Глава 7 Отрава на работе?
Глава 7
Отрава на работе?
Зачем, о рыцарь, бродишь ты
Печален, бледен, одинок?
Поник тростник, не слышно птиц,
И поздний лист поблек…
Джон Китс. La Belle Dame sans Merci[81], 1819
Получив решение суда по своему делу — «не доказано», Мадлен Смит перебралась в Лондон и через какое-то время вышла замуж за Джорджа Уордла, одного из художников-прерафаэлитов. Его друзья с удовольствием приняли ее в свой круг, а когда Джордж Бернард Шоу позже познакомился с «Леной» Уордл, то рассказывал, что нашел в ней женщину приятную, отнюдь не мрачную или зловещую… У них с мужем было двое детей, однако, прожив в супружестве 28 лет, они расстались. Она вскоре уехала в Америку и в конце концов, вновь выйдя замуж, поселилась в Нью-Йорке, где и умерла в 1928 году.
Все это вовсе не так уж удивительно, как может показаться на первый взгляд. Яд — как реальный, так и самая его идея, чисто умозрительная — занимает немалое место в искусстве, и эта мысль едва ли явится неожиданностью для любого, кто когда-либо, пусть даже по касательной, сталкивался с искусствоведами, критиками или хотя бы администраторами, которые управляют культурными учреждениями. В кругу прерафаэлитов Мадлен, по-видимому, познакомилась с Элизабет Сиддал. Пусть даже она и знала ее мимолетно, но среди друзей ее мужа и его собратьев по профессии она наверняка знала очень многих, кто работал с ядами изо дня в день. И многие из известных ей людей были, скорее всего, хотя бы в некоторой степени отравлены теми материалами, с которыми они работали, а также применявшимися в студиях художников веществами.
Художники обычно используют пигменты на основе минералов — по той же самой причине, которой обязана своей огромной популярностью «швайнфуртская (парижская) зелень». Ведь растительные пигменты обесцвечиваются уже через несколько лет после их нанесения, тогда как краски на минеральной основе гораздо прочнее. Они, конечно, подвержены влиянию атмосферных воздействий и выгорают в естественных условиях, под открытым небом, однако если их нанести в виде масляного раствора на холст, они способны сохранить первоначальные оттенки цвета, находясь под защитой стен обычного жилого дома, мастерской художника или картинной галереи. Но вот незадача: проблема обычно в том, что красящие неорганические вещества являются токсичными, а значит, художникам приходится постоянно рисковать своим здоровьем — ведь, желая создать великие произведения искусства, которые останутся в веках, они могут отравиться в процессе работы.
Одной из этих ядовитых красок был свинцовый сурик (двойной оксид свинца), однако его состав со временем менялся. Древние римляне получали свой сурик из Испании. Они называли его «миниум» (minium), и слово это пришло из баскского языка, хотя сами баски использовали его для обозначения красной сернистой ртути. То же вещество имело название «киноварь» (cinnabar): это персидское слово, попавшее в латынь через древнегреческий. В английский язык слово «миниум» пришло позже, однако оно закрепилось за двойным оксидом двух- и четырехвалентного свинца, Pb3О4, который давал очень полезный цвет, когда требовалось что-нибудь особо выделить — этим цветом, например, выделяли «красную строку», то есть первую строку раздела или абзаца (а понятие «рубрика», то есть «раздел», «заголовок», происходит от латинского слова rubrica, означающего «красный цвет», «красная охра», «красная глина»). Действие, производимое с «миниумом», то есть написание первой буквы абзаца красным цветом, а также создание так называемого инициала (буквицы), в котором помещалась небольшая иллюстрация, обозначалось глаголом miniate, а конечный результат (то есть саму буквицу с миниатюрной картинкой) назвали — «миниатюра». Разумеется, аналогичным образом возникли в нашем календаре «красные дни», то есть выходные дни и праздники (их также отмечали красным цветом).
Соединения хрома, в том числе хромат свинца (хромовоксидый свинец), давали оранжевые, желтые и некоторые зеленые оттенки; соединения кадмия — все красные цвета и дополнительные желтые оттенки; свинцовые белила, или свинцовый сурик (свинцовый глёт), также известный как монооксид свинца, давали приятные матовые белые поверхности; а вот «вермильон» — это та же киноварь, только названная иначе. В неаполитанском желтом пигменте содержалась смесь свинца и сурьмы, и так далее по списку — весь спектр тяжелых металлов представлен среди пигментов. (Правда, не все минеральные пигменты одинаково стойки. Например, свинцовые белила, используемые на картинах некоторых старых мастеров в качестве основы, со временем стали представлять собой серьезную проблему: эти белила, постепенно реагируя с фосфоросодержащими загрязняющими веществами в атмосферном воздухе, превращаются в сульфид свинца, а он — черного цвета.)
