5. Дивные новые миры

В период завершения работы над «Алтарем Барбадори» Филиппо Липпи, сам того не сознавая, вступил на порог одного из величайших периодов путешествий и открытий в истории человечества. Хотя в эпоху Ренессанса Италия все больше сближалась с иудейской, исламской и африканскими культурами, головокружительным путешествиям было суждено до основания потрясти представление человечества о мире. Великие мореплаватели навсегда изменили лицо планеты. Всего за 50 лет Атлантика была покорена, и нога итальянского мореплавателя ступила на землю Америки.

Но, несмотря на грандиозный масштаб совершаемых одно за другим открытий, они почти не повлияли на культурную жизнь того времени. С конца 1430-х гг. итальянцы практически не проявляли любопытства к новым и неизвестным землям, о которых рассказывали путешественники. До Апеннин доходили лишь крохи сведений о таинственных новых островах. Кроме того, интеллектуальное высокомерие не позволяло ожидать от атлантического мира чего-то значимого и ценного. От путешественников не ожидали ничего, кроме новых путей к уже хорошо знакомым территориям. В лучшем случае предполагалось, что удастся подтвердить неопределенные намеки античных авторов на существование неких островов или открыть новые пути для торговли с Востоком – но не более того. И даже если во время путешествий откроется что-то неожиданное, то все были убеждены в том, что все цивилизованное уже давно открыто.

Преисполненные абсолютной уверенности в себе гуманисты превозносили героизм отважных мореплавателей, но об открытых ими территориях и народах писали со снисходительным презрением. Художники (и среди них Филиппо Липпи) даже не понимали, что судьба человечества меняется у них на глазах. Если не брать картографию, то в искусстве XIV–XV вв. нет ни единого намека на земли, расположенные за Атлантическим океаном. Кажется, что художники сознательно игнорировали сделанные путешественниками открытия.

Сегодня нам может показаться, что это самая удивительная и противоречивая особенность Ренессанса. Но если мы потянем за разные ниточки, то станет понятно, что, вступая в контакты с землями и народами, живущими за западным океаном, мужчины и женщины Ренессанса демонстрировали свои двойные интеллектуальные стандарты и цивилизационный цинизм.

Расширение горизонтов

До XIV в. Атлантический океан вызывал лишь косвенный интерес. Его считали всего лишь удобным путем для торговли с Дальним Востоком. Хотя Плиний Старший и Исидор Севильский намекали на существование островов, разбросанных вдоль африканского побережья, а в нордических сагах говорилось о таинственной земле, которую называли «Винландом», у итальянцев не было времени на подобные мифы, не имевшие практической ценности. Для них Атлантика была бескрайним океаном, отделяющим Европу от Китая, Явы и «Чипанго» (Японии). И такой подход нашел отражение в тщательно выполненных, но поразительно неточных картах. Еще в XIII в. Марко Поло убедительно доказывал, что Чипанго – это остров, до которого можно добраться прежде, чем до Китая, если поплыть из Португалии на запад.¹ Средневековые авторы писали об островах в Атлантике, например, об «Острове Семи Городов», колонизированном христианами, которые бежали из Испании от мусульманских завоевателей.² Считалось, что эти острова – часть огромного, неисследованного архипелага, лежащего к востоку от Индии и являющегося неиссякаемым источником специй. И хотя в представлениях об этих «индийских» островах по-прежнему присутствовали люди с собачьими головами и реки золота, никто не рассчитывал найти там нечто совершенно неожиданное.

Впрочем, главным стимулом атлантических путешествий были поиски нового морского пути в Индию. Идея открытия нового пути для торговли с Востоком принесла первые плоды еще до наступления эпохи Ренессанса. В 1291 г. два венецианца, братья Вандино и Уголино Вивальди, отплыли на двух кораблях к марокканскому побережью, чтобы достичь Индии.³ Экспедиция бесследно исчезла, но морские города-государства уже почувствовали привлекательную возможность. В начале XIV в. стали предприниматься более осознанные усилия. В 1321 г. генуэзский мореплаватель Ланчелотто Малочелло открыл остров Лансароте, и это событие стало грандиозным водоразделом.⁴ Хотя Малочелло тоже не удалось открыть столь желанный путь в Индию, но Европа поняла, что в античных и средневековых трудах гораздо больше правды, чем предполагалось ранее. И еще более это впечатление укрепили новые более систематические экспедиции на Канарские острова в 1341 г. Атлантика оказалась не пустым океаном. В ней явно было что-то интересное. А обитатели «Блаженных островов» (так тогда называли Канары) доказывали, что и в Атлантике могут жить люди.

