4.

4.

Как же замечательно плотно «упаковали» мозги иезуиты, много потрудившиеся в XVII-XVIII вв. в Китае, российским историкам, начиная с Бичурина-Иакинфа и кончая А.П. Окладниковым и Л.Н. Гумилёвым. Гуннов-хуннов ведь до сих пор не могут найти. Ну, никаких следов!

«Перешагивая через тысячелетия, подходим к эпохе Великого переселения народов. Кочевники гунны впервые приносят в Европу разрушение, прокладывают путь, по которому потом пойдут страшные полчища Батыя и Тамерлана. В IV в. уже нашей эры они добираются до Восточноримской империи и опустошают её. На обломках раздавленной ими империи - последнего оплота Древнего мира начинает расти новая эпоха в истории человечества - эпоха средневековья. Но гуннское нашествие - не просто миграция одного народа, пусть далёкая и массовая. Она всколыхнула многие народы Средней Азии, она бурей прошла через южнорусские степи, сдвинула со своих мест кочевые племена Южной России, она и в Западной Европе нарушила старые государственные границы и перекроила этническую карту.

За переселением гуннов последовали многочисленные переселения других народов, поэтому эпоха с III-II в до н.э. по IV в. н.э. называется эпохой Великого переселения народов. Она изучена хорошо, многочисленные источники - среднеазиатские, византийские, грузинские, армянские, латинские - повествуют о гуннах и переселениях других народов подробно и обстоятельно, основываясь на этих источниках, историки написали много трудов. Используются в них и археологические материалы, хотя гунны почти не оставили ни в Средней Азии, ни в Южной России ни в Западной Европе памятников, которые достоверно можно было бы сейчас увязать с их пребыванием там. Их пока не могут найти, несмотря на самые тщательные археологические поиски»[117].

Работы по «Новой Хронологии» группой исследователей из МГУ во главе с Фоменко А.Т. и Носовским Г.В. принимаются в штыки «специалистами» от истории РАН РФ. Но ведь НХФ-Н - лишь продолжение замалчиваемой ранее борьбы за пересмотр сфальсифицированной истории человечества. У истоков этой борьбы в Западной Европе - Исаак Ньютон, а в России - Николай Александрович Морозов. Книга честного исследователя Валерия Павловича Алексеева «В поисках предков» - эпизод в этой борьбе. Как видите, ранее широких публикаций по НХФ-Н другие учёные, в отличие от А.П. Окладникова и Л.Н. Гумилёва, задумывались: а были ли гунны вообще!

В.П. Алексеев - известный советский палеонтолог и археолог, автор добротных научно-популярных книг (в том числе по древней истории Сибири), современник Л.Н. Гумилёва. Однако книг В.П. Алексеева нет в списках литературы, использованной Окладниковым и Гумилёвым, но зато в наличии начало всех начал - китайские исторические хроники в переводе И.Я. Бичурина или какой-то другой фальсификат. Лев Николаевич поиграл в «испорченный телефон» - только не с малыми детками, а с негодяями от «истории».

Как тут не вспомнить Козьму Пруткова: «Тот, кто вместо “рубль, корабль, журавль” говорит “рупь, карапь, журавь”, тот, наверное, скажет: “колидор, фалетор, куфия, галдарея”».

Может быть, В.П. Алексеев не авторитет для Гумилёва в силу личной неприязни; и такое в среде «специалистов», увы, процветает. Однако, что же это ни Гумилёв, ни Окладников и иже с ними не изучили хранящуюся в архиве АН СССР рукопись многотомного исследования русского учёного-энциклопедиста Н.А. Морозова «Новый взгляд на историю Русского государства в его допечатныи период», в которой, в частности, подвергается серьёзной критике «научное» наследие Бичурина-Иакинфа?

Николай Александрович приводит прямо-таки убийственные примеры «научных» подтасовок из книги Бичурина «Всеобщая история», основанной на переведённых им же «китайских» хрониках. Когда пекинские иезуиты в 1807-1821 гг. подсовывали хроники о. Иакинфу, то они, «естественно», скромно умалчивали о том, что сами же их и сочинили.