Недобросовестные аптекари порой подмешивали кирпичную пыль к киновари, что солидно увеличивало их доходы, или же под видом куда более дорогого ультрамарина стремились подсунуть лазурит — вот почему художникам, особенно в давние времена, приходилось быть сведущими и в алхимии: они сами покупали минералы и растирали их в порошок, чтобы знать наверняка, что это именно то, что им нужно. А еще художники придумывали различные невероятные составы, которые позволяли бы закрепить эти минералы на холсте. И даже в наше время все же не мешает иметь представление о происходящих химических процессах: например, берлинская лазурь (пигмент «прусская синяя») разлагается в щелочной среде, а это значит, что этот пигмент нельзя использовать в акриловых красках. А поскольку в мастерских художников вечно гуляли сквозняки и в воздухе носилась всяческая пыль, то неудивительно, что еще в XVIII веке была известна так называемая «свинцовая колика», которая по-английски называется «коликой художника» (а по-латыни — для тех, кто предпочитает обращаться к первоисточнику, — colica pictorum). В 1767 году Бенджамин Франклин упоминает о том, что видел список ремесленников, которые страдали от этого заболевания в Париже:
Я с любопытством прочел сей перечень и сделал на его основании вывод, что все пациенты были представителями тех профессий, которые так или иначе имели дело со свинцом или же непосредственно работали с ним: там были водопроводчики, стеклодувы, художники и проч.; единственным исключением были, правда, две категории — каменотесы и солдаты. Этих последних я никак не мог бы соотнести с собственным представлением о том, что именно свинец может явиться причиной их заболеваний. Однако когда я упомянул об этом своем затруднении одному из врачей в той больнице, он сообщил мне, что каменотесы часто работают с расплавленным свинцом — всякий раз, когда требуется закрепить концы железных ограждений в камне; солдат же обычно нанимают себе в помощь художники — истирать краски в порошок.
Бенджамин Франклин, из письма Бенджамину Воэну, 1786
Достаточно недавно, в 1962 году, блистательный (хоть порой и немного путаный) бразильский художник Кандидо Портинари умер от отравления свинцом, который содержался в использовавшихся им желтых и белых пигментах, чью основу составляли соединения свинца. Еще в 1948 году он работал с краской на основе мышьяка и в результате впервые попал в больницу. Однако я вовсе не поэтому сказал, что он «немного путаный», нет, просто Портинари, с одной стороны, не верил в Бога, однако с другой — писал на своих картингах ангелов; еще он, состоя в коммунистической партии, написал официальный портрет диктатора страны — и тем не менее это был великолепный, талантливый художник.
Сегодня художники, как правило, гораздо больше знают о том, с какими ядами им приходится работать. И хотя есть основания полагать, что они обладали нужными познаниями в этой области уже довольно давно, однако, по-видимому, этого оказалось недостаточно, чтобы уберечь от опасности Рафаэля Пила, американского художника начала XIX века, автора множества натюрмортов. Его отец был владельцем музея естественной истории, в котором сам Рафаэль работал таксидермистом. Отец считал, что физические недостатки и эмоциональные проблемы у Рафаэля вызывали подагра и непомерное пристрастие к спиртному, однако на самом деле, по-видимому, дело было в том, что его организм был отравлен сочетанием соединений ртути и мышьяка… Рафаэль тем не менее хорошо знал, насколько опасен мышьяк, который использовался для защиты чучел птиц от различных паразитов, причем об этом говорили хотя бы развешанные им по всему музею объявления: «Не трогать птиц: они покрыты мышьячным [sic!] Ядом». Прожил он с 1774 до 1825 года, что по тем временам было не так-то уж и плохо — хотя, конечно, ничего выдающегося в этом тоже нет.
Еще в Древнем Риме было известно, что работать со свинцом опасно. Римский писатель Витрувий упоминает об этом, а еще о том, что богом-покровителем римских кузнецов неспроста был бог огня — Вулкан. Подобно ему (как его изображали), большинство кузнецов в Древнем Риме были хромыми, бледными и морщинистыми, однако такими они на самом деле становились под воздействием свинца, а вовсе не оттого, что их тоже в ярости сбросил с небес один из родителей Вулкана (существовали противоречащие одна другой версии — из-за кого именно Вулкан, сломав обе ноги при падении, навсегда остался хромым: из-за отца своего — Юпитера или же из-за матери — Юноны). Это также могло бы объяснить, почему свинец ассоциировался с Сатурном, главным богом в римской мифологии. Ассоциация была и с самим богом, и с планетой, поэтому иногда, когда приходится слышать загадочное слово «сатурнизм», стоит вспомнить, что это просто-напросто обыкновенное хроническое отравление свинцом, как бы ни хотелось перевести его в некие «высшие сферы».
В целом римляне считали свинец опасным для человека веществом, однако в малых дозах, как они думали, он безвреден. Что с того, если гибли рабы, добывавшие свинец в рудниках, — ведь ничего не может случиться с теми гражданами Рима, кто получал его в малых количествах с едой и питьем… Возможно, это — пример избирательной слепоты, точно такой же, как у промышленников в Викторианскую эпоху, которые не обращали внимания на тяжкую участь собственных рабочих, получавших отравление на рабочем месте, однако извинить нельзя ни тех ни других.
Гиппократ в 300 году до н. э. описал случай отравления свинцом, а Диоскорид оставил детальный медицинский отчет и об отравлении свинцом, и о вызванном им параличе. Упоминая в отчете о парах свинца, он в этой связи пишет о «молибдании» — по-видимому, это свинцовый глёт (монооксид свинца) — и о «миниуме», то есть свинцовом сурике. К XIX веку свинец стал играть все более зловещую роль, по крайней мере в промышленно развитых странах. Деятели искусства и филантропы — например, Роберт Шерард и Герберт Дж. Уэллс[82] — стали активно выступать против вредоносных последствий свинца, несмотря на то что все общество старалось просто не обращать на него никакого внимания.
