Кукла в рамках антиномии природы и культуры

Кукла в рамках антиномии природы и культуры

Кукла изначально обладает еще одной чертой, обуславливающей ее неодномерность и многозначность. Речь идет о ее восприятии как объекта культуры, в рамках которой она получает право на осмысленное существование и благодаря которой она получает особое, символическое осмысление.

Илл. 112

Как любая вещь, относящаяся к миру культуры, кукла осмысляется как нечто противопоставленное «природе». Даже крайне примитивные и условные типы кукол, часто имен но в силу своей нарочитой «сделанности», явно отрицают любую «естественность». В тех случаях, когда в функции куклы используется природный объект – ветвь дерева, камень или яйцо, этот предмет, как правило, наделяется маркирующими признаками, включающими его в круг культурных объектов. Это может быть клочок ткани, помеченные тем или иным способом части тела (голова, волосы, глаза, руки, ноги) или, в конце концов, естественные особенности данного предмета, позволяющие его идентифицировать как антропоморфный предмет – см. илл. 113, игровая кукла детей телеутов [Иванов 1979, с. 44, рис. 43]. Этот принцип используется в очень разных и удаленных друг от друга культурах, а потому может считаться универсальным. Например, по наблюдениям МЛ. Бутовской и В. Н. Бурковой, у детей хадза (Танзания) куколки представляют собой небольшую палочку с лоскутком ткани – см. илл. 112 [ЛА БМЛ и БВН, Танзания]. У туркменов также «куклы сооружаются очень просто – из деревянных или камышовых палочек, на которые девочки наверчивают пестрые тряп-ки, подражая при этом более или менее верно женской одежде. ‹…› Голову изображает свернутая углом ли кружком тряпка» [Карутц 1910, с. 86]. Ритуальные куколки тор-кижилер у шорцев, изображавшие домашних пенатов, представляли собой обыкновенные деревянные палочки, обшитые или обмотанные кусочком ткани. Черты лица (глаза, рот, нос) могли обозначаться бисеринками, узелками ниток или небрежно обозначаться стежками. С. В. Иванов отмечает, что, несмотря на примитивность конструкции куколки тор-кижилер отличались довольно тщательной проработкой деталей одежды – от головных уборов и поясов до украшений [Иванов 1979, с. 12–13].

Илл. 113

Вообще, как нетрудно убедиться, куклой может быть достаточно условный, внешне весьма удаленный от первоначального прототипа (антропо– или зооморфного образа) предмет. Без «особого знания», обладание которым и является по существу основным признаком носителя культуры, невозможно признать куклой замотанный в тряпочки кукурузный початок, кость животного или клюв утки [Иванов 1970, с. 71–72, 142, рис. 58, ненцы и селькупы]. Эта вещь фактически лишь знак человека, такой же, как слово «человек» или весьма условные крестообразные фигурки в наскальной живописи древних людей. В. Н. Харузина в своей статье «Игрушки у малокультурных народов» пишет: «Куклы из кукурузного початка мы встретим одинаково у кафрских народов, у индейцев Северной Америки и крестьянских детей в Провансе и в Венгрии. Белая палочка в Северном Камеруне потому обратилась в куклу, что на нее наклеили кусочки черного воска, дающие представление о голове и плечах. Вот кукла бахау (Ц. Борнео) – свернутый из куска лыка комочек, без головы, но это „человек“, потому что у комочка пришиты к плечам серьги. ‹…› Если встретить австралийскую девочку с развилистой веткой на шее, едва ли догадаешься, что она носит на себе свою куклу, подобно тому, как носит взрослая мать своего ребенка»

[Харузина 1912; цит. по: Аркин 1935, с. 47]. На одной из фотографий детей хадза (Танзания) видно, что у девочки привязан к спине пластиковый шлепанец, подобно тому, как взрослые женщины это делают с ребенком – см. илл. 114 [ЛА БМЛ и БВН].

Илл. 114

Иногда в кукле могут отсутствовать какие-либо визуальные признаки, свидетельствующие о ее принадлежности к культуре. В играх детей в Новой Гвинее маленького ребенка изображает обыкновенный камешек. «Его кладут на морской берег, купают, а затем держат под огнем для просушки и прикладывают к материнской груди, и он засыпает» [Мiller 1928, р. 145]. В этом случае природный объект, изображающий человека, не выделен ни дресскодом, ни другими «знаками культуры», хотя отсутствие одежды, особенно у ребенка, – это, скорее, отражение реалий культуры аборигенов Новой Гвинеи. Возможно, если бы каменная «куколка» изображала взрослого человека, то на ней появились бы орнаментальные насечки или раскраска, имитирующие его символические коды в данной культуре [см., например: Медникова 2007]. Однако и в этом случае нельзя однозначно утверждать, что данный предмет абсолютно произволен и культурно не маркирован. По нашим наблюдениям, подбирая себе камень для игры, ребенок стремится найти наиболее «человекообразный» – с явно выраженной закругленной «головой» на яйцеобразном туловище. Иногда к предмету предъявляются и более жесткие требования: он должен иметь «ручки» и «ножки», в других случаях – профилированную поверхность лица (глаза, нос, рот) или головы («человек в шапочке» или «женщина с прической»).