Ко времени завершения «Алтаря Барбадори» начались путешествия на запад от Геркулесовых столпов. Стремительное возвышение Оттоманской империи создавало новые барьеры для доставки товаров по Великому шелковому пути, поэтому морские путешествия стали казаться все более привлекательными. Надежды найти новый путь на Восток не иссякали.⁵ Но постепенно становилось ясно, что Атлантика – это гораздо более оживленное и богатое место, чем представляли себе поколения дедов Филиппо Липпи. Хотя ведущую роль в исследованиях играли испанцы и португальцы, итальянские моряки принимали участие в самых далеких путешествиях. Каждый день во Флоренцию приходили известия об открытии невероятных новых земель. В 1418–1419 гг. Жоао Гонсалвеш Зарду и Тристау Вас Тейшейра открыли Порту-Сайту и Мадейру.⁶ Спустя восемь лет, в 1427 г., Диего да Силвеш, отправившись на запад от побережья Африки, открыл Азорские острова. В последующие годы Энрике мореплаватель отправлял новые экспедиции для разработки ресурсов открытых островов. Португальские экспедиции собирали сведения об островах и при возможности создавали на них постоянные торговые поселения, подчиняющиеся португальской короне. Полномасштабное завоевание Канарских островов началось в 1402 г. с экспедиции Жана де Бетанкура и Гадифера де ла Салля и продолжалось почти сто лет. Покорение островов породило еще более острую жажду в новой информации, имеющей коммерческую и военную ценность.

В конце 1492 г. почти неизвестный генуэзский капитан пересек Атлантику и изменил наш мир навсегда. Несмотря на то что поначалу он не понимал, что за земли перед ним, Христофор Колумб утром 12 октября высадился в Сан-Сальвадоре и через две недели, 28 октября, стал первым европейцем, ступившим на землю Кубы. Сколь бы туманны и неточны ни были представления Колумба о географии, он открыл двери в совершенно новый мир и проложил путь к активному исследованию обеих Америк. Во время экспедиций 1493–1494 гг. Колумб закрепил свои первые успехи – он открыл Ямайку, Пуэрто-Рико и Малые Антильские острова. Спустя три года Жуан Каботто (Джон Кэбот) высадился на Ньюфаундленде, а в последние годы XV в. Колумб, Алондо де Охеда и флорентиец Америго Веспуччи начали проникать в таинственные дебри Южной Америки. К началу XVI в. Атлантика превратилась в надежный путь к приключениям и открытиям.

Получение новостей

По значимости и масштабу великие географические открытия, начавшиеся в начале XIV в. и продолжавшиеся вплоть до XVI в., были гораздо грандиознее первой высадки человека на Луну. Трудно по-настоящему понять чувства, которые охватили в то время европейцев. Неудивительно, что «открытия» должны были стать неотъемлемой частью Ренессанса. И это странным образом согласуется с взглядами Буркхардта на воздействие этой эпохи на судьбы человечества. Швейцарский историк так пишет о Колумбе:

Снова и снова мы с восхищением обращаемся к благородной фигуре великого генуэзца, который захотел найти новый континент за океаном, искал и нашел его. Он первым смог сказать: «il mondo е росо» – «мир не так велик, как думали люди.⁷

Воображению людей открывались новые горизонты. Каждый год приносил знакомство с новыми людьми. Мир и человечество постепенно становились совершенно другими. Хотя чаще всего известия о новых открытиях поступали от великих морских держав Португалии и Испании, итальянцы с огромным энтузиазмом впитывали эти новости повсюду – от Венеции до Неаполя. А потом эта информация находила свое выражение в трудах гуманистов и ученых, работавших на Апеннинах.