Шерард был журналистом и активистом, он писал статьи для «Пирсон’с мэгэзин», а впоследствии собрал их в книгу под названием «Белые рабы Англии»: в ней он рассматривал некоторые из видов профессиональной деятельности, которые приводили к физической деградации рабочих на английских предприятиях. У нас здесь просто нет места для того, чтобы описать все тяжелые профессиональные заболевания таких ремесленников, как гвоздоделы, месильщики штукатурного раствора, портные, чесальщики или изготовители цепей, поэтому давайте немного познакомимся лишь с теми, кому приходилось работать со щелочами и со свинцовыми белилами. Именно на этих примерах можно хорошо прочувствовать четкую и страшную картину того, что это означало — изо дня в день работать с ядом.
Шерард очень серьезно стал мешать промышленникам, которые, по-видимому, считали своим общественным и нравственным долгом разбогатеть, получая невероятные, нечестные прибыли. Подобно современным последователям так называемого «экономического рационализма», они считали, что все общественные беды можно исправить, если отдельные представители общества невероятно разбогатеют. А дальше, когда эти богачи начнут тратить доставшиеся им богатства, то все члены общества якобы получат свои выгоды от великодушия богатых, которое будет постепенно просачиваться во все более низкие слои общества, по всем звеньям экономической цепи… Единственным недостатком в таком грандиозном плане было одно обстоятельство: чтобы разбогатели немногие, надо было сделать многих, очень многих совсем бедными, очень больными или даже предоставить им возможность покинуть этот мир… Такие, как Роберт Шерард, однако, были полны решимости разоблачать богатеев, показать их в их истинном свете. Он тут же стал нежеланным человеком в их среде. Более того, в своей книге «Белые рабы Англии» Шерард упоминает о гнусных нападках, которыми он подвергался в связи со своими «непристойными наветами», «клеветой на приличных людей» и хуже того. Владельцы заводов не желали давать такому возмутителю спокойствия возможности свободного доступа к своим рабочим, а один из цеховых мастеров просто заметил, что нечего ему у них в цеху делать — и без того, мол, о рабочих слишком много пишут…
Свинцовоплавильные заводы тщательно охраняются. Они окружены высокими стенами, совсем как тюрьмы, а на всех входах в них стоят охранники. Ведь о том, что творится за этими стенами, не должна знать общественность. Постороннему скорее позволят осмотреть царский дворец в Гатчине, нежели выдадут пропуск на вход в большинство из заводов в Ньюкасле, где изготавливают свинцовые белила.
Роберт Шерард. Белые рабы Англии, 1897
И все-таки Шерарду удавалось проникать на эти «запретные территории». Однажды он сумел поговорить с врачом, который наблюдал за состоянием здоровья у фабричных рабочих. У врача не было никаких сомнений в том, каково воздействие свинца на организм рабочих;
Для контроля слишком быстрого роста народонаселения страны нельзя придумать ничего более эффективного, чем брать женщин работать на заводах свинцовых белил: ведь согласно долговременным наблюдениям доктора Оливера, у женщин, имеющих ежедневный контакт со свинцом, почти всегда наблюдается выкидыш, а если дети все же и рождаются, то выживают из них лишь немногие.
Роберт Шерард. Белые рабы Англии, 1897
Опасность, которую представляют собой свинцовые белила для беременных женщин и для новорожденных, была подтверждена фактами, собранными в 1930 году в Италии. В Милане, где в целом по населению показатель самопроизвольного прерывания беременности был от 4 до 4,5 процента, у жен типографских работников он уже составлял 14 процентов, тогда как для женщин, работавших в типографии, этот показатель достигал целых 24 процентов! В 1930 году в среднем показатель смертности младенцев за первый год жизни равнялся 150 на 1000 родившихся, а вот у женщин, которые имели отношение к типографскому производству, умирало 330 младенцев из 1000 родившихся! За несколько лет до этого один специалист, проводивший свои исследования в Японии, обнаружил, что у мужчин, работавших со свинцом на заводе аккумуляторных батарей, 24,7 процента браков были бесплодными (тогда как, для сравнения, у рабочих, не имевших дела со свинцом, бесплодными были лишь 14,8 процента браков), а в остальной категории 8,2 процента беременностей либо самопроизвольно прерывались на раннем этапе, либо же приводили к рождению мертвого ребенка, тогда как в контрольной группе аналогичный параметр составлял всего 0,2 процента.
Шерард описывал, как рабочих осматривали с целью выявить сатурнизм (отравление свинцом) — если проявлялись характерные признаки этого заболевания, им запрещали выходить на работу (то есть попросту давали расчет).
…существуют признаки, которые недвусмысленно свидетельствуют об отравлении свинцом, причем наиболее важным и неопровержимым является появление темно-синей или темно-серой каемки на деснах. Между прочим, такую темно-синюю каемку на деснах можно заметить у 75 процентов рабочих со свинцовых производств. Ее возникновение связано с действием сероводорода на свинец, циркулирующий в кровеносной системе, и это хорошо заметно даже у тех молодых работниц, которые отработали на таком производстве всего одну неделю.
Роберт Шерард. Белые рабы Англии, 1897
Надо ли говорить, что уволенные рабочие всеми силами старались симулировать полное отсутствие у них этого заболевания, лишь бы получить работу: они даже нанимались на другое предприятие под чужим именем. Почему под чужим? Да потому, что их собственное имя было включено в черные списки, которыми делились между собой владельцы этих заводов… Когда выбор приходилось делать между быстрой смертью от голода и медленной — от отравления свинцом, большинство рабочих делали свой выбор в пользу яда.
