Политическая навигация. Барон Билиштейн
Политическая навигация. Барон Билиштейн
Лотарингский экономист, барон Шарль Леопольд Андреу де Билиштейн (Bilistein, 1724–1777?) по характеру своему напоминает «честного авантюриста» Карло Гольдони, но в отличие от него после долгих странствий он так и не нашел страны, готовой воплотить его мечты об идеальном государственном устройстве. Сам он прочно забыт, печатные источники о его жизни скупы и противоречивы. Его предки прибыли в XVI в. из Голландии и обосновались в городе Нанси. Герцог лотарингский Карл в 1564 г. пожаловал им дворянство. Шарль-Леопольд, возможно, доводился сыном Никола-Франсуа де Билиштейну, великому бальи и интенданту владений принца Зальма (Северная Вестфалия), но в книге о лотарингском дворянстве, вышедшей в 1756 г., нашего героя нет[469].
Десять лет Билиштейн провел в Нанси, жил в Вестфалии. В начале Семилетней войны, в 1757–1759 гг. он написал изрядное число сочинений. Часть их утрачена, часть сохранилась в русских архивах, полдюжины было опубликовано в конце войны в Амстердаме: «Опыт о герцогствах Лотарингском и Барском» (1762), «Опыт о городе Нанси, столице герцогства Лотарингского» (1762), «Воинские учреждения для Франции, или Французский Вегеций» (1762), «Военные фрагменты, служащие продолжением Французского Вегеция» (1763), «Опыт лотарингской навигации» (1764)[470].
Джакомо Казанова в «Истории моей жизни» о Билиштейне не упоминает, а в «Диалогах с принцем» рассказывает, что Биленфельд (венецианец перепутал имя), «человек умный, знающий математик и великий инженер-гидравлик», покинул родину, не желая становиться французским подданным. Он мечтал предложить свои знания просвещенному монарху, князю или республике — всем, кто сможет обратить их в дело[471].
В 1758 г. Билиштейн заехал в родной Нанси, но зиму 1758–1759 гг. провел в земле Северный Рейн — Вестфалия. Потом отправился в Голландию, где и познакомился с Казановой (венецианец пробыл там с октября 1759 г. по февраль 1760 г.). В ту пору многие авантюристы собрались в этом финансовом и масонском центре Европы, практически монополизировавшем бесцензурное издание и перепечатку французских книг: Сен-Жермен, Бернарден де Сен-Пьер, граф Андре Тотт, «Золтыкоф». Билиштейн предложил Генеральным штатам прорыть канал на реке Маас, но те отвергли проект под предлогом возможного противодействия Пруссии. Лотарингец передал свои сочинения амстердамским издателям X. Констапелю и Е. ван Харревельту, познакомился с книгопродавцем Яном Мейером.
После публикации трактатов о Лотарингии трудности еще больше возрастают, ибо французская цензура останавливает распространение книг. Билиштейн приезжает хлопотать ко двору Людовика XV и 25 сентября 1763 г. отправляет из Версаля письмо к Мальзербу, первому президенту Палаты косвенных сборов, предлагая исправления и сокращения, уверяя, что его нельзя заподозрить в безбожии[472]. Барон утверждает, что намерен обосноваться в Лотарингии и Станислав Лещинский живо интересуется его делами. Но герцог лотарингский и бывший король польский, тесть Людовика XV, уже предпринял немалые работы по благоустройству провинции, а потому отказался от услуг земляка. Разочаровавшись в отчизне, Билиштейн отправляется в Германию. В декабре 1763 г. Фридрих II одобряет предложение о соединении Мааса и Рейна, и лотарингец представляет переработанные мемуары о строительстве каналов и новых городов, общем развитии северо-западных немецких земель, написанные им еще в апреле 1759 г. («Essai de la jonction de la Meuse au Rhin et du Rhin ? l’Embs ? faire dans les Duch?s de Cl?ves et de Gueldres. Avril 1759, retouch? en D?cembre 1763», «Essai sur les Duch?s de Cl?ves et de Gueldres, Principaut? de Meurs, comt?s de la Marck, D’Oost-Frise Tecklenbourg, Lingen &a Avril 1759. Retouch? en D?cembre 1763»), а также практические предложения по возведению «Канала Фридриха Великого» («Gross Fredericks Kanal. Ex?cution pratique. D?cembre 1763»[473]).
Конек Билиштейна — исследование ресурсов и путей развития небольших государств. Разработка конкретных деталей его интересовала меньше, чем созданная им универсальная система, призванная изменить лицо Европы. Она охватывала сферу управления, армию, промышленность, торговлю, транспорт, градостроительство и, по мнению Билиштейна, с учетом местных условий подходила для всех стран: «все государства, подобно людям, схожи между собой, за выключением небольших различий, о которых нам говорят знания и опыт»[474]. Он следует Бэкону, который сформулировал общественные законы, подобно тому, как Ньютон открыл законы природы. Политика и война — «науки наук, истинный философский камень», мало кто посвящен в их таинства[475]. Как все авантюристы Республики Словесности, Билиштейн — воинствующий дилетант, он уверяет, что человек разумный и чувствительный лучше всякого профессионала: «Монах изобрел порох, солдат — искусство книгопечатания»[476].
Два рычага, по мнению Билиштейна, призваны перевернуть мир: личная заинтересованность и политическая навигация. Общее процветание начинается с индивидуального, необходимо заинтересовать людей, открыть перед каждым дорогу к почестям и богатству (та же формула, что у Бернардена, восходящая, видимо, к Монтескье). Гражданин посвятит себя служению обществу, если он будет наслаждаться свободой, основой всех преобразований, и всеобщим миром.
