Экспертиза текстов массовой коммуникации как исследование

Экспертиза текстов массовой коммуникации как исследование

С. К. Шайхитдинова

«Нестандартные объекты» становятся «стандартными»

Постановка проблемы

Профессии «эксперт» не существует. В гуманитарной сфере эксперт – это прежде всего научный работник. Его труд – это всякий раз исследование, в котором выявление имплицитных характеристик объекта предполагает помимо специальных знаний владение основами научной культуры. Это условие обязательное, потому что эксперт-гуманитарий лишен возможности дать исчерпывающее доказательство своих выводов с помощью статистики, эксперимента и других опытных данных. Ясность в постановке цели, система аргументации, четкое определение используемых понятий, прозрачность методологии становятся зачастую единственной гарантией обоснованности его суждений, гарантией его объективности.

«За кадром» остается рефлексия автора проделанного труда, выявляющая проблемные зоны исследовательского поиска. На них мы и обратим свое внимание, окидывая взглядом собственный пятнадцатилетний опыт подготовки экспертных заключений.

Речь пойдет об экспертизе текстов массовой коммуникации. Конкретизация объекта и предмета исследования в этом случае уже сама по себе проблемна. Вопрос в том, что в качестве самостоятельной экспертной деятельности работа специалиста в этой области не выделена. Экспертиза продуктов массовой коммуникации (прежде всего СМИ) рассматривается как часть лингвистических экспертиз, предмет которых может быть определен как речевое высказывание. Активная институционализация лингвистического консультирования в нашей стране началась в годы перестройки, когда в суды хлынули потоки дел по защите чести, достоинства, деловой репутации. Причиной исковых обращений в суд становились газетные публикации и гораздо реже – телевизионные сюжеты (поскольку их создателей труднее было «поймать за руку»). Но и в них объектом экспертной оценки являлись, прежде всего, произнесенные на экране фразы – те, что умаляли, по мнению истцов, честь, достоинство или репутацию.

По прошествии двух десятков лет ситуация изменилась. И дело не только в том, что количество исковых заявлений, связанных с информационными спорами, резко сократилось. Изменились сами средства массовой коммуникации – их структура, форматы подачи, контент. Конечно, эти изменения во многом определяются политической ситуацией в стране. Но главный фактор здесь – технический и технологический прогресс, который преобразует нашу картину мира в целом, меняя динамику восприятия и приоритеты между вербальной и визуальной информацией.

В замечательной книге заведующего отделом экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН профессора А. Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста» есть глава «Нестандартные объекты лингвистической экспертизы: текст с невербальной составляющей». Главу предваряет рассуждение автора о том, что хотя в прототипическом понимании хочется считать текстом только семантически связную последовательность высказываний, объединенных общим содержанием, в широком смысле текстом считается результат функционирования любого семиозиса [279] . Продолжая ряд примеров эксплуатации вербальным текстом изображения, Анатолий Баранов, эксперт с многолетним стажем, рассматривает в этой главе такие приемы воздействия на аудиторию, как визуальная персонификация и визуальная верификация знания.

И хотя в СМИ эти приемы можно считать типичными, они продолжают иметь статус «нестандартных объектов» лингвистической экспертизы, что предполагает привлечение к их анализу именно языковедов. Между тем, предметная область языкознания, образуемая феноменами языка, не в состоянии вместить в себя все поле смыслов, необходимость актуализировать которые может возникнуть при подготовке экспертного заключения по текстам массовой коммуникации. Мне, в частности, известны конфликтные ситуации, рассматривавшиеся в свое время на заседаниях Большого жюри при Союзе журналистов РФ, когда на запрос о необходимости экспертизы Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам отвечала, что предмет спора – не в их компетенции. Это – лишнее свидетельство того, что комплексность «нестандартных объектов» в сфере массовой коммуникации нуждается в экспертной оценке специалистов широкого профиля.