Одна женщина-работница, отмечал Шерард, рассказала ему, что, хотя свинцовое производство очень опасно, выбор для нее был весьма ограниченным: либо работать со свинцом, либо кормиться проституцией: «…а мы что угодно предпочтем бесчестью», — сказала она. Вместе с тем, как ни были убедительны доводы Шерарда, он, как говорится, читал проповедь перед уже обращенными в свою веру: тем, кто уже и так понимал, какие бедствия нес существовавший общественный строй слоям населения, которые оказались в положении жертв. Потребовалось вмешательство известного писателя, такого как Г. Дж. Уэллс, чтобы об этой проблеме услышали и более широкие общественные круги. В своем реалистическом романе «Новый Макиавелли» (1911) Уэллс сумел так описать паралич при отравлении свинцом, что британские домашние хозяйки начали требовать для использования на своих кухнях глазурованную посуду, а не традиционные кастрюли и глиняные горшки. При изготовлении фриттованной глазури свинец добавляли до спекания, так что он образовывал в основном нерастворимые соединения — силикат свинца и боросиликат свинца. В результате риск для здоровья как рабочих, изготавливавших глиняную посуду, и тех, кто ею пользовался, был значительно снижен.
Отточенная, совершенная проза Уэллса разоблачила в глазах общественности и самих владельцев производств, и их отношение ко всей этой проблеме. Тут уже невозможно было обвинить писателя в клевете и наветах, как обвиняли в этом Шерарда, тут уже возникал эффект диккенсовской прозы, ясной и простой. Вот, к примеру, образ Ричарда Ремингтона, будущего политического деятеля, который узнает о том, что происходит в «реальном мире», от собственного дядюшки, владельца гончарного предприятия, на котором многие страдают от сатурнизма.
— Без всякого этого вашего газа и прочей ерунды, — сказал он. — Все настоящее. Деньги верные и глазировка верная.
— Да, — заметил я, припоминая содержание рассеянно прочитанной брошюры и без всякого намерения насмехаться, — вам, должно быть, нельзя обойтись без свинца для глазури.
И тут я почувствовал, что затронул злейшую заботу, какая была в жизни моего дяди. Он ненавидел глазурь без свинца больше всего на свете, исключая тех добрых людей, которые организовали агитацию против свинцовой глазури.
— Горн без свинца годится разве только булки печь, — сказал он. — Я тебе скажу, дружок…
Голосом, в котором сначала звучало увещевание, потом перешедшее в гнев, он принялся объяснять мне всю суть дела. У меня неправильное представление обо всем. Во-первых, практически не случается никакого отравления свинцом. Во-вторых, не всякий подвержен отравлению свинцом и потому очень легко отобрать восприимчивые типы: как только они почувствуют отравление — перевести их на другую работу. В-третьих, дурные последствия отравления свинцом слишком сильно преувеличивают. В-четвертых, — тут он особенно понизил голос, — многие желают отравиться свинцом, особенно женщины, так как это влечет за собой выкидыш. Может быть, я этому не поверю, но ему это известно как факт. В-пятых, рабочие не понимают, насколько серьезна опасность: едят, не помыв руки, и подвергают себя всевозможному риску, так что, как выразился дядя, «поделом вору и мука». В-шестых, он и еще несколько фирм изобрели очень простой и выгодный способ страхования на случай отравления свинцом. В-седьмых, он не жалел денег на разумные (в отличие от чрезмерных, бесполезных и дорогих) меры предосторожности против этой болезни. В-восьмых, в плохо оборудованных складах его мелких конкурентов отравление свинцом было частым и непоправимым злом, и люди обобщают эти исключительные случаи.
— Мелкие фабрики, — заметил он, взглянув сквозь грязное, треснувшее стекло окна на видневшиеся в отдалении трубы, — можно было бы с успехом закрыть… […]
Г. Дж. Уэллс. Новый Макиавелли, 1911[83]
А несколько дальше Уэллс пишет вот что:
Мы прошли мимо девочки болезненного вида с желтым лицом, которая с трудом волочила ноги. Она взглянула на нас тусклыми, выражавшими страдание глазами. Она отошла, чтобы дать нам дорогу, как делают люди, наполовину слепые, хотя места для нас было вполне достаточно. Я оглянулся на нее.
— Это свинцовая болезнь, — небрежно сказал дядя. — […] Как-то на днях я видел одну такую дуру. Что бы ты думал? У нее было фарфоровое блюдо, еще необожженное, оно было надтреснуто, так вот оно стоит на полке у нее над головой, только что покрытое глазурью, ядовитой глазурью, и эта дура тянется туда рукой и, изволите ли видеть, обедает! Ест из этого блюда! […] А потом дойдут вот до этого и стонут. А эти дураки в Вестминстере требуют, чтобы мы сюда поставили вентиляторы, да туда поставили вентиляторы, как у других дураков в Лэнгтоне… А они все время едят из таких вот блюд.
Г. Дж. Уэллс. Новый Макиавелли, 1911
Уэллс, судя по этому отрывку, так подробно описывал то, что, по-видимому, не всем его читателям было известно: отравление свинцом приводило к потере зрения. Ведь при этом повреждались нервы, и исследования, проведенные в Великобритании в 1910 году, показали, что зрение потеряли 7,7 процента женщин, работавших на гончарном производстве и получивших отравление свинцом, у 10,2 процента работниц наблюдалась значительная утрата зрения, а у 14 процентов — некоторое, менее значительное ухудшение зрения.