«Все мы звенья общей единой цепи, все сцеплены, все должны изо всех сил поддерживать друг друга»[477].
Билиштейн одобрительно отзывается о плане европейского мира, разработанном Генрихом IV и министром Сюлли, о его модификациях, предложенных аббатом де Сен-Пьером и Руссо. По его мнению, в балансе европейской политики Франция может быть сильной только за счет ослабления Англии.
Чтобы обеспечить процветание, развитие транспорта, экономики и торговли, Билиштейн хочет преобразовать Европу на манер Голландии, страны его предков. Основу экономического, а в будущем политического и военного союза создаст международная система каналов, которая соединит земли Лотарингии, Франции, Германии и Австрии, свяжет воедино пространство между Атлантическим океаном, Средиземным и Черным морями. Многочисленные транспортные артерии консолидируют государства, дадут толчок развитию промышленности и торговли, причем не только континентальной, но также и внешней, с Африкой и Левантом. Они позволят быстро перебрасывать войска, рядом с каналами возникнут новые города.
Разумеется, когда Билиштейн предлагает проект, он дает полное описание страны (Лотарингии, герцогства Клевского и т. д.): оценка географического положения, политическая ситуация, людские ресурсы, состояние финансов и армии, развитие сельского хозяйства и ремесел, потребление предметов роскоши. Но наибольшее внимание он уделяет торговле, способам распознавать истинное богатство страны и расчетам будущего процветания[478]. Система Билиштейна основана на достаточно авторитетной в XVIII в. точке зрения, которую, в частности, разделял Кондильяк; согласно ей, богатство зависит в первую очередь от скорости оборота средств и товаров, от обмена, а не производства. Потому во Франции под руководством Д. Ш. Трюдена, директора департамента мостов и дорог, а затем его сына Ж. Ш. Ф. Трюдена де Монтиньи активно строят широкие дороги (к 1782 г. проложили около 6000 лье новых дорог), отлаживают регулярное сообщение между городами с помощью дилижансов и речных судов. Скорость движения увеличивается в два-три раза (в карете проезжали сорок километров в день, в дилижансе — сто). Продолжается строительство каналов, правда, не столь интенсивное, как предлагал Билиштейн[479]. Если сравнить современные планы европейских водных путей, мы обнаружим, что все его замыслы были осуществлены в основном в XIX в. (правда, каналы были построены не всегда в тех местах, где он предлагал)[480]. Бернардену де Сен-Пьеру, прокладывавшему водный путь из Петербурга в Индию, повезло меньше. О навигации и торговле как средстве соединения людей размышлял в те же годы шевалье д’Эон («Общий мемуар о российской торговле» [1766], «Наблюдения над торговлей и навигацией в целом»)[481].
В июне 1764 г. Билиштейн, проживающий в герцогстве Клевском, напоминает Фридриху II о посланных зимой сочинениях. В июле он направляет королю доработанный план, после того как муниципальные советники обследовали местность. Лотарингец просит принять его на службу и поручить ему прокладку Канала Фридриха Великого, который должен связать Маас с Рейном. Вторая очередь соединит Рейн с Липпе и Эмсом. Далее канал протянется до Везера, потом к Эльбе и Одеру, объединив тем самым всю Германию. Барон предлагает также возвести города Фридрихсштадт и Фридрихсбург, обещает, что строительство канала обойдется в двести тысяч гульденов, а даст ежегодный доход в сто тысяч.
В ту пору Билиштейн во второй раз встречается с Казановой, жившим в Берлине с июля по сентябрь 1764 г. и так же тщетно искавшим теплого места при прусском дворе. Год спустя в Петербурге барон рассказал венецианцу, что предложил королю прорыть канал на Маасе, который, в противовес тому, что он предлагал раньше Голландии, дал бы все преимущества Пруссии, но Фридрих II, поразмыслив полгода, отказался, дабы не ссориться с Генеральными штатами[482]. Г. Л. Николаи утверждает, что эксперты дали отрицательное заключение, назвав план химерой. К одному из писем к Казанове Билиштейн приложил экземпляр «Альтонской газеты» (Gazette d’Altona), где был напечатан королевский ответ[483]. Но теперь лотарингцу надо было искать новое поле деятельности.
Ничего не зная об этом, Ф. М. Гримм в «Литературной корреспонденции» от 15 апреля 1764 г. предсказал судьбу Билиштейна. Рецензируя его книгу «Опыт лотарингской навигации», он в шутку написал, что автор, предлагающий решительную переделку мира, «должен присоседиться к трудам Петра I, соединить через центр Российской империи Черное море с Балтийским, а оттуда воротиться в Парижский госпиталь»[484]. В первый раз, пусть не впрямую, барон назван безумцем.