Еще до открытия архипелага Мадейра и Азорских островов флорентийцы в XIV в. ощутили невероятную жажду познания океанских территорий и народов, их населяющих. Питер Берк справедливо заметил, что с самого начала итальянцы «играли важную роль» не только в «процессе открытий», но и «в распространении известий».⁸ Опираясь на истории мореплавателя и авантюриста Никколо да Рекко, Боккаччо написал восторженный рассказ о путешествии на Канарские острова (De Canaria) с обилием информации об экзотической одежде местных жителей, их социальных институтах, приемах ведения сельского хозяйства и музыкальных обычаях.⁹ Чуть позже интерес к новым землям проявил сам Петрарка. Его источником информации был «человек благородного происхождения, в жилах которого текла кровь королей Испании и Франции», предположительно Луис де ла Серда. В книге «Об уединенной жизни» (De vita solitaria) Петрарка увлекательно рассказывает о жизни и обычаях жителей Канарских островов.¹⁰ Обе эти книги демонстрируют пристальный интерес авторов к точному, порой даже педантичному, изложению подробной информации о новых землях, жажду знаний о топографии и антропологии атлантических территорий и невероятную любознательность.

Во времена Филиппо Липпи скорость поступления информации с Канарских и Азорских островов пробуждала еще больший интерес к получению точных знаний. О многом говорит тот факт, что папа Евгений IV назначил двух каноников для обсуждения будущего юридического статуса островитян на Базельском соборе – Антонио Минуччи да Пратовеккьо и Антонио Роселли.¹¹ Более всего священнослужителей интересовали религиозные и социальные обычаи обитателей Канар. Богато иллюстрированные истории путешествий Бетанкура и де ла Салля (особенно «Канарец» Ле Веррье и Бонтье) были чрезвычайно популярны в Европе и помогали удовлетворить растущий интерес образованных людей к новому Атлантическому миру.

После смерти Липпи усилились не только литературные аппетиты. Невозможно было утолить голод итальянцев, жаждавших новых известий, которые с каждым днем становились все необычнее и разнообразнее. Еще до того как Колумб высадился на Сан-Сальвадоре, Полициано с восторгом писал королю Португалии об «открытиях новых земель, новых морей, новых миров». Невозможно представить себе, какое изумление охватило всех при известии о великих открытиях генуэзского капитана. XVI в. едва начался, как повсюду стали распространяться известия об этих путешествиях – сначала в виде манускриптов, затем в красиво переплетенных печатных томах. Рассказы Колумба о путешествиях быстро распространились по всей Европе. Не меньшей популярностью пользовались записки Веспуччи о его путешествии. Все буквально зачитывались рассказами флорентийца Джованни да Вераццано (он сосредоточился исключительно на побережье Северной Америки), несмотря на то что сегодня они малоизвестны.¹² Огромной популярностью пользовались книги даже тех, кто не путешествовал сам. Восторг и возбуждение не знали границ. Вскоре после опубликования писем Веспуччи итальянцец Пьетро Мартире д’Ангиера (1457–1526) напечатал ряд работ, посвященных исследованию Америк, в том числе Decades (Декады) и De orbe novo (О Новом свете). Эти труды способствовали распространению информации о новых землях среди самой широкой публики. Венецианский чиновник Джанбаттиста Рамузио, почувствовав интерес читателей к более точным описаниям топографических и антропологических особенностей Америк, написал многотомный труд «О мореплавании и путешествиях» (Delle Navigationi et Viaggi) (1550–1559). Этот труд часто называют одной из первых по-настоящему современных географических работ. Казалось, что все вокруг хотят знать, насколько маленьким оказался наш мир.

Вдохновленные этими открытиями картографы, такие как Паоло дель Поццо Тосканелли (1397–1482) и Джованни Маттео Контарини (умер в 1507 г.), начали совершенствовать свое искусство, чтобы максимально точно отразить меняющийся мир.¹³ Гуманисты соревновались друг с другом, кто лучше воспоет «героические» достижения современных путешественников в чисто античной манере. В 1589 г. Джулио Чезаре Стелла (1564–1624) счел необходимым напечатать незаконченный вариант своей книги «Колумбиада» (Columbeis).¹⁴ Это была первая попытка описать путешествия Колумба в псевдо-вергилиевой манере. Стелла хотел опередить пиратов, которые уже были готовы отпечатать его книгу, предвидя колоссальный спрос. Если древние завоеватели и мореплаватели заслуживали дифирамбов, то неужели этого не заслужили те, кто сделал наш мир таким небольшим и доступным?

Невидимые миры

Надо сказать, что естественная жажда информации о сделанных открытиях была не простым любопытством, возбуждающим воображение, как это полагают многие современные историки. Вполне можно предположить, что культурное воздействие мореплавателей эпохи Ренессанса ощущалось более в восприятии сложнейшей ценности «научной» новизны, чем в реалиях художественного воображения того периода. Сколь бы замечательным ни было открытие миров Атлантики, художники и до, и после Филиппо Липпи не слишком вдохновлялись образами новых земель на Западе.