Илл. 115

Фактически речь идет о детализации бесформенного природного материала, которая характерна для мифического акта творения человека. Природный объект «очеловечивается», когда его наделяют признаками, необходимыми в данной культуре, чтобы отнести его к категории «человекоподобных» – см. илл. 116, фигурка духа аба m?c, применявшаяся при лечении груди и мужских гениталий [Иванов 1979, с. 132, рис. 144, кызыльцы]. Это могут быть как биологические или физиологические признаки (например, наличие головы, конечностей или деталей, указывающих на пол – пенис, вагина, женская грудь, борода), так и культурные (например, поиск природного объекта с имитацией прически, татуировки, головного убора и т. п.). То же можно сказать об обрядовых и игровых зооморфных фигурках, форма которых зачастую должна подчеркнуть лишь общую «идею животного», выделяя в общем абрисе только важные для носителя данной культуры в данном социокультурном контексте черты [см., например: Иванов 1970, с. 151, рис. 133, «Зооморфный дух болезни», эвенки; с. 161, рис. 142, «Медведь», баргузинские эвенки; с. 249–250, рис. 227, «Собака», сахалинские эвенки].

Илл. 116

Нередко «человеческое» обозначается всего одним штрихом, небольшой деталью, например, нитью или лентой – см. илл. 115, Фигурка духа «родоначальницы» m?p-кижилер [Иванов 1979, с. 13, рис. 6–4, шорцы]. У башки р при лечении наряду с куколками употреблялось сырое яйцо со «знаком человека» – красной нитью из рубахи больного, воткнутой в небольшое отверстие в скорлупе вместе с небольшой монеткой, гвоздиком и когтем ласки [Руденко 1955, с. 325]. Отжинный сноп, которому, как уже указывалось выше, свойственна антропоморфная символика, мог представлять собой перевязанный красной шерстяной ниткой пучок последних колосков, в середину которого клали кусочек хлеба, посыпанный солью [Сухотин 1912, с. 101].

В одних и тех же контекстах наряду с куклами могут выступать и другие знаки человека. Например, при зимнем озорстве использовались как куколки, так и кости животных («мослы»), старые лапти или кочерга. «Вот это мы возьмём да ночью и нарядимся, по окошкам пойдём. То какую кочергу нарядим, то чаво, начнём в окошко казать. Нарядим, запутаем её, как будто вот человека, начнём в окошко казать ям?. Выбяжуть там хто – или мужчина, или там женщина: „Да плюхи вы эдакие, что вы мучитесь! Зачем вы ещё это?!“ А мамочки! Нам смех это, игра нам это!..» [ЛА СИС, с. Белые Ключи Сурского р-на Ульяновской обл.]. В Шацком р-не Рязанской обл. в 1930–40-е годы «„таракана хоронили“: мосол в лапоть и травы наклали, и там и дерьма наложили – всяго наложили. И повесили им на окно…» [ЛА СИС, д. Токарево]. Лапоть, привязанный к веточке дерева, выступает в качестве своеобразной куколки, двойника новорожденного младенца [Энциклопедия земли 1998, с. 337]. В лечебной магии в одном ряду с антропоморфными фигурками, изображающими больного или его болезни (ср. упоминавшиеся выше куколки лихорадки), применялись детали одежды, пучки травы или ветви растений, камни [Бутанаев 1985, с. 97]. Тем самым, несмотря на отсутствие какого бы то ни было внешнего подобия, яйцо, сноп, древесная ветвь, обглоданная кость или лапоть в обрядовом контексте осознаются и воспринимаются как антропоморфный предмет, своеобразная «квази-кукла».

В ряде случаев аналогом кукол выступают маски. «Осенью тыклы [=тыквы] поспеють, их вычищали изнутри, прорезали глаза, рот, ставили туда свечку и подносили к окнам»; «Тыкву-то зимою испарють её, вычистють её, она поджарится. Ой! На голову наденуть: „Во, – говорять, – тыква идёть, вот она“. Это в святки» [ЛА СИС, с. Лесное Конобеево Шацкого р-на Рязанской обл.].