В Берлине Билиштейн сводит знакомство с русским послом В. С. Долгоруким, приятелем Бернардена де Сен-Пьера, и с канцлером, графом М. И. Воронцовым, возвращавшимся на родину после путешествия по Европе — двухлетней почетной ссылки. Барон изложил ему свои идеи, вручил книги и рукописи для ознакомления и передачи императрице. Из них, как он считает, особый интерес представляли до нас не дошедшие «Политические и военные путешествия» и «Исследование страны» («Voyages politiques et militaires», «Reconnaissance int?rieure d’un pays»), которые могли бы быть применены к России. Книги — визитные карточки произвели должное впечатление, подтвердили репутацию европейской знаменитости и придали основательность блестящим замыслам. 7 января 1765 г. Билиштейн отправляет в Петербург мемуар и письмо к Екатерине II, где просится на русскую службу: «Мои познания в области политической навигации и каналов, надеюсь, позволят мне возглавить работы по соединению морей или рек, для которого обширная империя российская предоставляет такие возможности»[485]. Не дожидаясь официального ответа, Билиштейн решается ехать, рискуя все испортить[486]. К счастью, императрица по письменной рекомендации канцлера соизволила приказать принять лотарингца в службу и велела князю Долгорукому дать ему денег на дорогу. М. И. Воронцов пишет о том проездом из Либавы 4 (15) февраля 1765 г. своему племяннику А. Р. Воронцову, послу в Лондоне, будущему президенту Коммерц-коллегии и канцлеру, надеясь, что тот знает барона «по репутации его сочинений», и присовокупляет: «Оный Билистейн дворянин из Лотарингии и весьма в статских и политических делах искусен, и мы можем его с пользою во многих делах употреблять»[487].
В Петербурге Билиштейн благосклонно принят императрицей и с ее дозволения 17 (28) мая 1765 г. представляет условия, на которых хотел бы служить: должность советника коммерции, по рангу равную полковничьей, и жалованье в две тысячи рублей, оплаченные командировки, деньги на обустройство, а в случае его смерти пенсион в тысячу рублей жене-англичанке Анне Хигинс и детям, буде они родятся[488]. Екатерина II накладывает положительную резолюцию и «Санктпетербургские ведомости» сообщают 19 (30) августа 1765 г. (№ 66): «Перед недавним временем Ее Императорское Величество прибывшего сюда господина барона Билистена для превосходного его знания во многих делах, всемилостивейше пожаловать соизволила советником коммерц-коллегии с пожалованием в год по 2000 рублей»[489].
Билиштейн рьяно принимается задело, отправляется в октябре в поездку и в ноябре представляет планы каналов, соединяющих Петербург и Москву, Волгу и Дон[490]. В письмах Казанове, перебравшемуся из Петербурга в Варшаву, он с удовольствием пишет об обилии работы, сообщает новости о жене, ждущей ребенка, об общих петербургских знакомых. По возвращении в Россию граф Воронцов был вынужден подать в отставку, обязанности руководителя дипломатического ведомства перешли к графу Никите Ивановичу Панину, воспитателю великого князя Павла. Именно у него и его брата, генерала Петра Панина, ищет и находит покровительство Билиштейн. Он сотрудничает с графами Захаром и Иваном Чернышевыми, начальниками над военной и морской коллегиями. Панины и Чернышевы противостоят екатерининским фаворитам братьям Орловым и объединяются вокруг малого двора. Билиштейн удостаивается чести обедать у великого князя. Он знакомится с юным князем А. Б. Куракиным, внучатым племянником Паниных, другом детства Павла Петровича, отправляющимся на учебу в Европу. Он частенько обедает у полковника артиллерии Петра Ивановича Мелиссино, знакомится с его братом Иваном, обер-прокурором Синода, с обер-егермейстером Семеном Кирилловичем Нарышкиным. Он водит дружбу с польским и испанским посланниками, с академиком Леонардом Эйлером. Отметим один важный момент: все упомянутые русские дворяне — масоны, причем П. И. Мелиссино, полиглот, хлебосол, отменный химик и выдающийся артиллерист, был одним из руководителей набиравшего силу ордена, основателем своей собственной системы. Она была близка к розенкрейцерству и состояла из четырех высших степеней: Темный свод, Мастер и шотландский рыцарь, Философ, Служитель храма; последняя ступень вела к истинным истокам благодати, к познанию Бога и природы посредством алхимии, каббалы, астрологии и божественной магии[491]. С Мелиссино коротко сошелся Казанова, Калиостро посещал его в свой приезд в Петербург; о его ложах рассказывают в мемуарах секретарь французского посольства в Петербурге Корберон и французский офицер на русской службе Шарль Массон[492]. Не исключено, что Билиштейн тоже был масоном, но никаких сведений об этом нам обнаружить не удалось.
После первых удач наступает трудное время. Проекты каналов отменены. Коммерц-коллегия, сетует Билиштейн, занята рассмотрением частных вопросов, а не генеральных планов, время проходит, а с ним и лучшие годы, способности притупляются, и незаметно стареешь, так ничего и не сделав. Барон просит императрицу назначить его членом Комиссии по коммерции, к которой перешло общее руководство внутренней и внешней торговлей, а также, добавим, рассмотрение государственных доходов и всех финансовых вопросов в целом. Там накоплено много мемуаров, написанных иностранцами, и у него будет откуда черпать информацию, ибо, подчеркивает Билиштейн, гораздо легче предложить усовершенствования, чем воплотить их в жизнь[493]. На прошении резолюции нет. А когда в Комиссии по коммерции рассматривают предложения по экономическому развитию страны, о том, чтобы улучшить дороги и речные русла, прорыть каналы «для сообщения рек», отменить таможни и внутренние сборы внутри государства, то Г. Н. Теплов, составляя сводную программу, перенес на потом пункт об «облегчении внутренней коммуникации», как весьма дальновидный, но «в нынешнем веке невозможным кажется»[494].
На всякий случай барон пытается войти в милость к польскому королю Станиславу-Августу. Осенью 1765 г. и весной 1766 г. он пересылает Казанове в Варшаву свои книги и рукописи, дабы тот преподнес их королю и польским магнатам. Но венецианец, удачно начавший карьеру при дворе и метивший в чтецы к королю, теряет всякую надежду преуспеть после дуэли с Браницким, а самое главное — после того, как о нем пошли малоприятные слухи. Подобные разговоры о нем начались и в Петербурге, Билиштейн пытался, как мог, защищать репутацию друга. Казанова получил высочайшее повеление покинуть Польшу; в виде прощального подарка Станислав-Ав-густ уплатил его долги. Рекомендация венецианца могла только повредить лотарингцу. Узнав о смерти Станислава Лещинского, Билиштейн понял, что на родине, в Лотарингии, грядут перемены, и написал Казанове, что не прочь был бы принять в них участие[495].