Но не увидеть их топорной работы мог только изменник Родины, в течение 14 лет всласть попивший и поевший с этими самыми иезуитами за счёт российской казны! В знак справедливости моей оценки личности Бичурина я процитирую фрагмент из вышеназванного труда Н.А. Морозова, относящегося к русскому Дальнему Востоку. Вот Бичурин-Иакинф во «Всеобщей истории» описывает, как город Бянь (Кайфын) - столицу дальневосточных чжурчженей, ониже «нючжени», - много месяцев осаждают свирепые монголы (в скобках внутри цитат - комментарии Н.А. Морозова):

«В городе обнаружилось неудовольствие и ропот. Ньючженьский государь, услышав об этом, в сопровождении шести или семи конных поехал за ворота… За это время от недавнего дождя сделалось грязно… В скором времени прибыли к нему министры и прочие чиновники. Подали ему параплюй, но он не принял и сказал: “В армии все ходят под открытым небом: для чего же мне иметь параплюй?”».

Но, что же это такое, читатель! Ведь параплюй - это французское слово parapluie - зонтик! Значит, нючженьский царь говорил по-французски, или оригинал первоисточника этой китайской летописи был на французском языке! Ведь сам Иакинф Бичурин никогда не назвал бы зонтик параплюем, если бы это слово не стояло в его подлиннике…

И вот я теперь спрашиваю: каким же образом попало в китайскую хронику 1232 года французское название зонтика - параплюй, т.е. отражатель дождя? Разве не было для зонтика у китайцев самостоятельного названия? Подумать, что сам Бичурин, при его наивности, подобно мадам де-Курдюковой, непроизвольно перемешивал русский и французский языки - невозможно. Скорее можно подумать, что он при своём семинарском и духовно-академическом образовании, «обратившись лицом к востоку», а «спиной к западу» (как, впрочем, и большинство востоковедов), совсем не знал французского языка, и потому принял французское слово в имевшейся у него китайской рукописи за монгольское, и оставил его без перевода…

Но в таком случае и автор (т.е. Бичурин. - О.Г.) самой китайской «Всеобщей истории» пользовался для неё не исключительно китайскими, а также и французскими летописями. Значит, и сама эта «Всеобщая история» может быть действительно не национальной монголо-китайской, а всеобщей историей земных народов, принятой за историю мифических китайских провинций, исключительно благодаря китайскому рисуночному письму, при котором нельзя изобразить иностранных имён, не перерядив их в китайские костюмы…

И нет ли в китайских летописях других слов французского происхождения, кроме отмеченного мною смешного параплюя? Ведь тоже совершенно ясно, что если бы в данном месте китайской рукописи стояло, как это полагается в рисуночном письме, изображение зонтика, то Бичурин и назвал бы его по-русски зонтиком, а не исковеркал бы французский язык, назвав его параплюем, вместо parapluie. Значит, и в рукописи его было не изображение зонтика, а такое сочетание чертёжиков (так Морозов называет иероглифы. - О.Г.), которое в сумме произносилось так, как он передал.

Уже одно это слово есть признак того, что его летопись составлялась французским китаистом и, скорее всего, католическим миссионером, сношения с которыми начались, если верить современной нам версии китайской истории, лишь после низвержения исследуемой нами Юаньской династии, она же будто бы Чингисханова, хотя династию Юань теперь считают на китайском престоле не ранее, как с 1289 по 1367 год. А после неё с 1368 по 1644 была, - говорят нам, - династия Мин, при которой начались постоянные морские сношения с Западной Европой, особенно с 1522 года, когда португальцы появились в Макао, при устье Кантона и основали там свою торговую факторию, и вслед за тем появились на востоке Китая и испанцы, и другие западно-европейские народы. Всё это дало возможность проникновения в Китай и западно-европейских слов, и особенно названий для предметов. ввозимых в Китай из Европы. Вроде французских зонтиков.

