Сибирская триалектика: провинция, колония, фронтир
Сибирская триалектика: провинция, колония, фронтир
В Сибири данная константа отчетливо проявилась в облике, городском укладе и социокультурной политике Барнаула – города-завода, построенного в XVIII – первой половине XIX в. по образу и подобию Санкт-Петербурга. Основные типологические черты, связывающие культуру Барнаула и подчинявшихся ему заводов со столичной культурой, проявились в том, что этот город строился планомерно как промышленный и культурный центр региона с регулярной, параллельно-перпендикулярной застройкой, в отличие от общероссийского радиально-концентрического принципа градостроения. Первый храм носил имя апостолов Петра и Павла, был построен в стиле барокко, и имея в плане вытянутый латинизированный крест, по ряду параметров напоминал собор Петропавловской крепости.
«Сибирь – не просто провинция России, но ее колония», – утверждает Е. Н. Эртнер в новаторской книге «Феноменология провинции в русской прозе конца XIX – начала XX века»[318]. Однако представляется, что эти понятия – «провинция», «колония», а также «фронтир» – ввиду качественного различия обозначаемых ими явлений – не представляют собой просто различные «усугубляющиеся» степени общего понятийного ряда. Безусловно, образ Сибири и его ментальные особенности вбирают в себя все эти три понятия, но взаимосвязи между ними имеют сложный нелинейный характер. Колонизация в России (в том числе сибирская) всегда оставалась явлением внутреннего быта. Новые территории воспринимались как продолжение самой России. Административная политика была направлена на превращение Сибири во внутреннюю провинцию. Экономическое освоение края имело преимущественно колониальный характер. Тогда как культурное постижение носило черты преимущественно фронтира, движущейся границы – и по отношению к сибирскому пространству, и по отношению к внутреннему миру погруженного в эти пространства человека (Л. Толстой, Ф. Достоевский, А. Чехов, Г. Гребенщиков). К примеру, как отметили Д. А. Резун и М. В. Шиловский, областники на первый план поставили вопрос об экономической зависимости региона от московских капиталистов, пытаясь в дальнейшем развести понятия «колония» как явление политическое и «колонизация» как процесс заселения и хозяйственного освоения новых территорий[319]. Н. М. Ядринцев в работе «Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении» писал об отсутствии исторического чувства у сибиряков[320]. Это корреспондирует с позднейшим теоретическим выводом Ю. Кристевой о том, что на смену линейной истории приходит новый вид организации гуманитарного знания в виде текстуальных блоков[321]. Отсюда потребность в конституировании сибирского текста русской литературы.
«Модель “Сибирь” – как следствие территориально-ментального образования, – делает набросок текстуальной систематической матрицы А. Коряковцев, – формирует определенный когерентный дискурс[322]. Предполагается, что, моделируя процессы преобразования семантической структуры, т. е. модели мира, через включение разнообразия среды в структуру текста, можно выявить своеобразие формирования семантического континуума, модели текстообразования на данной территории. Модель “Сибирь”, будучи дискретизирована и реинтерпретирована моделью “Алтай”, формирует определенный тип схемы языкового существования, адекватный данной номинированной территории. Территориальная дислокация модели мира “Алтай” распространяется в пределах таких географических локализаций, как Алтайский край и Горный Алтай. Географическое разграничение данных локализаций противостоит семантико-функциональному универсализму языковой презентации, распространяющемуся вне зависимости от территориальных ограничений. То есть “алтайский текст” – текст, структуру которого организует особый тип мыслительной организации, детерминирующий возникновение семантико-функциональных особенностей территории за счет особого расположения дискурсивных слов, смены регистров и т. д., проявляющихся в общественно-языковой практике»[323].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.