Заскучав, лотарингский экономист решает переменить поприще и ударяется в архитектуру. Пользуясь покровительством И. И. Бецкого, директора Академии художеств и Канцелярии от строений домов и садов, он подает генеральный план переустройства и украшения Петербурга. В декабре 1766 — январе 1767 г., в момент приезда Этьена Фальконе, Билиштейн подыскивает наилучшее место для будущего Медного всадника и разрабатывает свой вариант памятника. В серии из восьми мемуаров он предлагает возвести одновременно два монумента: Петру I и Екатерине II[496]. Напомним, что Бецкой задумал воздвигнуть памятник Екатерине II вскоре после ее воцарения и 23 августа 1762 г. представил Сенату программу создания монументов и, в частности, воздвижения бронзовой конной статуи императрицы. В 1763 г. о том рассуждало академическое собрание, свои проекты представили М. В. Ломоносов и Я. Я. Штелин[497]. Через год И. И. Бецкой предложил Сенату свой вариант памятника Петру I[498]. Переговоры с Фальконе через Дидро Бецкой начал в 1765 г., завершились они в августе 1766 г. при помощи посла в Париже князя Д. А. Голицына, в сентябре скульптор отправился в Россию. Но Бецкой намерен сам возглавлять сооружение памятника и потому, видимо, приказывает Билиштейну подготовить исходный проект.
Лотарингец хочет добиться того, чтобы местоположение статуи олицетворяло деяния императора; бессознательно он соотносит их со своими собственными планами «политической навигации». Билиштейн рассматривает поочередно все площади Петербурга, их возможное усовершенствование и заключает: лучшая находится между Адмиралтейством и Сенатом. Именно там и будет установлен Медный всадник. Но Билиштейн предлагает воздвигнуть конную статую над Невой, на своеобразном подиуме — на молу, вынесенном в реку. Он подробно описывает, в какую сторону должна смотреть статуя, правым глазом бросая взор на Адмиралтейство и обширную страну, которой император сделал доступными «все военные и политические науки, искусства и ремесла, мануфактуры, торговлю, соединение морей и рек, плавание во всех морях мира». Левым глазом статуя будет взирать на Петропавловскую крепость и здание двенадцати коллегий, на покоренную Петром I Прибалтику. Пространство приобретает символический характер: справа — Русь, прошлое, слева — Европа, будущее. Своим поэтическим описанием Билиштейн оживляет статую и сообщает ей божественный дар: она видит весь мир с птичьего полета. Все прохожие, все корабли приветствуют гигантскую фигуру[499].
Но буйное воображение не позволяет барону остановиться на чем-то одном. Он еще раз пересматривает все площади в поисках места для памятника Екатерине II. Как один из вариантов он предлагает переустроить Гостиный двор, соорудить там восьмиугольную площадь с Екатерининским столпом в центре[500]; в XIX в. памятник императрице на высоком цоколе поставят неподалеку. Наконец, Билиштейн убеждает всех, что лучшее место — это Сенатская площадь, и переделывает свой план. Он предлагает установить там памятник государыне, а статую Петру I соорудить напротив, на другой стороне Невы[501].
Как всегда, Билиштейн промахивается, чуть-чуть не попадая в цель. В январе 1767 г., т. е. одновременно с мемуарами, которые Билиштейн направляет государыне, Бецкой предлагает Фальконе создать памятник Екатерине II. Скульптор предлагает несколько вариантов, в 1768 г. он делает модель, но разбивает ее, обидевшись на иронические реплики Бецкого и поняв, что сама императрица не уверена, нужен ли ей памятник[502]. 5 мая 1768 г. Бецкой извещает Сенат об окончательном решении государыни: поставить памятник Петру I на Сенатской площади. Но даже четыре года спустя, в 1772 г., д’Аламбер в письме к Екатерине II утверждает, что российские подданные поручили Фальконе «возвести вам рядом с Петром I бессмертный монумент»[503].
Разрабатывая свой проект памятника, Бецкой предложил изобразить Петра верхом на коне, в греческом одеянии и с фельдмаршальским жезлом в руках; уточняя, куда должна смотреть статуя, он использовал предложения Билиштейна[504]. Фальконе не терпел дилетантских приказов, поданных под видом советов, но не мог напрямую высмеять директора Канцелярии от строений, а потому отыгрался на Билиштейне, идеальном козле отпущения. 15 апреля 1769 г. он написал ответ на проект, переданный ему Билиштейном более двух лет назад, и отправил его Екатерине II. Фальконе своей иронией заставляет двигаться Медный всадник, представляя, как он крутится во все стороны, смотря одновременно налево, направо, вперед и назад. «Если вы решили, что должность ваша — подавать идеи, то станете притчей во языцех», — предупредил скульптор земляка[505]. Оживший истукан прикончил бедного безумца — императрица взяла сторону Фальконе: «Правый и левый глаз Петра Великого меня очень насмешили; это более нежели глупо»[506].