Однако экспертиза текстов массовой коммуникации в юридической практике продолжает называться лингвистической. Думается, это связано с тем, что институционализация данного вида экспертиз происходит преимущественно через нормативные акты, которые нарабатывают свое содержание, прежде всего, благодаря опыту судебных рассмотрений дел. В гражданском судопроизводстве (через него преимущественно проходят дела, связанные с информационными конфликтами) важна убедительность документов – именно они вступают в «спор» истца и ответчика. Судья на заседании не склонен теоретизировать, ему требуется ясность. Поэтому эксперт, даже если перед ним встанет риторический вопрос: «А был ли мальчик?» – нацелен дать прямой ответ: «Да», или «Нет». Эта ситуация, даже если дело не доходит до суда, склоняет ее участников использовать проверенные методики и устойчивый понятийный аппарат. Поэтому операциональная теория речевого акта выступает надежным, востребуемым инструментом анализа спорных текстов, которым охотно пользуются лингвисты.

Сюда же надо отнести и проблему «специалистов широкого профиля». «Нестандартные», комбинированные объекты текстологической экспертизы должны находиться в компетенции тех, кто занимается коммуникативистикой. Но их профиль настолько широк, что говорить о существовании в нашей стране каких-либо устойчивых научных школ не приходится. Более того, опыт показывает, что перед лицом динамично меняющихся коммуникативных практик эффективна «всеохватность» их исследователя.

И все же, думается, экспертизу текстов массовой коммуникации необходимо выделить в отдельное направление в связи с «нестандартностью», особой комплексностью ее объектов. Феномены языка не исчерпывают динамично развивающегося предметного многообразия текстов массовой коммуникации. Текстологическая экспертиза в этой сфере выходит за рамки лингвистической в поле культурного анализа. Комиссионная экспертиза положения дел здесь не спасает: синтез выводов узких специалистов бывает недостаточен для того, чтобы охватить объект анализа в его целостности, поскольку процессы в современной массовой коммуникации не столько синтетичны, сколько синкретичны. Конвергентные коммуникативные практики, вызванные распространением цифровых носителей информации, действительно, превращают картину мира в текст. Чтобы «читать» этот текст, уже не обязательно быть ученым. В семиотическое чтение включена массовая аудитория.

На этих основаниях нами инициировано включение в цикл профессиональных дисциплин подготовки бакалавра по журналистике в Казанском университете (КФУ) семестрового авторского спецкурса «Экспертиза текстов массовой коммуникации». Компетенции обучающегося, формируемые в результате освоения дисциплины, включают осознание социальной значимости своей будущей профессии; понимание роли правовых и этических норм в функционировании текстов массовой коммуникации; умение применять эти знания в журналистской работе; навык рассмотрения текстов массовой коммуникации как возможный объект информационного спора; способность избегать конфликтных выражений, видеоизображений в материале, подготовленном для массовой аудитории.

Эти компетенции важны для будущих журналистов еще и в связи с тем, что, если информационный спор доходит до суда, то автор материала и редакция могут стать заложниками решения данного конкретного эксперта. В отечественном судопроизводстве сложилась практика: чуть ли не по каждому диффамационному делу обращаться за разъяснением к эксперту. Об этом пишет в предисловии к упомянутой нами книге А. Н. Баранова президент Адвокатской палаты Москвы Г. М. Резник. Он объясняет это судейской психологией, в принципе настроенной на привлечение специалистов, что облегчает работу и создает эффект большей обоснованности решения. Кроме того, обидчиками или обиженными в значительной части подобных дел выступают государственные мужи (губернаторы, мэры, депутаты, прокуроры и пр.): «Политический окрас также повышает нужду в научном прикрытии» [280] . От себя добавим, что судьи нарабатывают компетентность в информационных спорах, по нашим наблюдениям, в ходе рассмотрения дел соответствующего профиля, будучи персонально «закреплены» за ними в силу того, что на участке того или иного районного суда расположены редакции, являющиеся потенциальными участниками этих дел. В 90-е годы, когда дел было много, можно было стать реальным специалистом в этой области. В целом же, как в то время поделился со мной один из служителей Фемиды, судьи неохотно берутся за их рассмотрение: информационный спор перегружен специфическими деталями, его участники, если речь идет не о медиахолдингах и крупных редакциях, бедны, поэтому не великодушны. Судье в этой ситуации легче положиться на решение специалиста. Круг тех, кто готов выступить экспертом, невелик.