Свинцовые белила прежде изготавливали в соответствии со старинным голландским способом. Для этого тонкие свинцовые пластины помещали в образующиеся при кожевенном производстве отходы дубильной коры (или в лошадиный навоз) и обливали их уксусной кислотой. При этом образуется уксуснокислый свинец (свинцовый сахар), а по мере ферментации дубильной коры выделяется углекислота, которая преобразует уксуснокислый свинец в основной карбонат свинца — вследствие этого на поверхности свинца образуется белый налет. Его счищали, высушивали, измельчали и отмучивали для приготовления белил. Лишь в 1940-е годы фирма «Бритиш Острейлиэн Лед мэньюфэкчурерс» (ныне «Дулукс») разработала более безопасный метод производства свинцовых белил: теперь свинцовый порошок реагирует с уксусной кислотой, конским навозом и дубильными отходами, вращаясь в специальных барабанах. А ведь в старые, недобрые времена рабочим приходилось вручную вынимать полоски свинца из кислотосодержащего перегноя, а затем счищать с них белые кристаллы свинца.
Химия — наука прямолинейная. В смеси конского навоза с дубильными отходами происходили процессы брожения, благодаря которым повышалась температура смеси и происходила конденсация уксусной кислоты, а она, вступая в реакцию со свинцом, образовывала уксуснокислый свинец. При брожении также возникала углекислота, которая в результате реакции с уксуснокислым свинцом давала основной карбонат свинца (свинцовые белила).
Те, кто из огня британских промышленных предприятий угодил прямиком в полымя Первой мировой войны, оказались жертвой странного — собственного, внутреннего — отравления организма: рекруты, взятые в армию с керамических производств, где они имели дело со свинцом, начали страдать от типичной «свинцовой колики» потому, что она возникала как следствие… интенсивной строевой подготовки. Большие физические нагрузки во время предварительной строевой подготовки высвобождали у них в телах накопившийся за годы работы свинец, и они в результате заболевали. Уже после войны было замечено, что причиной острого свинцового отравления у рабочих со свинцовых производств становились перегрузки, связанные с инфекционными заболеваниями или чрезмерным употреблением алкоголя: острая свинцовая колика начиналась обычно в понедельник, после того как рабочие «гуляли» в выходной день. Однако тут оказалось, что в дни войны, когда вся страна на военном положении, обычные упражнения выводили из строя простых солдат, которым надлежало быть в нужной физической форме, чтобы хватило сил выпрыгнуть из окопа и получить свою порцию летящего им навстречу свинца. И они еще жаловались на какие-то там «свинцовые колики»!.. В общем, поскольку все это могло непосредственно сказаться на боеспособности армии, надо было Принимать Меры.
Так к 1916 году использование свинца на заводах по производству керамических изделий наконец стало предметом официального внимания. Были установлены стандарты на четыре класса глазури. В «несвинцовой» глазури содержание свинца составляло менее 1 процента (в пересчете на металлический эквивалент). У следующего класса глазури содержание растворимого монооксида свинца (свинцового глёта) было менее 2 процентов. Затем шел класс глазури с содержанием менее 5 процентов растворимого монооксида свинца, а вот для последнего класса данных о содержании свинца и его растворимости не было (по-видимому, в них входила глазурь с содержанием свинца, превышающим 5 процентов).
В 1916 году сэр Уильям Тилден с законной гордостью сообщил, что британское правительство осуществляло закупки изделий только с «несвинцовой глазурью, то есть такой, в которой содержащийся свинец находился «в нерастворимом состоянии», иными словами, это была фриттованная глазурь. К подобным изделиям относились, например, телеграфные изоляторы, глазурованные кирпичи и черепица, санитарно-гигиенические и бытовые изделия, причем, как оказалось, такая политика правительства стала сильно влиять на производителей, которые всячески стремились выполнить условия установленных стандартов.
После войны, однако, потребовалось справиться с новой проблемой: мечи нужно было в очередной раз перековать на орала — как раз тогда, в 1921 году, начали выводить из строя и демонтировать броненосцы. На них между слоем серой, наружной краски и стальными пластинами брони находился также защитный слой свинцового сурика, однако если он и защищал сталь от коррозии в морских условиях, то на судоразборочных предприятиях он оказывал вредное воздействие на рабочих. Правда, эта эпопея со свинцовым суриком на производстве завершилась раньше, чем суммарный эффект от воздействия свинца в данном случае привел бы к вмешательству официальных инстанций, однако свинец стал играть все большую роль в жизни всех людей, поскольку началась эпоха массового использования автомобильного транспорта. Тогда же, в 1921 году, когда броненосцы Первой мировой войны были разобраны до винтика, Томас Миджли, Чарльз Кеттеринг и Томас Бойд совершили открытие: если к топливу добавить тетраэтиловый свинец (ТЭС), это приводит к снижению детонаций при работе двигателя! Вскоре была создана «Этил корпорейшн», филиал автомобильного концерна «Дженерал моторс», и производство автомобилей, особенно в США, резко возросло.
Строилось все больше дорог, их расширяли, улучшали, однако вскоре любые, самые лучшие дороги все равно заполняли орды автомобилей, чьи двигатели извергали свинец, который ведь добавлялся отныне в используемую топливную смесь — этилированный бензин. И вот в огородах, расположенных вдоль дорог, на салате, выращиваемом в товарных количествах для «здорового питания», теперь осаждались частички свинца, да и все, кто жили поблизости от дорог, особенно от загруженных шоссе, постоянно вдыхали тонкодисперсные частицы свинца — он был теперь повсюду. Уже в 1924 году прозвенел первый звоночек, возвещавший о серьезной опасности этилированного бензина: сам Миджли заболел после серии экспериментов с ТЭС, однако это оказался слишком слабый сигнал, чтобы кто-нибудь зазвонил во все колокола.