Не то чтобы путешествия Малочелло, де Силвеша, Бетанкура, Колумба и Веспуччи вовсе не нашли визуального отражения в итальянском искусстве. После создания печатного пресса географические труды, хроники и рассказы о путешествиях широко печатались в Италии. Обычно в таких книгах имелись не только подробные карты, но и тщательно исполненные гравюры – иллюстрации. Так, в третьем томе «Мореплаваний и путешествий» Рамузио (Венеция, 1556) читатели могли увидеть детально проработанные изображения незнакомых растений – маиса и банана, а также характерных орудий туземцев, например палочек для добывания огня. Но по большей части такие визуальные образы Нового Света редко считались серьезными художественными работами. Они почти никогда не создавались путем прямого наблюдения (художников не считали необходимыми в путешествиях). Обычно гравюры и рисунки основывались на слухах и фантазиях. Мастера стремились заинтересовать и увлечь читателей, а вовсе не давать им точную информацию. Хуже того, большое количество гравюр, которые мы видим в книгах, посвященных атлантическим путешествиям, были просто взяты из других печатных текстов, по большей части вообще не имеющих отношения к Новому Свету. Так, в некоторых ранних изданиях книги Америго Веспуччи Quattuor Navigationes («Четыре путешествия») путешественник встречается с племенами туземцев-каннибалов, которые уже заготовили человеческие конечности себе на ужин.¹⁵ В других текстах встречаются изображения коренных американцев, плавающих по рекам в ваннах, а в самих реках полным-полно русалок.

В большинстве путевых заметок иллюстрации носили именно такой характер. Никто, за исключением самых отъявленных дилетантов-резчиков, не имел ни малейшего представления о том, что приходило из-за Атлантики. В эпоху Ренессанса земли к западу от Гибралтара практически не оказывали никакого влияния на искусство в любой его форме. Даже самые глубокие знатоки будут тщетно искать в живописи и скульптуре того времени хоть какие-то намеки на Канары, Азоры или Америку. Хотя из-за океана в Европу поступали экзотические предметы, которые в середине XVI в. оседали в коллекциях придворных ценителей, но ни один итальянский художник не пытался кистью, углем или резцом отразить открытие Нового Света.¹⁶ Испанский хронист Гонсало Фернандес де Овьедо и Вальдес (1478–1557) с грустью и тревогой писал о том, что ни Леонардо да Винчи, ни внимательный и чуткий Андреа Мантенья никак не отразили на своих холстах ничего «американского». В мире нет другого региона, другой культуры и других народов, настолько слабо отраженного в искусстве. Даже евреи, мусульмане и чернокожие африканцы, которых в Европе слепо ненавидели, и те были лучше отражены в живописи XV–XVI вв. Если бы мы использовали для анализа эпохи одни лишь произведения великих художников эпохи Ренессанса, то нам могло бы показаться, что великих географических открытий вовсе не было.

Никакой прибыли и никакой человечности

Несправедливое и жестокое отношение к евреям, мусульманам и чернокожим африканцам кажется противоречащим нашему привычному представлению о Ренессансе как о периоде открытости, свободомыслия и толерантности. Полное же невнимание художников того времени к миру Атлантики поднимает еще более сложные вопросы. Какую роль «открытия» сыграли в формировании характера эпохи, которая прославилась своей просвещенностью и широтой интересов? Художники эпохи Ренессанса знали о мирах, расположенных за великим океаном, но не проявляли к ним ни малейшего интереса. И этот парадокс требует объяснений – хотя бы для того, чтобы попытаться спасти хоть что-нибудь из той чудовищной грязи, с какой было связано взаимодействие с «другими» в эпоху Ренессанса.

Но объяснять, почему чего-то не случилось, это дело сомнительное, поскольку доказательств, по определению, не существует. Хотя совершенно ясно, что художники эпохи Ренессанса не обращали никакого внимания на великие географические открытия, отсутствие визуальных элементов, связанных с Атлантическим миром, не позволяет нам определить, почему так произошло. Но хотя найти убедительные доказательства довольно трудно, два параллельных пути развития кажутся привлекательным, пусть даже и не совсем обнадеживающим, объяснением поразительной слепоты великих мастеров.