Об угрозе формирования «экспертократии» с ее «монополией» на знание на Западе заговорили еще в ХХ веке. В этих условиях, думается, выход один – специалистов в обозначенной области должно быть больше. А знания должны быть доступны.

«Средство есть сообщение». О предмете экспертиз продуктов массовой коммуникации

Вопросы, поставленные перед экспертом, определяют и предмет его исследования. В экспертизе продуктов массовой коммуникации специфика предметной сферы определяется зависимостью смысла высказывания от формата этого высказывания. К форматам относятся тип медиапродукта (журналистский материал, реклама, PR), жанр (новостной, аналитический, художественно-публицистический), тематический контекст и другие технологические особенности доведения текста до массовой аудитории, которые могут быть включены в план выражения. Именно в этом ключе может быть истолковано известное среди теоретиков и практиков массовой коммуникации высказывание классика коммуникационной революции Маршала Маклюэна «Средство есть сообщение».

Как этот факт учитывается в деятельности эксперта текстов массовой коммуникации, проиллюстрируем на примере произведенного нами анализа фразы из объявления в газете, ставшего предметом иска о деловой репутации: «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий». Основанием для производства экспертизы стало обращение одного из ответчиков – учредителя и главного редактора газеты (второй ответчик – пенсионер, подавший объявление). Основной вопрос, поставленный им перед нами, предполагал выяснение, содержится ли в объявлении утверждаемое в исковом заявлении намеренное оскорбление, унижение чести, достоинства и деловой репутации В. Ю. Карпеева.

Произведенный нами анализ можно условно разделить на две части. Первая базируется на филологическом подходе, вторая выходит в междисциплинарное пространство, в котором объявление рассматривается как элемент коммуникативного акта, с акцентом на эффективность воздействия и неречевые формы подачи информации ( см. Приложение ).

Текст объявления охарактеризован нами как речевое высказывание, представляющее законченное предложение, из чего следует, что его смысл должен выводиться не из его отдельных элементов в виде слов и словосочетаний, а из него целиком. Процесс формирования речевого высказывания включает мотив и тему, которые выводятся из цели. Цель анализируемого высказывания – побудить звонить по указанному телефону определенный круг граждан. Побуждение высказано в виде просьбы, которая не может квалифицироваться как утверждение, носит предположительный характер, т. е. относится к разряду сведений, квалифицируемых не как «факт», а как «мнение». Тема высказывания: стремление объединиться с предположительно существующим кругом граждан. В соответствии с этим в высказывании не содержится никаких иных целей, в том числе связанных с желанием оскорбить или умалить честь и достоинство истца.

Во второй части анализа нами было обращено внимание на то, что на восприятие высказывания оказывает воздействие не только его смысл, но и впечатление, возникающее от формы его подачи. Жанровые признаки объявления исключают из его цели выражение оценочных суждений. Позиция редакции не отражается. Однако лаконичность, функциональная строгость объявления может создать впечатление о том, что в нем констатируются уже свершившиеся «факты», в то время как мы имеем дело со сведениями, которые объявляются, поэтому носят вероятностный характер.

Хотя слияние в плане выражения контента со способом его подачи является известной характеристикой массовой коммуникации со времен ее зарождения, понятие конвергенции приобрело в наши дни особую актуальность. В наше время принципиально изменился характерный для культуры Западной Европы способ означивания, определяющий отношение субъекта мысли к слову и к вещи (М. Фуко). Если в культуре классического и позднего модерна такие элементы структурной основы культурной модели, как «мысль-слово-вещь», сохраняли свою автономию, то постмодерн явил уникальную, прежде не существовавшую, форму их отношения, основанную на интеграции и де-дифференциации [281] . Образно говоря, на смену классицизму в картине мира ХVI-ХVIII веков и реализму в картине мира ХIХ века – первой половины ХХ века пришел «импрессионистский кубизм» наших дней. Таков стиль жизни, который стирает границы между актами творения и восприятия, который стремится вобрать в себя мимолетные впечатления, превращая их тут же в отчужденный от человека «мультимедийный» информационный продукт, вовлекаемый во фрагментированную картину мира. Последняя предстает как «сцена-зрительный зал» постоянно меняющейся реальности-трансформера.