Несчастья преследуют Билиштейна, умирает жена, он остается с двумя маленькими детьми, Павлом и Екатериной. Работа Уложенной комиссии будит в нем новые надежды, он составляет несколько мемуаров, до нас не дошедших, но все втуне. Билиштейн решает круто изменить свою жизнь после начала русско-турецкой войны (1769–1774), вспомнив, что должность у него полковничья. В конце 1769 г. он через генерала П. И. Панина подает императрице план своей деятельности на новом поприще, и Екатерина II с легким сердцем отпускает его[507]. Видимо, тогда же он пишет сочинение о развитии южных областей империи и распространении на юг Европы политических интересов России, о котором упомянет впоследствии[508]. Благодаря покровительству графов Паниных его отныне числят по ведомству Коллегии иностранных дел и командируют во вторую армию, под командование П. И. Панина, для «ведения особой корреспонденции и дел на иностранных языках»[509]. Вероятно, Никита Панин рассчитывал приобрести дополнительный источник информации с театра военных действий, а Петр Панин видел в бароне будущего историка своих побед: «Биллиштейна с удовольствием по вашему последнему письму ожидаю и по последней мере надеюсь поспособствоваться в нем свидетельством на будущие времена всем упражнениям здешней армии»[510]. В апреле 1770 г. Билиштейн добирается в ставку Петра Панина в Харьков почти одновременно с князем А. Б. Куракиным, и с этого момента коллегия посылает ему жалованье в армию. Барон принимает участие в осаде и взятии Бендер осенью 1770 г. После отставки генерала П. И. Панина Билиштейн инспектирует крепости на Черном море и в Бессарабии, а затем отправляется в первую армию, под начало графа Румянцева. С декабря 1770 г. по март 1771 г. он пишет в Яссах, столице Молдавии, мемуар о будущем покоренных княжеств: «В интересах ли Российской империи сохранить провинции Молдавии и Валахии на правах собственности или на правах протектората?» («Est-il de l’int?r?t de l’Empire de Russie de conserver les Provinces de Moldavie et de Valachie ? titre de propri?t? ou ? titre de protection?»)[511].
Уточним политическую ситуацию. В январе 1769 г. Екатерина II обращается с манифестом к православным народам, находящимся под властью Османской Порты. Императрица призывает их восстать и бороться за свое освобождение, обещая помощь и покровительство России для сохранения прав и привилегий, которые они завоюют с оружием в руках. Осенью и зимой 1769 г. русские войска занимают Молдавию и Валахию, жители присягают России. В октябре Екатерина II пишет Бибикову: «Новая молдаванская княжна вам кланяется. Вся Молдавия учинила нам присягу…»[512]. В ноябре-декабре 1769 г. духовенство и бояре обоих княжеств посылают депутации в Петербург; в многочисленных грамотах они благодарят императрицу за освобождение от османского ига и надеются на помощь и поддержку. В марте 1770 г. государыня принимает обе депутации, обращается к ним с манифестом и обещает покровительство «христианам» (тогда как в черновике стояло «нашим верным подданным»; на дипломатическом языке «покровительство», о котором просили депутации, означало «присовокупление» их земель к «пространству империи»[513]). Начиная с 1769 г. в европейских дипломатических кругах упорно циркулируют слухи о будущей независимости Молдавии и Валахии. Об этом доносит из Парижа 1 ноября 1769 г. русский поверенный в делах Хотинский. Английский министр иностранных дел, граф Рочфорд, пишет послу в Петербурге лорду Катка рту (30 июня 1769 г.), что русский план создания из Татарии (Крыма), Молдавии и Валахии независимых государств для ограждения от Турции, а также образования великого княжества Финляндского, которое послужит заслоном от Швеции, противоречит принципу умеренности, который должен бы лежать в основе российской политики[514]. Граф Н. И. Панин предлагает прусскому послу Сольмсу проект союза России с Пруссией и Австрией против Турции и частичный раздел Польши. После разгрома Турции области, оставшиеся за ней, вместе с Константинополем «могли бы образовать республику»[515].
Военные успехи вселяют надежду на крах турецкой империи. В 1770 г. Россия громит Турцию на суше и на море: при Ларге и Кагуле, в Чесменской бухте. Алексей Орлов во главе русского флота реализует план, намеченный его братом Григорием: поднимает греков на борьбу против Османской Порты, пытается прорваться с моря к Константинополю. Вольтер, радостно приветствующий победы русского оружия, предлагает в письмах к Екатерине II перенести столицу империи с Севера на Восток, из Петербурга в Константинополь. Россия уже видит себя наследницей древней Эллады. Война предстает как новый крестовый поход против неверных, и потому внимание Петербурга вновь привлекают планы европейского мира, разработанные Сюлли и аббатом де Сен-Пьером, ибо предложенные ими союзы должны были быть направлены против Турции[516].
Ситуация способствует появлению самозванцев, что прекрасно понимала Екатерина II: «Признаться же должно, что в самое то время множество Греков, Сербии и прочие единоверные авантурьеры начали соваться ко многим с планами, с проектами, с переговорами…» — писала она 6 (17) мая 1769 г. Алексею Орлову[517]. В 1770 г. Феликс Антуан Кастриотто, именующий себя «потомком правителей Албании», просит Екатерину II возвести его на престол. Следуя ее великим правилам, он станет орудием, которое позволит его народу вкусить то счастье, которым наслаждаются россияне. А за потомка Скандерберга все поднимутся, как один. «Если Провидению будет угодно, чтобы под покровительством Вашего Императорского Величества я вернул то, что принадлежало моим предкам, то я словом и честью обязуюсь быть верным вассалом российской короны». В конце письма Кастриотто, уроженец Португалии, проживающий в Голландии, обещает впоследствии предоставить документы, подтверждающие его права на трон, и сетует, что князь Д. А. Голицын, русский посол в Голландии, не ответил на его ходатайство[518].
