7. Отражение в семантической системе языка антропоцентризма человеческого сознания

7. Отражение в семантической системе языка антропоцентризма человеческого сознания

7.1. Отражение в семантической системе языка биосоциального антропоцентризма человеческого сознания

Биосоциальное выделение человека из окружающего его мира, осознание им особого места в нем в противопоставлении с «нечеловеческим», было длительным историческим процессом, прошедшим, видимо, несколько этапов. Как установили Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов [Гамкрелидзе, Иванов 1984, Ч. 2], наиболее ранние языковые данные свидетельствуют уже о том, что человек различал живое и неживое. К живому он относил животных и растительный мир (ср., например, в русском языке этимологически однокорневые слова жизнь, живой, животное, жито), среди живого выделял «одушевленные» и «неодушевленные» подклассы по признаку наличия/ отсутствия способности «дышать», а среди «одушевленного» мира противопоставлял животных и человека по признакам «говорящий/неговорящий», «разумный/неразумный», «двуногий/четвероногий», отличая говорящих земных, смертных от говорящих небесных, бессмертных [Там же: 465—481]. Таким образом, по данным общеиндоевропейского словаря, человек осознавал и выделял себя в противопоставлении другим существам по признакам «живое», «одушевленное», «говорящее (разумное)», «смертное (земное)», «двуногое» и др. Это выделение отразилось, например, на различном лексическом обозначении однородных реалий, относящихся к человеку и животным: ср., например, в русском языке лексемы лицо/ морда, рука/лапа, рот/пасть, горло/глотка, ногти/когти, умереть/сдохнуть, родить/окотиться, отелиться и др., пища/корм, ребенок/детеныш, муж и жена/самец и самка и др. Ср. также противопоставление местоименных лексем кто/что, в котором кто имеет в виду только человека и редко употребляется по отношению к животным (ср. Кто тебя укусил? – Комар или оса?). Русский язык связывает также некоторые синтаксические и морфологические явления только с лексемами, обозначающими лицо. Так, конструкции с предикативными наречиями типа «...холодно» выражают с дат. пад. синтаксического субъекта состояние лица, а с обстоятельственными наречиями – состояние окружающей среды: Мне холодно/На улице холодно; конструкции со страдательным залогом предполагают всегда только агентивное дополнение, таковы же неопределенно-личные и обобщенно-личные предложения, в которых синтаксический субъект выражен глагольной формой (По радио передают... Что посеешь, то и пожнешь). В суахили (и в других языках банту), по свидетельству Д. Лайонза [Лайонз 1978: 301—302], существительные классифицируются по меньшей мере на шесть родов, из которых первый род обозначает класс людей, а остальные – неодушевленные предметы (деревья, камни, абстрактные понятия).

Можно предположить, что с социальной антропоцентрической точкой зрения связано и возникновение трехродовой классификации субстантивных имен в индоевропейских языках. По свидетельству ТВ. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, выделение подкласса одушевленных предметов среди всего живого совпадало у древних индоевропейцев с еще более ранним делением именной системы на активные и инактивные имена, которая исторически преобразилась в первичную индоевропейскую грамматическую классификацию с двумя родами – общим (одушевленным) и средним (неодушевленным), затем общий род в индоевропейских языках дифференцировался на мужской и женский род, видимо, в зависимости от половой принадлежности сначала личных имен. Т. Барроу отмечает, что «так называемые имена «общего рода», или «одушевленного рода», по своему происхождению являются именами деятеля и в подавляющем большинстве они «одушевленные» (и в основном обозначают людей), так как, естественно, имя деятеля чаще всего относится к лицу» [Барроу 1976: 194]. А. Мейе допускал уже в общеиндоевропейском языке среди «одушевленного рода» «два подрода: мужской род – для существ мужского пола или воспринимаемых как таковые и женский (имевший форму основы, производной от основы мужского рода) – для существ женского пола или воспринимаемых как таковые (например, земля, деревья и т.д.» [Мейе 1951: 367]. Трудно себе представить, что выделение признаков «активности как проявления жизненной силы – живого – одушевленного – биологического пола» происходило без осознания их человеком прежде всего в самом себе и себе подобных, а затем по аналогии в других.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.