Наиболее динамичным сегментом современной медиакультуры являются средства массовой коммуникации и связанный с ними медиабизнес. В первую очередь именно здесь процессы интеграции заявили о себе на институциональном уровне – в виде конвергенции деятельности медиахолдингов. Заметим, что горизонтальная и вертикальная концентрация и монополизация капитала происходит в ходе индустриализации средств массовой информации с ХIХ века, однако о наблюдаемых при этом конвергентных практиках активно заговорили только в наши дни. Вопрос в том, что извлечение прибыли из эксплуатации глобального цифрового пространства требует соответствующих площадок и компетенций, представляющих собой особую интеграцию прежних навыков и умений, требует «конвергентного коммуникатора».

Произошедшая в этом контексте девальвация таких общественно значимых сфер деятельности, как журналистика, имела своим результатом приравнивание ее к PR и рекламе – к сервисным службам, ориентированным на групповые потребности. Конвергенция навыков пресс-секретаря и редакционного работника, конвергенция журналистских жанров с функциями «мягкой рекламы», конвергенция общественно-значимой информации с коммерчески выгодной – все это суть обычные практики в современных российских СМИ. Обозначенные тенденции подпитываются известными техническими и технологическими новшествами в сфере коммуникаций. Отечественные и норвежские ученые указывают как минимум на шесть интерпретаций медиаконвергенции. Для предмета нашего разговора важно, что из конвергенции терминалов, сетей и услуг напрямую вытекает конвергенция рынков и их регулирования. Это ведет, в частности, к конвергенции форматов: в результате сочленения печатных СМИ с телевизионными на базе Интернет-порталов жанры, ранее свойственные какой-либо одной медиаплатформе, ассимилируются с другими [282] .

Анализируя контент массовых коммуникаций, специалист учитывает эти процессы и их возможные последствия. Для примера приведем произведенное нами для Коллегии по жалобам на прессу при Союзе журналистов РФ в марте 2011 года экспертное заключение «Смерть в телевизионных новостях: границы допустимого (по материалам программы “Перехват” ТК “Эфир” – г. Казань)» ( см. Приложение ).

В качестве заявителя выступил доцент кафедры социологии КФУ И. Ясавеев. Проводя со студентами социологический мониторинг местных телепередач, он как-то «насчитал» в течение одной недели в криминальной хронике программы «Перехват» более двадцати сюжетов с показом смерти. Задача, которую он поставил в своем обращении в Коллегию, была связана с определением соответствия такого рода сюжетов нормам профессиональной этики журналиста. Остальные задачи исследования были сформулированы нами.

Определяя специфику «натуралистических сюжетов» криминальной хроники как информационного продукта массовой коммуникации, мы выявили, что они выполнены в формате служебной информации для оперативных органов силового ведомства и «переупакованы» в духе конвергентных тенденций в «истории» для массового телезрителя. Организация такого рода информации не подчиняется нормам профессиональной этики журналиста, потому что это не журналистика, «недожурналистика». В экспертном заключении нами указано, как может быть доведен этот материал до журналистского уровня. Знание специфики работы телевизионной команды и возможных мотивов включения подобных сюжетов в сетку вещания коммерческой телекомпании позволило высказать предположение, почему эти сюжеты недотягиваются до журналистики.

Обосновывая рейтинговый характер «устрашающих историй» и их вред для общественного здоровья, в особенности, если они выполнены на документальной основе, мы воспользовались подтверждающими этот факт экспериментальными данными. К слову сказать, заявитель со своими тревогами относительно того, что насилие на экране вредит аудитории, обратился первоначально за консультацией на факультет психологии Казанского Федерального университета. Там ему предложили перечень специальной литературы. И это понятно: экспертная оценка предмета обсуждения не требует проведения локальных экспериментальных исследований – они уже некогда проведены и описаны и у нас, и за рубежом. Эксперту в этой области необходимо просто знать типичные риски, возникающие при восприятии тех или иных форматов массовой информации и представляющие в том, как на них смотрит цивилизованное общество, перечень очевидных и потому известных проблем [283] .