В 1925 году медицинские осмотры работников автохозяйств и гаражей, которые вручную добавляли ТЭС в бензин, показали, что это отрицательно сказывается на их здоровье — однако здоровье шоферов и других сотрудников тех же самых автопредприятий вроде бы оставалось на прежнем, неизменном уровне. Была достигнута договоренность о том, что бензин следует поставлять уже этилированным и что на емкостях с ним надлежит помещать предупредительные знаки, которые указывали бы, что их содержимое представляет собой опасность при очистке емкостей, а также что оно очень опасно при попадании на кожу человека.
В 1926 году, по заданию министра здравоохранения США, в течение семи месяцев проводилась экстренная проверка влияния ТЭС на здоровье людей. В заключении, выпущенном по следам этого исследования, говорилось, что нет весомых причин для запрета использования ТЭС, в случае, если соблюдены все правила техники безопасности при работе с этим веществом. И понадобилось еще 50 лет, прежде чем производители автомобильного топлива начали, с большой неохотой, снижать уровень свинца в горючем — постепенно, микрограмм за микрограммом.
Роберт Шерард писал и о других ядах на рабочем месте, например о хлоре. Весна, отмечал он, никогда не приходит в городки Уиднес или Сент-Хеленс[84], центры содовой промышленности, поскольку на много миль вокруг них все загрязнено отходами, уходившими в атмосферу через заводские трубы, — из-за этого погибало все живое: и листья на деревьях, и любая малейшая травинка. Фермеры так часто высказывали свои жалобы на то, что промышленные пары и копоть наносили ущерб урожаю, что владельцы химических заводов пришли к решению: дешевле скупить земли вокруг этих предприятий, чем всякий раз выплачивать соответствующие штрафы. Даже деревья не выживают в этой бесплодной земле, писал Шерард, «…тогда как людям приходится выживать — и это им удается».
Как ни странно, оказалось очень трудно найти доказательства вредности хлора. Доктор О’Киф, лечивший рабочих — жителей города Сент-Хеленс на протяжении 30 лет, рассказал Шерарду, что производство щелочи сильно ухудшает состояние здоровья, пусть даже это не показывают статистические данные: «Химическое производство убивает человека только на три четверти, а оставшуюся четверть добивает в нем работный дом». Добрый доктор признал тогда, что сероводород «…невероятно ядовитый газ, однако это — лишь один из целого ряда факторов, которые на содовых заводах сокращают срок жизни у рабочих».
Он, правда, попытался отметить и положительные стороны ситуации: «В защиту сегодняшнего положения вещей можно все же вот что сказать: если химическое производство губит людей, то оно и микробов тоже губит, и в результате у нас почти нет заболеваний лихорадкой. У нас, например, сейчас в больнице всего трое заболевших ею». Правда, доктор О’Киф отметил, что немногие в их городе живут дольше 60 лет. Да и трудно оптимистически смотреть на вещи в условиях, подобных описанным в книге:
Они в шутку называют его «Роджером», а ведь «Роджер» этот — их злейший враг. «Роджер» — это хлор-газ, который прокачивают через негашеную известь, чтобы превратить ее в хлорную известь. «Роджер» — газ сухой перегонки, желто-зеленого цвета, причем настолько токсичный, что рабочие (упаковщики), которые после окончания процесса упаковывают отбеливающую хлорную известь в емкости, в каких он и поставляется потребителям, работают, надев на глаза защитные очки, а рот и нос обернув двадцатью слоями фланелевой ткани, закрепив этот «намордник» прочной веревкой. Мало того: они способны работать на своем месте всего несколько минут, а затем им требуется передохнуть… «Доза» этого газа способна убить взрослого человека в течение всего одного часа.
И тем не менее «Роджер» для них скорее предмет насмешек, чем страшилище. Верно: едва кто-нибудь крикнет «Тикайте, ребята! Роджер катит!», как это нередко можно услышать в цехах, тут же начинается всеобщая паника, и все рабочие спасаются бегством, мчатся куда глаза глядят, стараясь уйти от этого зеленоватого тумана, резко пахнущего, ощутимого органами чувств, который следует за дуновением ветра — но как только опасность миновала, «Роджер» снова становится предметом шуток, вызывает улыбки.
Роберт Шерард. Белые рабы Англии, 1897
Если уж рабочие начинали шутить по поводу смертоносного «Роджера», становится ясно, что других поводов для шуток или для веселья у них не было. А тут они хотя бы сохраняли ощущение реальности и с черным юмором относились к тому, как с ними обращаются владельцы предприятия. Один из рабочих объяснил Шерарду, как легко было владельцам завода манипулировать статистикой. «Значит, вот как получается. Ты, допустим, хватанул газу. Мы тут же бежим в контору и говорим: «Такой-то газом отравился». Тут же выдают бренди. Ты сам еще доберешься до дому, а там — раз! — и окочурился. Ну, врач потом скажет, что такой-то, мол, просто сознание потерял, а доказательство — вот оно: ведь чтобы привести тебя в чувство, оказалось, достаточно дать немного бренди».
Мы еще будем говорить о хлоре, когда пойдет речь о его преднамеренном использовании в качестве средства поражения во время войны. Это был такой же газ, что и на содовых заводах, только мотивация его использования была иной. А пока что мы завершим эту тему, процитировав один из самых удивительных пассажей в книге Шерарда:
В работном доме в Уистоне живет один безногий инвалид, с которым очень дружит другой инвалид — безрукий. Оба они работали на содовом заводе.