Как ясно из предыдущего изложения, в качестве антропоморфного признака могут выступать простейшие иконограммы человека, встречающиеся уже в палеолите: крест, раздвоенная на конце линия («вилка»), треугольник – если они присущи данному объекту и могут быть выделены носителем культуры, то есть являются для него очевидными. В этом смысле показательны символические «вилкообразные» фигурки, известные практически во всех культурах, начиная с палеолита – см. илл. 117, палеолитическая подвеска в форме стилизованной женской фигурки [Елинек 1982, с. 404, илл. 650, Моравия]; илл. 118, фигурка «хозяина животных», «мышиный» алэл [Иванов 1970, с. 132, рис. 118а, кеты]; илл. 119, фигурка женского духа-защитника у чукчей [Богораз-Тан 1939, с. 58, рис. 50b].

Илл. 117

Впрочем, можно привести примеры, когда «знаком человека» является и еще более примитивный предмет, казалось бы, не имеющий никакого внешнего сходства с обозначаемым. У детей такие замены встречаются уже с трехлетнего возраста [Игра 2003, с. 34]. Например, у болгар, живущих в Причерноморских областях Украины, созывая гостей на празднование рождения мальчика, несли в руках небольшую палочку, а о рождении девочки сигнализировала камышинка [Державин 1898, с. 39]. В ритуальной практике марийцев употреблялся обряд мытья в бане покойника, при котором усопшего заменяла липовая палка [Кузнецов 1904, с. 60]. Одним из кульминационных моментов элевсинских мистерий было созерцание участниками в полном молчании сжатого колоска, символизирующего Кору (Персефону) [Нильссон 1998, с. 75]. У австралийцев изображением мифических сестер Вавалаг в обряде дьюнггавон могут быть два небольших орнаментированных столбика, украшенных «повязками» из травы [Берндт 1981, с. 443].

Во всех этих случаях природные свойства объекта наделяются культурной семантикой и признаками человеческого, что позволяет перевести общение с ним на совершенно иной уровень: антропоморфизация вещи предполагает возможность диалога, развернутого в виде вербальных или кинетических текстов и предметно-символических кодов. Например, игра с камешком, изображающим ребенка, сопровождается «кормлением его грудью», «укачиванием» и т. п., то есть действиями, однозначно определяющими статус этого природного объекта как для самих играющих, так и для наблюдателей как «человеческого дитяти». Среди строительных ритуалов русских, зафиксированных в Рязанском крае, существовала практика принуждения к угощению плотниками-строителями жадного хозяина, для этого к матице подвешивали чурбак и на вопрос, зачем это сделали, отвечали: «Хозяин удушился!» [Иникова 2009, с. 389, д. Аверкиево Клепиковского р-на]. Данный пример интересен еще и своеобразной «визуализацией» языковых метафор, поскольку подвешенное полено, символизирующее хозяина, на языковом уровне ассоциируется с нелестной характеристикой персоны – «чурбан», «чурбак» „глупый, неповоротливый человек“, „внебрачный ребенок, байструк“ [Даль 1882б, т. 4, с. 615], а словесные комментарии символической «казни» жадного хозяина апеллируют к выражению «за грош рад удавиться» [Даль 1880, т. 1, с. 413].

Илл. 118

Манипуляции с персонифицированным колосом, предметно воплощающим урожай в элевсинских мистериях [Лауэнштайн 1996, с. 26, 54–70, 254, 278–279; Нильссон 1998, с. 87], позволяют перевести общение с ним в кодифицированные данной культурой тексты (молитвенные обращения и заклинания), то есть убрать барьер между «немотой» и «невысказанностью» природы и доступными человеку средствами выражения. Тем самым предполагается, что «человекообразный» предмет по определению наделен способностью «понимания» знаков культуры.

Еще один важный аспект – сочетание в кукле живого и неживого, одушевленного и неодушевленного. Вся прагматика куклы во многом построена именно на учете этих ее «естественных» свойств. Конечно, прежде всего кукла – это вещь, безжизненный, мертвый предмет, который можно сломать, выбросить, заменить другим. Отсюда живой «исследовательский» интерес, проявляемый к кукле детьми: стремление отсоединить от ее туловища руки, ноги, голову, вспороть у тряпичной куклы живот, заглянуть вовнутрь – см. илл. 120, Й. Куманс. Старая кукла (1875). Эти манипуляции проделываются невзирая на запреты взрослых, втайне от них.