Первый путь связан с главной заботой эпохи Ренессанса, т. е. с деньгами. В ту эпоху деньги царили безраздельно – их власть была даже сильнее, чем сегодня. Как вам уже стало ясно из предыдущих глав, художники следовали за финансовыми интересами меценатов с тем же пылом, с каким голодные щенки бегут за повозкой мясника. А великие географические открытия не оказались практически никакого влияния на Италию эпохи Ренессанса. Хотя поток золота и серебра из Нового Света впоследствии затопил всю Европу и привел к кровопролитным войнам, первые путешествия в Атлантический мир почти не давали доходов. Нет, нельзя сказать, что они не вызывали никакого интереса. Генуэзцы, к примеру, с начала XV в. энергично поддерживали португальские и испанские заморские экспедиции – отчасти это объяснялось тем, что из восточной части Средиземноморья их уверенно вытеснили венецианцы.¹⁷ В нескольких заморских экспедициях приняли участие флорентийские торговцы и представители торговых банков. Джованни да Эмполи отправился в такое плавание по поручению своего банка уже в 1503–1504 гг.¹⁸ Перспективы обогащения интересовали всех. И все же ни один из крупных торговых центров Италии не ощутил реальной финансовой выгоды, которая была бы связана с открытием новых островов в Атлантике и первыми путешествиями по Америке. Единственное, что давало хоть какой-то доход, это займы, предоставляемые каталонским путешественникам под заоблачные проценты. Прибрежные территории Западной Африки казались неиссякаемым источником доходов, а вот Канарские и Азорские острова, Вест-Индия и Америка казались чем-то далеким и совершенно невыгодным.¹⁹ Даже косвенная торговля через иберийские государства, между которыми уже был поделен Новый Свет, мало влияла на рынки Флоренции, Рима и Милана. Лишь в XVI в. начала ощущаться какая-то реальная выгода. И только тогда люди, подобные флорентийскому торговому банкиру Луке Джиральди (умер в 1565 г.), отправились искать счастья в Новый Свет.²⁰ Но к тому времени Ренессанс уже заканчивался. Итак, поскольку меценаты проявляли весьма слабый интерес к Атлантическому миру, то и у художников эпохи Ренессанса не было никаких материальных стимулов к тому, чтобы интересоваться этим регионом в большей степени.

Но если первая причина отсутствия у художников эпохи Ренессанса интереса к географическим открытиям может показаться довольно циничной, то вторая выглядит более тревожно. Итальянцы поколения Филиппо Липпи были буквально одержимы деньгами. И они совершенно не стремились открывать для себя что-то новое, если их к тому не вынуждали.

Представление о том, что открытия, объективные знания и толерантный релятивизм неразрывно связаны между собой – это чисто современный вымысел. Как уже было показано в предыдущих главах, где мы говорили о взаимодействии итальянцев эпохи Ренессанса с другими народами, приобретение знаний редко выходило за рамки дела сугубо субъективного. Этот процесс почти никогда не вел к критическому самоанализу и терпимости, которые стали естественными для тех, кто жил в эпоху Просвещения. Напротив, приобретение знаний и развитие понимания приводили лишь к закреплению предубеждений и усилению ненависти. Открытие Атлантического мира еще больше усилило и без того хорошо сформировавшуюся зловещую тенденцию.

Потенциально бесценный клад информации о новых землях Атлантического мира, полученной мореплавателями и путешественниками, не стал для итальянцев эпохи Ренессанса источником свежих и незамутненных знаний. Напротив, эти знания стали «крохотной верхушкой колоссальной горы сплетен, слухов, предубеждений и бесконечно повторяемых вымыслов».²¹ Фрагменты реальной и полезной информации привычно искажались и принимали фантастические формы в произведениях авторов, которые были более склонны доверять собственному воображению, чем рассказам настоящих путешественников. Да и сами путешественники зачастую воспринимали новые земли через призму мифов, вымыслов и откровенных предубеждений. Путешественники и толкователи их рассказов использовали огромное множество «побочных» источников – от безнадежно устаревшей античной географии до средневековых легенд и народных сказок. Но главным фактором, влияющим на восприятие знаний о новых западных территориях и населяющих их народах, оставались религиозные чувства глубоко католической Европы. Именно религиозные предубеждения настраивали европейцев против коренных жителей Канарских островов и Америки. Их не считали цивилизованными и мыслящими людьми – да и людьми-то тоже не считали.

