30.08.2004

30.08.2004

МОЯ ЖИЗНЬ СРЕДИ ШПИОНОВ

Сложнее всего справиться с мыслью, что органы не умнее нас. Себя-то мы знаем

Не все знают, что Ельцин умер в 1998 году. Вернее, этого не знал никто, кроме Центрального разведывательного управления, сообщившего эту немаловажную весть Клинтону накануне его визита в Москву. Боясь попасть впросак, один президент потребовал заранее предъявить другого. Живого Ельцина представили американскому послу, и инцидент, как говорил Маяковский, был «исперчен».

Я вместе с остальной - штатской - Америкой узнал об этом только сейчас, когда страна с азартом решает, что ей делать со своей разведкой, ошибающейся чаще синоптиков. Не могу сказать, что новость потрясла меня до глубины души - она задела только ее краешек.

Дело в том, что я догадывался, чего ждать от спецслужб, потому что уже встречался с ними в непринужденной домашней обстановке. Двое загорелых парней пришли пополудни на заре моей американской жизни. Приветливо представившись, тот, что постарше, спросил, с какой стороны я знаю Довлатова. «С хорошей», - начал я, развивая ответ в литературоведческом направлении. Второй, соскучившись на метафорах, не отрывался от телевизора, где, к моему стыду, резвились Том и Джерри. В конце концов агент не выдержал и попросил сделать погромче его (и мой) любимый мультфильм.

Расстались мы друзьями. А недоумению моему положил конец эмигрант-старожил, объяснивший визит происками конкурентов, которым не давал покоя наш «Новый американец».

- Впрочем, - добавил он, - это был относительно бескорыстный поступок. Раньше русским платили по сто долларов за донос. Когда бумаг накопилось слишком много даже для сенатора Маккарти, гонорар сократили вдвое. Но бюджету мера не помогла, потому что число доносов тоже удвоилось. Наши, - заключил добряк с ностальгической улыбкой, - всюду одинаковы.

Простота арифметики поколебала мою веру в тайную войну, уважение к которой питали фильмы про Джеймса Бонда. Реальность ведь куда более фантастична, чем ему казалось.

Могущество американской разведки, скажем, опиралось на дотошный анализ печатной информации. Правду из советских газет вымогали приемами, которые и не снились тюремщикам Абу-Граиб. Отточенная десятилетиями методика помогала аналитикам ЦРУ высчитать процент невыполнения плана до третьего знака после запятой.

Беда в том, что отечественная промышленность обходилась мнимыми числами. Первого числа каждого месяца Рижский завод микроавтобусов, который я студентом берег от пожара, получал премиальные. При этом на все стадо машин приходилось два карбюратора. Их переставляли с одного автобуса на другой, пока приемная комиссия играла в шахматы.

Неудивительно, что победу в холодной войне, которая обошлась Америке в лишний триллион долларов, предсказал один Солженицын.

О том, что и с этой войной не все в порядке, я догадался с ее первого дня, когда операцию по освобождению Афганистана от талибов в Вашингтоне назвали нарядно - «Крестовым походом». Это все равно что дать миротворческой акции кодовое название «Варфоломеевская ночь».

Три дня спустя «крестоносцев» отменили, но сомнения в мудрости компетентных органов остались. Им мешает противоречивая природа информации: чем ее больше, тем труднее найти нужное. «Лишнее - враг необходимого», - говорил Ницше, но мы ему не верили. Ведь мы привыкли не доверять любой секретной полиции, считая ее чересчур могущественной. В этом ее сила. Власть кормится нашей подспудной уверенностью: в этом безвыходном мире есть хоть кто-то, кто все знает. У него большая голова и длинные руки - как у осьминога или Андропова.

За это мы не любим органы. За это мы их боимся. За это мы их уважаем. Сложнее всего справиться с мыслью о том, что они не умнее нас. Себя-то мы знаем.

Медовый месяц меня угораздило справить в соседнем Каунасе сразу после студенческих волнений, о которых я, занятый другим, узнал лишь тогда, когда в гостиничный номер вошел без стука небритый мужчина в тренировочных штанах со штрипками.

- Душ не работает, - сурово сказал я ему, приняв за водопроводчика.

- И телефон, - зловеще добавил он, видимо, на тот случай, если я решусь позвонить в ООН.

После чего вошедший показал красную книжечку, не отличимую, кстати сказать, от той, что мне выдали в пожарном депо вышеупомянутого завода, и стал задавать в высшей степени туманные вопросы.

Воспитанный в нормальной диссидентской семье, я еще пионером готовился к этому моменту. Выпрямившись, как академик Сахаров, я приготовился к бою, но вести его по давно вызубренным правилам мне мешал синтаксис - его отсутствие. Считая «бл…» союзом, мой собеседник не справлялся с грамматикой, и я решительно его не понимал, пока меня не осенило: он хочет того же, чего и я, - опохмелиться.

Трусливо достав из чемодана чудом уцелевшую от свадьбы бутылку, я молча отдал ее за свободу и вместе с молодой чинно отправился в музей смотреть Чюрлениса.