Часть беседы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть беседы

Алексей Анатольевич Мехнецов.

…Прошло три года (1984), наши съездили в экспедицию в Псковскую область и нашли настоящие гусли, не «гробины» эти огромные — сценические, а нормальные девятиструнки. По приезду выпустили сразу пластиночку маленькую.164 А летом мне в экспедицию, я тогда зимой не ездил, в школу надо было ходить… ну вот, тогда гусли в лаборатории были только одни — эти найденные, и ещё одни Поветкин165 подарил. Мы поехали в Псковскую область, в Красногородский район. Материал идёт хороший, каждый день записываем кого-нибудь, а то и двух. Записываем и записываем, а потом (это я хорошо помню) 22 июня мы пошли с отцом вдвоём к Сидору Михайловичу в Авдоши. А деревня старообрядческая, тоже там история была смешная. Отец материал хороший записал, довольный выходит на улицу и так с удовольствием закуривает. Тут же бабка вылетает из дома, увидела: «А ну, пошли прочь!» Прогнала!

Пошли во второй день 23-го. Этот гусляр Сидор Михайлович Михайлов (Царствие ему Небесное!) сидит на дороге перед деревней, пасёт коров, а мы уже знали, что он гусляр. «Так мол и так, — говорим. — Поиграйте, пожалуйста». У него дома гусли свои были, а мы пришли с нашими гуслями. Он на них взглянул и говорит: «Дырки нету, я играть не буду!» А в наших гуслях резонаторного отверстия не было, такие тоже встречаются.

«И вообще, — говорит. — Идите! Я здесь коров пасу». И ни в какую! «Дырки нету! Всё, идите!» Что делать, пошли назад. Транспорта никакого, пять километров туда, пять километров обратно. Июнь, палящая жара. Добрались, отец нашел мужиков, у которых инструмент есть, и они просверлили нам в гуслях отверстие.

Сидор Михайлович Михайлов

На следующий день мы снова к этому Сидору166. Оказался замечательнейшим человеком, всё было нормально, поиграл, мы дружили потом.

После этой встречи мы с отцом пришли домой на «базу» (жили в Ильинском тогда). Отец взял гусли и стал учиться играть. Скажу честно, получалось не очень-то. Но он упорно пробовал разучить один наигрыш. Было заметно, что он немного недоигрывал, а у меня в голове-то точно запомнилось, отложилось как надо. Что-то не то, что-то он где-то путает. Я говорю: «Дай мне, я сыграю, как надо!» А он не даёт, не дает! Потом уж, выдержал нужную паузу, дал мне сыграть, как следует. Проверял меня, что ли? Так я стал на гуслях играть, полюбилось. А первые впечатления, конечно, — растерянность! Дикая музыка! Был уже у меня опыт, в музыкальной школе занимался, но тут совершенно ничего не понятно! Не вникнуть даже, где начало, где конец. Но я с этим делом потом разобрался, буквально через несколько месяцев Псков мне стал понятен. И «скобарей» всяких научился играть, и «долгова» (такой тоже коварный наигрыш). А первое впечатление с толку сбивало: что-то не то, непонятно как играют. Тогда-то я и заболел гуслями. Что-то меня тянуло к ним, необъяснимо тянуло.

А, между прочим, когда-то на гармошку перенесли способы гусельной игры. Технология тут простая. Ты играл прежде на гуслях, и тебе в руки попал незнакомый инструмент — гармошка, что с ней делать? Естественно, ты будешь искать в ней те звуки, что уже знакомы. Со временем, с новыми поколениями игроков, и музыка начинает отличаться, инструменты отдаляются, гармошка становится очень самостоятельным и самобытным инструментом. А в старинных наигрышах очень схоже, даже не всегда можно понять, что это — гусельный наигрыш, перенесённый на гармошку или гармошечный, сыгранный на гуслях.

Почему гусли так завораживают и слушателя, и игрока? Думаю, дело в обертонах. Этого нет ни в гармошке, ни в балалайке — свободно звучащая струна. Человеческое ухо может услышать 3-4-5 обертонов, и вот, видимо, они- то и производят такое сильное впечатление. Иначе нельзя объяснить феномен гуслей. Обертоны живут своей жизнью. Я пробовал расшифровать качественно сделанные записи гусельной игры, пробовал записать нотами обертоновый ряд. Это дало очень интересные результаты. Оказывается, обертоны «живут» в наигрыше своей жизнью, они как бы вклиниваются в общую ткань наигрыша. Каждый звук состоит из совокупности множества разных звуков, и при игре именно на гуслях многие из них становятся слышны, как бы уже звучат по отдельности. Наверное, в этом и заключается загадка гуслей, как инструмента. Но в далёком прошлом вместо металлических были жильные струны, они звучали по-другому, глуше.

Думаю, что в том виде, в котором сейчас гусли существуют, они не могут быть слишком древними. Инструменты с одной струной или двумя-тремя, конечно, древнее. Но ведь в экспедициях фиксировались гусельные дощечки с четырьмя струнами, и с тремя, есть у нас в коллекции. Они могут быть очень архаичными, и сказка есть «Троеструнные гусли». Вот это, видимо, самый древний прототип гуслей.

Интересно, что балты и балтийские финно-угры играют тихо. Кто-то предположил, что это оттого, что на их гусельную традицию, как на языческое наследие, были гонения от протестантской церкви. Вот им и приходилось играть тихонько, чтоб не услышали незваные гости. Это многое объясняет. Поэтому и такое положение — кантеле лежит на коленях (так громко не сыграешь) и отсутствие крыла-резонатора. У нас же другое дело! Играли под пляску, и всё наоборот: вертикальное положение гуслей позволяет громче играть, крыло усиливает звук.

Старинная гусельная музыка сохранилась только у русских. У всех балтов и балтийских финно-угров музыка поздняя XVIII–XIX век, остались только общеевропейские польки, краковяк…

В экспедициях с собой мы носили гусли в самошитых чехлах. Не у всех народных исполнителей инструмент был, а играть люди умели. Поэтому мы брали гусли с собой. Издали в чехле они очень похожи на охотничье ружьё. Представьте: идут по деревне несколько незнакомых молодых людей, и у них «ружья» за плечами. Милицию не раз вызывали, нас задерживали. Отпускали потом, конечно, когда все выяснялось…