С одной стороны, всегда существовало тревожное подозрение в том, что ранее неизвестные территории населены монстраными, которые либо абсолютно отвратительны и опасны, либо лишены физиологической «человечности», присущей жителям Европы. В Библии полным-полно историй о необычных великанах и ужасных существах, которые жили до потопа. Людям было трудно избавиться от мыслей о том, что некоторые из них могли уцелеть и продолжать жить на далеких заокеанских землях. С другой стороны, даже если новые народы могли пройти проверку «физической или биологической антропологии», это еще не означало, что их автоматически можно было считать нормальными представителями человечества.²² Пристальный анализ первых глав «Бытия» мог привести мыслителей эпохи Ренессанса к приравниванию человечности к определенным, довольно жестким стандартам существования. Одним из основных критериев определения «человеческого статуса» новых народов были «свидетельства социальной антропологии», т. е. «поведение, образ мыслей, технология». Однако Дэвид Абулафиа с присущим ему блеском замечает, что любые отклонения от общепринятых норм «цивилизованного» существования могли считаться доказательством того, что человекообразные существа не являлись людьми и были лишены души, которая имелась даже у столь ненавидимых еретиков, как евреи и мусульмане.²³ Поскольку новые народы оценивались именно по таким критериям, неудивительно, что им было отказано в том, чтобы считаться людьми. Ни один туземец не мог убедить путешественника эпохи Ренессанса в том, что является человеком, если не был одет по последней европейской моде и не говорил на безупречной латыни, встречая гостя на пороге своего каменного дома.

Хотя Боккаччо во многом опередил свое время, попытавшись представить жителей Канарских островов как обитателей некоей пасторальной идиллии, которым чужды грехи тех, кто живет в итальянских городах, в целом итальянцы эпохи Ренессанса относились к народам Атлантических земель весьма негативно, что и неудивительно.²⁴ И в свидетельствах путешественников, и в рассказах из вторых рук подчеркивались их антихристианское варварство и нечеловеческая жестокость. Петрарка с нехарактерной для себя жесткостью обрушился на своего друга Боккаччо и написал, что обитатели Канарских островов вообще не заслуживают внимания истинных христиан. Даже признавая, что жители «Блаженных островов» в определенном смысле являются представителями столь ценимой им «уединенной жизни», Петрарка замечал, что

им свойственны животные привычки, которые делают их подобными диким зверям, руководствующимися в своих действиях природными инстинктами, а не разумным выбором. То есть они стремятся к уединенной жизни не больше, чем дикие звери.²⁵

Вряд ли это можно считать подтверждением «человечности» даже в самом ограниченном ее виде. И все же подобное отношение было гораздо более позитивным, чем то, что сформировалось довольно скоро. В 1436 г., всего за два года до того как Липпи завершил работу над «Алтарем Барбадори», король Португалии Дуарте написал папе Евгению IV. Он хотел получить исключительные права на все Канарские острова, что позволило бы ему полностью поработить их жителей, оправдывая свои действия их варварством и дикарством. Само то, что они понятия не имели об основных нормах цивилизованного существования (обработке металлов, кораблестроении, письменности), показывало их несоответствие христианскому представлению о человеческой природе. Дуарте писал, что островитяне – «настоящие дикари», не имеющие представления о законе и порядке и живущие «подобно диким зверям».²⁶

Но худшее было еще впереди. Письмо Дуарте Евгению IV призывало к откровенному насилию. Рассказ Америго Веспуччи о первом путешествии в Америку был не столь жестким. Однако его описание жизни и быта туземцев имело еще более тяжкие и печальные последствия. Любые аргументы в пользу их «человечности» были окончательно отвергнуты после таких бездумных и высокомерных описаний:

Жизнь у них варварская, ибо едят они в неопределенное время и так часто, как хотят. Для них не имеет никакого значения, если это желание придет к ним в полночь или днем, ибо едят они во все часы. Едят они на земле без подстилки или другого какого-нибудь покрова, ибо мясная пища находится у них в глиняных мисках, которые они изготовляют для этой цели, или же в половинках тыквы… Никаких свадебных обычаев у них не существует. Каждый мужчина берет себе столько женщин, сколько пожелает, и, когда захочет отказаться от них, отказывается, не принося себе никакого ущерба или позора для женщины, ибо в этом отношении у женщины столько же свободы, сколько у мужчины. Они не очень ревнивы и безмерно сладострастны, и женщины гораздо больше, чем мужчины. Из скромности я опускаю искусство, которым они пользуются для того, чтобы удовлетворить свою безмерную похоть.[17]²⁷