На основе привлечения знаний по коммуникативистике нами было обосновано положение о том, что риск демонстрации натуралистических устрашающих сюжетов увеличивается, если их подавать в контексте новостной телевизионной программы. В этой связи вновь встает вопрос о профессиональной этике журналиста с известным для социономических сфер деятельности постулатом «Не навреди». Знание особенностей процесса производства журналистской информации помогло нам сформулировать свою позицию в этом вопросе: мы исходим из того, что авторы и исполнители данного рода текстов (видеосюжетов) не являются носителями проявляемых в них смыслов. Это означает, что всю полноту ответственности за эффекты, которые имеет тот или иной информационный продукт, вброшенный в публичное пространство, не в состоянии нести отдельно взятые люди, исполняющие свои функциональные обязанности. Речь, с нашей точки зрения, должна идти о социальной ответственности представителей данной сферы деятельности (журналистики, медиабизнеса) в целом. Включенность в журналистский дискурс позволяет нам утверждать, что демонстрация криминальной хроники в новостной программе – типичная практика для региональных телекомпаний по всей России.

Согласно задаче, поставленной заявителем, нами были рассмотрены нарушаемые этические стандарты. Был сделан вывод о том, что продолжительность сюжетов (до двух минут) оставляет ощущение смакования подробностей, вторжения в личную жизнь, умаления чести и достоинства героев программы. Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого существования, а сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали – уважение смерти.

Было также указано, что превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей «упаковываются» в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает силу их воздействия. Фактически мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории. В этой связи сторонники «жанра» для его утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. В экспертном заключении мы рассмотрели это на примере понятия объективности, правдивости: аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом – цель журналистики?», а также понятия общественной значимости данного рода информации: аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг». Экспертное заключение было завершено рекомендациями по возможному уменьшению рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов».

Как можно заключить из сказанного, предметная сфера произведенного нами исследования не вполне совпадает с областью компетенции лингвистов. Данная экспертиза по своему характеру и предмету может быть названа гуманитарной. В силу существующей традиции подобного досудебного разбора информационных конфликтов в Союзе журналистов наше заключение получило статус «мнения эксперта». Выводы, к которым мы пришли, поддержали сторону заявителя в ходе слушания проблемы на организованном в Казани выездном заседании Коллегии по жалобам на прессу (эксперт после своего выступления согласно существующему протоколу вместе с заявителем покинули зал, чтобы лично не участвовать в обсуждении), а также способствовали выработке решения Коллегии [284] .

Другим примером негативных тенденций в процессах медиаконвергенции как «переупаковки» информационного продукта, с нашей точки зрения, может послужить феномен product placement. Он возник в западной киноиндустрии в 30-х годах ХХ столетия как альтернатива традиционной рекламе. Обыгрывание в сюжетах «мыльных опер», популярных фильмов и телепередач продукции, которую надо продвинуть потребителю, оказалось эффективным маркетинговым ходом. Мобильные телефоны определенных марок, одежда определенных фирм, косметика, пищевые продукты и т. д., будучи только продемонстрированы в соотнесении с популярными киногероем или киногероиней, резко увеличивают объем продаж. Так, суммы контрактов по кросс-продвижению товара к голливудскому фильму начинаются с 3 миллионов долларов. Поэтому на Западе данная стратегия подробно разработана как доходная статья медиабизнеса с соответствующей правовой базой. К примеру, в странах ЕС в 2009 году вступила в силу директива «Аудиовизуальные медиауслуги». Она частично разрешает product placement на телевидении, но при этом в титрах программы непременно должно быть указано, какие товары продвигаются за деньги. Запрещаются также любые призывы их покупать [285] .

В отечественном Законе о рекламе понятие product placement не прописано. Однако де-факто данный рекламный ход заявляет о себе в наших средствах массовой коммуникации во весь голос – это видно, что называется, невооруженным глазом. Очевидно, что подобные практики, не получившие общественной легитимации, расширяют пространство теневого рынка с его скрытыми прибылями. И как всегда бывает в таких случаях, данный процесс сопровождается риторикой в защиту «интересов массовой аудитории».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.