В 1767 г. в Черногории Степан Малый выдает себя за Петра III, чтобы объединить народ на борьбу с турками. Провозглашенный царем, он мудро правит, проводит реформы: определяет границы страны, дарует свод законов, организует регулярную армию, отделяет церковь от государства, создает школы. Про него писали, что он пользуется поддержкой масонов (так, во всяком случае, интерпретирует упоминание Востока А С. Мыльников[519]). В 1768 г. Екатерина II, весьма обеспокоенная действиями «призрака», возвращением с того света убиенного мужа, приказывает арестовать Степана и установить строгий пограничный контроль, чтобы он не мог проникнуть в Россию. На следующий год генерал князь Ю. В. Долгорукий предпринимает поход в Черногорию, разоблачает самозванца, сажает под арест, а потом выпускает его, оставляет во главе черногорцев и даже дарит ему мундир, ибо тот действует в интересах русской политики. В 1770 г. Степана Малого ранят, он слепнет, а три года спустя гибнет от руки подосланного турками убийцы[520].
Австрия и Пруссия, обеспокоенные успехами России, отнюдь не стремятся ее поддерживать, а Франция, практически монополизировавшая торговлю с Турцией, всецело на стороне Порты. В сентябре 1770 г., после встречи Иосифа II и Фридриха II, Австрия и Пруссия предлагают России посредничество для заключения мира с Турцией. Россия посредничество отвергает, но соглашается принять добрые услуги («официи»), ибо в стране недород и началась чума. Государственный совет разрабатывает «примирительный план», предусматривающий, в частности, свободу торговли на Черном море, независимость Крыма и дунайских княжеств. В марте 1771 г. на заседаниях Государственного совета Екатерина II настояла: «…непременно стараться одержать при мире признание независимости отложившихся от Порты татар и равномерно же Молдавии и Валахии»[521].
Именно в этот момент Билиштейн работает над своим мемуаром. По его мнению, и речи быть не может о возвращении Турции завоеванных территорий, как Россия была вынуждена сделать после двух предыдущих войн. Сейчас Россия могла бы и в одиночку довести до победного конца войну против неверных и уничтожить Порту, но это нарушит равновесие сил в Европе. Все великие державы предпочтут нейтралитет Османской империи, не входящей ни в какой политический и военный союз, ее разделу. Сохранение Молдавии и Валахии под властью России потребует денежных расходов и отправки туда большого числа людей; удаленные провинции только ослабят империю, послужат яблоком раздора, поводом для новых войн. Гораздо предпочтительнее, считает Билиштейн, образовать православное государство, создать «естественного и вечного союзника», который послужит непреодолимым барьером, ограждающим от Турции и Австрии. Лучше всего было бы поставить во главе его отпрыска из младшей ветви российской императорской фамилии, но такового пока нет. Отдавать чужеземному принцу жалко, поэтому надо «создать из двух провинций, Молдавии и Валахии, единую суверенную Республику, свободную и независимую, с единым названием, единой столицей и единым Верховным судом». Получив конституцию для внутренней и внешней политики, которую предусматривает система Билиштейна (в качестве образца он упоминает Голландию), жители новорожденной республики не пожалеют сил и средств, дабы отстоять ее независимость. Признанная всеми державами, страна впишется в общую систему равновесия сил, Европа станет гарантом ее существования. Тем самым Россия решит свою главную политическую задачу: навсегда избавится от турецкой угрозы и от ее влияния на европейские дела. Тогда границы России, от Балтийского до Черного моря, были бы прикрыты кордоном небольших государств, слабых и находящихся под ее влиянием: Швеция или Финляндия, Курляндия, Польша и некая новая страна, прообраз Румынии. Система Билиштейна весьма напоминает ту, что возникла после второй мировой войны.
Аналогичные аргументы для сходной цели использовал за шестьдесят лет до того венгерский авантюрист и дипломат Янош-Михаил Клемент (или Жан-Мишель Клеман, 1669–1720). В опубликованном на французском языке сочинении «Выведение прав Трансильванского княжества» («Deduction des Droits de la principalit? de Transsylvanie», 1712) он поддерживал интересы князя Ракоци на переговорах, приведших к заключению Утрехтского мира (1712). Клемент доказывал необходимость предоставления независимости Трансильвании, находившейся под властью Турции, апеллируя не столько к истории, сколько к нуждам современной политики, ибо, по его мнению, подобное буферное государство обеспечит мир в этой части Европы, разведя великие державы, чье соперничество обеспечивает баланс сил. Увы, к доводам венгерского политика прислушались не более, чем к уроженцу Лотарингии, и кончил он не лучше. В 1714 г. Клемент перешел на службу к Габсбургам, потом стал двойным агентом Вены и Берлина, запутался в предательствах и заговорах, обвинил принца Евгения Савойского в намерении убить прусского короля, был разоблачен и казнен[522].
Билиштейн проницательно советует опасаться посредничества третьих стран. Заключенный с их помощью мир будет невыгоден России, ибо ее победы обратили посредников в завистливых соперников. Россия должна взять пример с античного Рима и напрямую предложить мир Турции, которая, как утверждает барон, «предпочитает вести переговоры в военном лагере, с оружием в руках, когда две армии сошлись лицом к лицу; это как завет пророка и символ веры. Такой способ ведения переговоров представляется мне наиболее простым и удачным». Именно так фельдмаршал Румянцев заключил в 1774 г. Кючук-Кайнарджийский мир, после неудачи переговоров в Фокшанах и Бухаресте.