Свобода в питании, отсутствие скатертей и салфеток, гендерное равенство и свободная любовь сегодня не кажутся нам признаками, доказывающими или опровергающими принадлежность к человеческому роду. Но для выросшего во Флоренции Веспуччи все это было признаком дикарства, пугающего скотства. Трудно избавиться от подозрений в том, что он находился под влиянием предубеждений в отношении других народов (первым на ум приходит осуждение исламской полигамии), которые и подкрепляли его оценки. Но, словно этого было недостаточно, Веспуччи счел необходимым подчеркнуть абсолютное варварство коренных американцев, дав краткое описание их религиозных обычаев, т. е. их отсутствия:

Мы не смогли узнать, был ли у этих людей какой-нибудь закон. Их нельзя было назвать маврами или же евреями. Они были хуже, чем язычники, ибо мы никогда не видели, чтобы они приносили какие-нибудь жертвы. Также нет у них молельни. Их образ жизни, я сказал бы, эпикурейский. ²⁸

Худшей услуги жителям Америки Веспуччи оказать не мог, даже если бы захотел. В глазах его соотечественников-флорентийцев стремящиеся к наслаждениям туземцы были еще более отвратительны, чем евреи или мусульмане. Людей, не имеющих религии, невозможно считать людьми.

И хотя Атлантика почти не представляла реального материального интереса для городов Северной Италии вплоть до конца XVI в., именно такое восприятие и стало причиной отсутствия интереса к жителям Канарских островов или Америки у художников эпохи Ренессанса – у того же Филиппо Липпи. Не имевшие даже зачатков культуры (в европейском понимании), отвергавшие нормы цивилизованного существования и пренебрегавшие какой бы то ни было религией туземцы не могли считаться людьми и не заслуживали внимания со стороны уважающего себя художника, подобного Филиппо Липпи. Евреи, мусульмане и чернокожие африканцы имели хотя бы зачатки человечности, несмотря на жестокие предубеждения христиан в их отношении. Народы же Атлантики и их земли попросту не заслуживали никакого внимания художников. Их невидимость была самой тяжкой формой презрения и неприятия, какую только можно вообразить, и в то же время красноречивым подтверждением отношения, которое не только позволило «цивилизованным» европейцам жестоко и без малейших угрызений совести разграбить Новый Свет, но еще и долгие века с чудовищным остервенением порабощать, угнетать и истреблять его народы.

* * *

Презрение к эпохальным открытиям XV в. – не самое необычное, но о многом говорящее доказательство того, как итальянцы эпохи Ренессанса воспринимали свои отношения с бескрайними горизонтами Атлантического мира. Великие путешествия и географические открытия не стали центром новой эпохи открытости, интеллектуальной любознательности и просвещения. Это событие не стало стимулом к познанию и открытию самих себя. Напротив, оно пробудило в людях худшие чувства, которые только можно представить. Разумы закрылись, границы человечности стали еще более тесными, целые народы были признаны не заслуживающими включения в человеческий род. И в то же время путешественников и мореплавателей приветствовали как героев, а все ужасные события и деяния скрывались за завесой молчания – самого поразительного художественного молчания всех времен.

Но самое замечательное заключается в том, что судьба народов Атлантики была самым ярким и поразительно недооцененным примером исторической тенденции безобразного Ренессанса. Ренессанс не был эпохой терпимости и понимания – это был период жестокой эксплуатации и грабежа. Всего за несколько коротких лет в одной лишь Флоренции – эпицентре потрясающих культурных инноваций, которые окутали всю эпоху аурой художественного блеска и величия – Саломоне ди Бонавентура столкнулся с первыми тревожными сигналами воинствующего антисемитизма, Альберто да Сартеано стал свидетелем начала угнетения и подавления народов тропической Африки, а Филиппо Липпи приветствовал всплеск исламофобии, одновременно не обращая никакого внимания на разграбление

Атлантики. Да, Ренессанс был эпохой колоссального культурного развития, но в тот период новые миры становились легкой добычей. И единственной наградой за страдания могло стать крохотное изображение в углу картины художника вроде Филиппо Липпи. Такое искусство прославляло исторический период, который мы привыкли восхвалять за поразительную «современность». Но в то же время картины мастеров, подобных Филиппо Липпи, скрывали самую безобразную сторону Ренессанса.