Роберт Шерард. Белые рабы Англии, 1897
Один из самых трагичных и совершенно ненужных видов отравления на производстве, возникших лишь в результате погони за прибылью, проявился в заболевании, которое хорошо известно как последствие отравления фосфором — некроза челюсти. Он проявился уже при изготовлении «конгривовых спичек» — они появились не ранее 1827 года и были названы так вслед за знаменитыми зажигательными ракетными снарядами английского изобретателя Конгрива[85] (William Congreve), в которых также использовался белый фосфор. Эти самовозгорающиеся палочки, покрытые с одного конца фосфоросодержащей смесью, назывались еще «лусиферами»[86], хотя первоначально название «лусифер» принадлежало совсем другому устройству, которое использовало лишь хлорноватистокислый калий (бертолетову соль) — и ни грана фосфора.
Между первым зафиксированным свидетельством о проявлении некроза челюсти (у некоей Мари Янковиц из Вены, в 1838 году) и снятием с производства спичек с головками из белого фосфора в 1906-м прошло немало лет. В Лондоне первый случай заболевания некрозом челюсти был зарегистрирован в 1846 году, и примерно в то же время появилось свидетельство об этой болезни по другую сторону океана — в Бостоне. Дальше о подобных клинических случаях сообщалось регулярно, однако ни один из них не произошел бы, если бы в обиход вошло изобретение, сделанное в 1824 году и представлявшее собой остроумное применение катализа:
Среди множества гениальных новшеств нашей современности можно отметить и прибор… для целей мгновенного получения света; он, по-видимому, куда проще и менее подвержен неисправностям, чем лампа Вольты[87] или другие устройства, призванные служить для той же цели. Недавно было открыто, что струя газа водорода, проходя над поверхностью губчатой платины, поджигает ее. Вся идея, таким образом, заключается в получении определенного количества газообразного водорода над водой; его постоянно генерирует смесь небольшого количества цинка с серной кислотой, и когда ему представляется возможность пройти через небольшую стопорную пробку сквозь маленькое углубление, в котором находится платина, то последняя мгновенно воспламеняется. От этого огня можно зажечь свечу или светильник… выглядит этот прибор как элегантное украшение — стоимость его невелика, за ним легко ухаживать; после его зарядки он способен действовать несколько месяцев.
Журнал для джентльмена, сентябрь 1824 года, с. 259
Однако спички были дешевы — как и рабочие, которые их делали, а платина стоила дорого; однако ничем больше нельзя было надежно поджечь водород. Так что надо было делать спички, а проблему с действием фосфора на здоровье людей можно было разрешить, как только она проявилась, — если бы хоть кто-нибудь озаботился этим. В 1845 году была обнаружен менее опасная в использовании, аллотропная форма фосфора[88] — красный фосфор, а уже к 1855 году один шведский исследователь создал спичку, основанную на этом более безопасном составе. Их и назвали «безопасными», или «шведскими» спичками.
В 1898 году во Франции в головках спичек стали использовать трисульфид тетра-фосфор (P4S3 — такие спички называют сесквисульфидными), а затем, наконец, в 1906 году Бернская конвенция запретила использование белого фосфора. Лишь Соединенные Штаты Америки не подписали эту конвенцию, ссылаясь на свою Конституцию, однако в 1913 году конгресс США ввел так называемое конфискационное налогообложение (согласно закону Эша) на спички из белого фосфора, в результате чего удалось прекратить их производство, поскольку их надо было продавать по цене сесквисульфидных спичек.
Давайте не будем чрезмерно придираться к владельцам спичечных фабрик. В конце концов, относительно немного людей погибло в результате некроза челюсти. Обычно заболевание это начиналось с головной боли, причем исключительно мучительной. Из десен начинались зловонные, отвратительные выделения, и от заболевших до такой степени несло чесноком, что никто из их знакомых не мог с ними общаться. Болезнь вызывала нестерпимую жажду, приводила к причудливым деформациям лица и являлась хроническим заболеванием. Может, немногие умерли от нее, однако большинство, надо думать, предпочло бы смерть тому существованию, которым им приходилось довольствоваться.
Некроз челюсти называли «болячкой», «флейтой» или «составом» — от композиционного состава массы, в которую окунали деревянные палочки, чтобы покрыть ею их кончики. Каждый год в одной только Великобритании для изготовления нужного количества этого состава требовалось 60 тонн фосфора, определенное количество которого доставалось на долю рабочих спичечных производств. Важно также отметить, что на различных фабриках по-разному обстояло дело с вентиляцией и, соответственно, с уровнем смертности среди рабочих. В результате нам придется исходить из того, что либо тогда, в эпоху строгих викторианских нравов и необходимости неукоснительно посещать церковные службы, существовали иные моральные стандарты, чем, скажем, сегодня, либо же владельцы спичечных фабрик страдали, все как один, от сильной близорукости.
В 1862 году Тайный совет Ее Величества[89] поручил составить отчет о положении дел на спичечных производствах страны, и в нем содержались такие рекомендации: улучшить вентиляцию производственных помещений, улучшить гигиенические условия работы, создать отдельные помещения для рабочих на время обеденного перерыва (чтобы они могли обедать не на рабочем месте) — однако эти рекомендации не имели силы закона, а потому за их неисполнение нельзя было спросить по закону, так что в результате все они были попросту проигнорированы… Ни у кого не было сомнений, что фосфор — это яд: ведь смертельная доза белого фосфора для взрослого человека не больше по объему, чем ее содержится в коробке спичек.