Тогда же европейцы должны были завести впервые в Китай и компас, и порох, и пушки. Отрицать то, что компас был впервые изобретён и применён к мореплаванию только итальянским инженером Флавио Джойа (Flavio Gioia) из Амальфи в 1302 году, и, что огнестрельный порох был изобретён впервые при химических опытах со смесью серы, селитры и угля, немецким францисканским монахом Бартольдом Шварцем вслед за компасом и применён к огнестрельному оружию впервые только в 1319 году, - нет решительно никаких оснований. Последнее изобретение настолько громко, что оно не могло быть обойдено молчанием, если б его сделали ранее, да и компас дал бы себя знать тотчас же всему плавающему миру. Так и случилось, когда они были действительно изобретены.

А что же мы видим в разбираемой нами «Всеобщей истории»?

Ещё за 80 лет до изобретения пороха Бартольдом Шварцем, когда преемник «Чингисхана» Угедей - осаждал несуществующую теперь в Китае нючженьскую крепость Бянь (иначе говорят Бянь-Лянь, у Бичурина этот город отождествляется с Хай-Фын-Фу округа Ха-нань) и в которой зонтик назывался по-французски paraplui, как осаждённые нючженьцы, так и осаждающие их кочующие монголы уже употребляли в деле и пушки-мортиры, и ракеты, начинённые порохом и перебрасываемые, как зажигательное средство, в осаждённый город и из него через стену.

Всё в этом описании так ярко, что сомнений быть не может: во дворце Нючженьского короля делали в 1232 году, как в Европе только через сто лет, круглые каменные ядра для пушек и мортир, а монголы употребляли для своих огнестрельных орудий даже каменную картечь, разбивая жерновые камни-валуны на два и на три куска.

В подражание общеизвестному в XVI веке рассказу о том, как Бартольд Шварц, оставив в ступе смесь серы, селитры и угля вместе с пестом, стал высекать огонь, и от упавшей туда искры произошёл страшный взрыв, причём выброшенный пест сделал выбоину в потолке (что и послужило к изобретению пушек-мортир, имевших сначала вид чугунных горшков), так и тут мы находим следующий рассказ:

“Нючженцы (в своей столице Бяне) имели огненные балисты, которые поражали подобно грому небесному. Для этого они брали чугунные горшки (т.е. что-то вроде Шварцовой ступы и первичных пушек-мортир) наполняли порохом и зажигали огнём. Горшки эти назывались ‘потрясающий небо гром’ (чьжень-тъхянь-лей). Когда такая балиста (т.е. пушка) ударит и огонь вспыхнет, то звук уподобляется грому и слышен почти за сто ли (около 300 километров). Они сожигали (поражали огнём) всё на пространстве 120 футов в окружности (т.е. в диаметре около 5-6 сажень), и огненными искрами (осколками) пробивали железную броню”.

Ракеты тоже хорошо были известны нючженцам в 1232 году, когда крестоносцы ещё и не подозревали о пушках и о порохе.

“Они употребляли летающие огненные копья, которые пускались посредством зажигания пороха, и сжигали на десять шагов от себя”.

Да и кочующие монголы Чингисханова преемника Удегея не отставали. Войска их тоже употребляли “огненные баллисты”, “и где был сделан ими удар, так по горячести нельзя было сразу тушить”.

И если верить всему этому, то, очевидно, что изобретение пороха и пушек было известно обеим сторонам уже давно, так как иначе одна из враждующих сторон убежала бы моментально в паническом страхе.

“На каждом углу городской стены, - говорит автор, - поставлено было до ста (огнестрельных орудий), стреляли попеременно из верхних и нижних (сверху из города и снизу в город?) и не переставали ни днём, ни ночью. В несколько дней груды камней (т.е. каменных ядер и их обломков) сравнялись с внутренней городской стеной…”

Но ведь это типическое описание осады западноевропейской крепости XIV-XVI веков!»[118].