Билиштейн полагает, что Россия не должна мечтать о мировом господстве, ибо бесповоротно прошло то время, когда одна монархия повелевала всеми. Но в результате войны Россия станет доминирующей державой в Европе, арбитром государей и посредником между народами.
В момент создания проект развивал идеи, близкие Н. И. Панину, и не противоречил его политике. Как пишет Ключевский, глава русской дипломатии любил обширные и смелые планы, придавая меньшее значение разработке их практического осуществления, его привлекал мираж мира и гармонии между европейскими странами. Депеши прусского посла графа фон Сольмса, который сообщал Фридриху II о своих беседах с Паниным, подтверждают основательность плана Билиштейна. 8 (19) июня 1770 г. Сольмс пишет, что «императрица вовсе не намерена превращать Молдавию и Валахию в российские провинции», что она «намерена превратить ее в некую промежуточную державу»[523]. 18 (29) марта 1771 г. он доносит, что Россия хотела бы превратить княжества в «изрядный барьер» между своими землями, австрийскими и турецкими, граница которых будет отодвинута до Дуная, и что, по мнению Панина, императрица желает отнять эти провинции у Порты, «дабы ими управляли местные господари, или, если так больше нравится, создать из них маленькие республики»[524].
Российские завоевания у многих рождали мысль о республиканской форме правления. Когда во Франции в доме Неккера зашла речь о намерении Екатерины II завоевать Грецию и Константинополь, граф Н. П. Румянцев якобы сказал: «Мне неизвестны намерения моей государыни, но Российская империя так уж обширна, что если предполагают раздвинуть ее границы до такой степени, необходимо будет, для управления ею, измыслить нечто более мудреное, чем все ухищрения деспотизма»[525]. Не вполне понятно, когда мог происходить этот разговор, ибо Румянцевы впервые приехали в Париж только осенью 1775 г. Во всяком случае, в 1774 г. Вольтер писал г-же д’Эпине, что юным Румянцевым, отправившимся в Европу вместе с Гриммом, было бы полезно познакомиться с Женевской республикой[526].
Подобные идеи активно обсуждались молдавским и валашским дворянством. Молдавские бояре объявили при дворе Екатерины II, что желали бы иметь «аристократическую республику»[527]. В июле-августе 1772 г. на Фокшанском конгрессе Михаил Кантакузен подал несколько кратких мемуаров, подписанных волошскими боярами, графу Г. Орлову, прося о покровительстве и поддержке России, а также представителям Пруссии и Австрии. В последнем, от 24 июля (4 августа), он предлагает политическое объединение Молдавии и Валахии под властью австрийского принца[528]. Румынская историография оценивает это предложение как первый национальный проект создания единого государства, которое возникнет только в середине XIX в. Обширное сочинение Билиштейна, более радикальное и обоснованное, было написано на год раньше. По всей видимости, лотарингец не только знал о надеждах местного дворянства, но и, возможно, прямо или косвенно повлиял на поданные ими прошения.
Как пишет Билиштейн в конце своего сочинения, «политические мемуары нынче редки и бесполезны, они появляются либо слишком рано, либо слишком поздно». Барон промедлил с подачей своего, и политическая ситуация переменилась. Летом 1771 г. Австрия подписывает договор с Турцией и открыто противостоит России. Союзница, Пруссия, настаивает на разделе Польши. Иосиф II и Фридрих II дают понять русской дипломатии, что Турция — полноправный член европейской системы и ее уничтожение нарушит баланс сил. Ведь традиционно политическое равновесие в Европе понималось как система противостояний и противоборств: Франции и Англии, Австрии и Пруссии, России и Турции. Осенью 1771 г. России угрожают общеевропейской войной[529].
Подобную ситуацию проницательно предсказал Монтескье, утверждавший в «Размышлениях о причинах величия и упадка римлян» (1734; гл.23), что турецкая империя останется слабой, но не погибнет, ибо если какой-нибудь государь поставит ее существование под угрозу, то три торговые державы Европы выступят в ее защиту[530].
Со своей стороны, граф Н. И. Панин пытается заключить союз против Турции, чтобы поделить ее территории. С апреля 1771 г. он соблазняет Австрию, предлагая ей Молдавию и Валахию[531]. Императрица Мария-Терезия отказывается, заявив, что «земли эти нездоровые, разоренные, открытые для турок, татар и русских, без единой крепости, наконец, земли, которые потребуют немало миллионов и людей, чтоб их удержать. Наша монархия может обойтись без подобного соглашения, которое обернется к ее полному разорению»[532]. И все же австрийская дипломатия пересмотрит свою позицию: до февраля 1772 г. она будет обсуждать предложение России о переуступке дунайских княжеств[533]. На секретных переговорах между Россией, Австрией и Пруссией также рассматривалась возможность передачи Молдавии и Валахии Польше, чтобы возместить раздел ее территорий, согласно плану, предложенному Фридрихом II в апреле-мае 1771 г.
В это время в Петербурге борются две партии: войны и мира. Екатерина II и братья Орловы настаивают на ведении войны до победного конца и на сохранении за Россией ее завоеваний, тем паче что Григорий Орлов, видимо, рассчитывает сам стать молдавским господарем, тогда как Панин призывает частично отказаться от новых земель ради всеобщего мира и настойчиво разъясняет Г. Орлову принцип европейского баланса сил[534]. В октябре 1771 г. Панин предлагает Государственному совету снять требование о независимости Молдавии и Валахии. Месяц спустя Екатерина II соглашается с ним. После заседания Совета от 5 декабря 1771 г. это решение становится окончательным[535].