В Великобритании фосфор до 1963 года использовался для того, чтобы избавиться от родственников, друзей, врагов и потенциальных выгодоприобретателей в случае чьей-либо смерти: лишь в 1963 году, наконец, был запрещен к продаже препарат «Родин» (Rodine), в связи с принятием закона о запрете ядов, вызывающих мучения у животных (Animals (Cruel Poisons) Regulations), — a в составе «Родина» была не только смесь отрубей с черной патокой, но и 2 процента фосфора: ведь это было широко применявшееся прежде средство от грызунов. Что ж, не слишком поздно спохватились — и для людей, и для животных…
Отравление ртутью также трудно не заметить, а «меркуриализм» был известен еще в Древнем Риме как болезнь рабов, поскольку в испанских ртутных рудниках в Альмадене использовали одних лишь рабов. Император Юстиниан считал приговор, направлявший приговоренного на работы в эти рудники, эквивалентным смертному приговору, а смерть, вызванная воздействием ртути, была столь ужасна, что Плутарх даже выступил с критикой в адрес владельцев рудников, использовавших для добычи ртути рабов, которые не были осуждены за какие-либо преступления.
Тема эта была вновь поднята в XVI веке, когда Андреа Маттиоли описал «меркуриализм», а другой итальянец, Джованни Скополи, в 1761 году описал условия жизни и работы в Идрии[90]. К тому времени уже на протяжении почти ста лет предпринимались попытки как-то бороться с этим заболеванием: в 1665 году для горняков с ртутных рудников в итальянской провинции Фриули был установлен укороченный рабочий день — им полагалось работать всего лишь шесть часов ежедневно. Это первый в мире известный нам закон, связанный с охраной труда. Однако прошло более двухсот лет, прежде чем в 1897 году подобное ограничение времени работы было принято и в Идрии.
Большинство из нас знакомо с меркуриализмом как с болезнью шляпников, хотя связь здесь довольно причудливая, причем известно о ней было задолго до того, как Джон Тенниел (1820–1914) сделал свое знаменитое изображение Сумасшедшего Шляпника для «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Шляпных дел мастера использовали ртуть, чтобы шерстяные волокна размягчались и уплотнялись для создания фетра.
Известна любопытная легенда о святом Клименте[91], который впоследствии был объявлен святым заступником шляпников: о том, как он совершал паломничество в Иерусалим. Рассказывают, будто он подложил в свои сандалии верблюжью шерсть, чтобы не сбить ноги в пути, а после своего длительного путешествия, когда сочетание жары, пота и давления со стороны ног создало в сандалиях плотный слой фетра, его можно было перенести на голову, чтобы защитить ее от солнца, — так, мол, и возникли шляпы. Наверное, это сообщение немало удивит киргизов и монголов, которые издавна валяли шерсть, изготавливая войлок для своих юрт.
Я лично сомневаюсь в том, что способ святого Климента пригоден для изготовления шляп, особенно если принять во внимание ароматы, исходящие от верблюдов, в сочетании с человеческим потом — а они не могли бы не пропитать собой фетр, однако нам сегодня известно другое, а именно что даже до 1685 года парижские шляпных дел мастера использовали азотнокислую ртуть для процесса, который они называли «морковлением», поскольку волокна после него приобретали оранжевую окраску. Сам этот процесс был тайной, в которую посвящали лишь членов гильдии шляпников, поскольку главным условием для того, чтобы заставить волокна шерсти накрепко сцепиться друг с другом, было придать им шероховатость. При этом волокна делаются мягкими и перепутываются друг с другом, так что их можно после этого выкроить и наложить на конусообразную форму, а затем прогладить горячим утюгом через мокрую ткань, чтобы волокна слиплись.
Раствор азотнокислой ртути и сегодня известен во Франции под его старинным названием le secret (тайна), а сам процесс изготовления фетра с помощью азотнокислой ртути называется по-французски le secretage. В 1685 году, после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта[92], тысячи протестантов, и среди них шляпники-гугеноты, были изгнаны из Парижа; многие нашли себе прибежище в Англии. Использование раствора азотнокислой ртути продолжалось по всей Европе до начала XX века, а в России даже еще позже, однако сегодня уже существует и применяется способ валяния войлока без использования ртути, так что ртуть, дай бог, уже выведена из употребления повсеместно.
В относительно недавние времена, когда при изготовлении электрических лампочек использовались ртутные вакуумные насосы (для создания вакуума внутри лампочки), нередко случались утечки ртути, так что в светотехнической промышленности было немало заболеваний меркуриализмом. Гремучая ртуть использовалась для инициации основного заряда взрывчатых веществ для пушек и ракет, а каломель, или хлористую ртуть (HgCl), применяли для трассирующих пуль. В обоих случаях всем, кто имел дело с боеприпасами во время Второй мировой войны, эти вещества доставляли немало проблем, однако их и сравнить невозможно с тем, что случилось, как сообщали, с одним из летчиков союзников, воевавших с фашистами: беднягу ранило трассирующей пулей, начиненной фосфором. Она постепенно растворилась у него в теле и отравила его.
У многих металлов, используемых в промышленности, немало своих, только им присущих «хитростей». Вот сурьма, она используется в сплавах, включая «свинец» для аккумуляторов, в красках, при изготовлении стекла, керамических изделий, лаков и рвотного камня — последний сам по себе является ядом, однако вызывает рвоту, а потому иногда способен спасти от действия других ядов. Каждый год используется в больших количествах мышьяк, причем не только в качестве яда при производстве гербицидов, но и в пищевых добавках для сельскохозяйственных животных.