В ту пору полковник Билиштейн, как он себя именовал, женится на юной молдавской княжне Ирине Росетти. Ему 47 лет, ей 15–16, она богата, знатна, ее предок Антон Росетти сто лет назад был господарем Молдавии. С 1769 г. члены семьи Росетти участвуют в переговорах с Россией; один из их родственников по женской линии, Маноил Же-ани Росетти, в этот момент стал господарем Валахии (май 1770 г. — октябрь 1771 г.). Поскольку в XVIII в. молдавские девушки до замужества содержались почти что под замком и нередко своего суженого впервые видели в церкви, румынская исследовательница И. Михаила предположила, что Билиштейн познакомился в Яссах с братьями Ирины, занимавшими видные должности при дворе (родители умерли, когда ей было два года), вскружил им голову своими планами, и они заключили союз. Если по проекту Билиштейна княжества обретут независимость, то он благодаря родству с одним из наиболее влиятельных семейств может претендовать на высокую должность в стране и получит богатое приданое. Мемуары Николаи подтверждают, что Билиштейн разработал свой план вместе с молдавскими родственниками.
Возможно, что распространение республиканских идей в Молдавии отчасти связано с масонством, принесенным в страну русскими офицерами. В Яссах возникла воинская ложа «Марс», которой руководил П. И. Мелиссино. В начале XIX в. члены семьи Росетти принадлежали к ордену и активно боролись за независимость страны. Но в трактате Билиштейна не заметно масонской фразеологии.
Барон возвращается в Петербург и в феврале 1772 г. представляет проект императрице, утверждая, что делает это с дозволения фельдмаршала Румянцева, который прочел его сочинение. В сопроводительном письме он просит в награду за восьмилетние труды чин действительного статского советника и должность великого канцлера Молдавии. «Мои труды понуждают меня желать этого места, чтобы пуще послужить Вашему Императорскому Величеству и Империи, а заодно провинции оной. Тот, кто теперь занимает этот пост, не в тех летах и не в том положении, чтобы послужить отчизне своей в нынешних обстоятельствах. Осмелюсь сказать, что в надеждах своих диван и дворянство давно уже предназначают меня на это место; а брак мой с девицей из первейших семей провинции делает меня для того подходящим; все от милости Вашего Императорского Величества зависит»[536].
Ему кажется, что мечты сбываются, что он наконец сможет практически разрешить вопрос, поставленный им в другом мемуаре пятнадцать лет назад: «Должны ли государи сделать народы настолько полезными и счастливыми, насколько возможно?» («Les souverains doivent-ils rendre les peuples autant utiles et autant heureux, qu’il est possible?», август-октябрь 1757 г.).
Лотарингец сетует в письме к императрице на трудности избранной им карьеры. «Тогда как деяния военных у всех на слуху, политик должен умалчивать о делах своих. Система или работа, что могла бы принести ему славу и почести, зачастую более всего требует тайны, тогда как автор принужден томиться от безвестности и связанных с ней невзгод. Один подвиг решает судьбу и составляет репутацию военного, увековечивает его память. Тот, кто тщится снискать репутацию государственного мужа, всякий день нуждается в новых трудах: заслуги его вечно остаются неоцененными, а судьба неопределенной. Во всех странах мало людей, избирающих подобный род занятий. Долг политики — обеспечить им уважение и поддержку, ибо они дорого платят за них; но лишь этой наукой империи и государства руководствуются, процветают и приумножаются». Лотарингец добавляет, что совесть его чиста, ибо служил государыне во всех возможных жанрах, не боясь пролить за нее свою кровь.
Увы, Билиштейн не отдает себе отчета, что снискал в Петербурге иную славу. 5 (16) января 1772 г. Герман Лафермьер пишет графу А. Р. Воронцову: «Все знакомые собрались писать ему [поздравлять с браком. — А. С.], когда барон расстроил их планы, прибыв сюда неожиданно с мемуаром о Молдавии и Валахии, который должен представить императрице. Планы у него, как всегда, самые что ни на есть обширные и блестящие. Короче говоря, наиболее подходящее ему место — сумасшедший дом, а пребывание в армии, особенно у графа Румянцева, его вовсе лишило рассудка. По приезде, на другой день он представил нам преуморительную сцену на ужине у г-на Убриля[537], где все безжалостно потешались над ним весь вечер, а он и не приметил»[538]. После заключения в 1774 г. Кючук-Кайнарджийского мира Россия возвращает Молдавию и Валахию Турции, оставляя за собой право защищать религиозные права жителей, что Екатерина II им и обещала.
Бедный Билиштейн разрывается между детьми от первого брака, оставшимися в Петербурге, и новой молдавской семьей. Жена наотрез отказывается жить в столице, и он принужден сопровождать ее на родину. Через два года он расскажет об этом в письме к Н. И. Панину:
«Супруга моя, с младенцем на руках и беременная, так привязана к своим землям, владениям, людям, что твердо пребывает в своем решении оставаться на родине и откажется последовать за мной, если я уеду. Признание это для меня не лестно, но истина дороже. Ваше Превосходительство соблаговолит отдать мне должное, ибо стоило вам в приказе два слова молвить, как привез я ее в Россию в 1772 г. Но не в моих силах было убедить ее там остаться. Не могу забыть, сколько страдал я и чего это мне стоило. Как же мне опять подвергаться таким невзгодам! Ее достоинства вызывают уважение, как могу ее покинуть! Ни религия, ни честь не дозволяют того. У меня двое детей в Петербурге, которых я очень нежно люблю. Как разлучиться с ними! Положение мое запутанное, описать его не могу, только чувствую»[539].