Илл. 119

Вместе с тем кукла не только аккумулирует в себе свойства неживого, но и осмысляется как потенциально «живой» предмет. Как справедливо указывает М. П. Чередникова, любой ребенок воспринимает свою куклу как нечто одушевленное, имеющее имя, способное смотреть, говорить, испытывать голод, боль и т. п. Этот культурный стереотип воспроизводится в современной культуре в виде механических кукол с закрывающимися глазами, плачущих и разговаривающих [Чередникова 1995, с. 83–84].

В качестве некоего парадокса можно отметить более обостренное восприятие антропоморфизма куклы современными детьми. По свидетельству СВ. Комаровой, при организации современных массовых праздников с элементами трад иционных обрядов («сжигание масленицы») народные способы уничтожения чучела (разрывание, сжигание) воспринимаются достаточно болезненно.

Впрочем, такое отношение не чуждо и взрослым, воспитывавшимся вне рамок традиции. «Ну, знаете что? Я недавно прочитала в своей газете про такой страшный обряд в Брянской области! Вы понимаете? Вот. К концу, значит, уборки урожая собирались женщины в основном. Ну и мужчины принимали участие, поскольку там вино, знаете, присутствовало. И вот что же, Вы думаете, на меня произвело такое тяжелое впечатление? Вот. Делали они чучело, клали на носилки. Вот. Убирали это чучело, нарежали, значит. Покрывали покрывалом каким-то. Вот. И садились и пели они песни. Вот. Ну, знаете, содержание этих песен там было приведено – всё брали из быта, из сегодняшнего дня: „Ах, ты Ванечка милый, ты же и сеял и пахал, а теперь ты умер. Игде твоя теперь душа?..“ Понимаете? Вот. Я запомнила, потому что очень впечатление тяжелое произвело на меня. Вот. Потом несли это чучело на поле хоронить. Собиралася вся деревня, и мужчины, в том числе с гармошками, понимаете? Ну, мужчины потому, что там присутствовало вино. И вот играли гармошки, пели, наливали вино, разносили всем здесь же, знаете. Все пели. Вот. И в конце концов, когда были уже все, как говорится, под хмельком и уходили от этого вот – ну, буду величать его „покойником“, десяти-двенадцатилетние дети, значит, бежали к этому „покойнику“, срывали с него одежду – понимаете что? Отрывали руки, отрывали ноги, отрывали голову, значит, головой в футбол играли – в такое неистовство приходили, понимаете? Это в Брянской области в нашей! Да вы что ты! Какая-то дикость, Вы знаете!..» [ЛА МИА, г. Трубчевск Брянской обл., из интервью с местным библиотекарем С. К. Егоровой в 2000 г.]. Отметим, что в данном регионе подобные манипуляции с чучелом в прошлом были широко распространены и воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Носитель традиции проводил четкую грань между человеком и его изображением, в то время как современный человек расширяет область человеческого на неодушевленные предметы, считая различные манипуляции с ними надругательством.

Илл. 120

Вообще можно утверждать, что кукла – своеобразная «мера человека», аналогичная меркам, снимаемым в ответственные моменты с главных участников обряда. На это, в частности, указывает А. В. Свирновская в работе, посвященной обрядам измерения тела в традиционной культуре, отмечая, что нательные кресты, равно как снятые с младенца до крещения мерки, выполняли роль «отчужденного подобия» человека: «При помощи измерительных процедур создается некий символ, знак тела, который, с точки зрения участников ритуала, связан с „природным“ телом отношениями подобия, так отражает его настоящие параметры. ‹…› Установленная таким образом мерка может осознаваться не просто как подобие, а как отчужденнное подобие тела, то есть как бы его часть. Такое восприятие мерок как метонимического субститута тела делает их очень удобными в разного рода магических практиках» [Свирновская 1999, с. 72, 78].

Наиболее отчетливо «граничность» куклы проявляется в тех случаях, когда в ней реально совмещаются культурные и природные объекты. Некоторые разновидности подобных кукол мы уже рассмотрели выше. В обрядовой куколке «кукушки» растение, корень или веточка дерева являются репрезентацией «природного», а одежда – знаком человека. «Мы так выроем её, вымоем и нарядим по деревенски: сарафанчик, кофточку шили, платочек накроем. Сарафан и фартук, кофточку и всё – платочек под шею – беленький платочек… У кого какие тряпочки есть, и тот и сашьёть, и нарядим. Разные – не обязательно там под цвет, а разные тряпочки наберём и одеваем. И вроде как листики были ручки и ножки. Из листикав…» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.]. Обережные куколки нередко выступают в одном ряду со стеблями растений, ветвями деревьев или другими предметами [Виноградова 2000, с. 54].

В фигурке «жаворонка» тесто («знак культуры») нередко дополняется перьями. «„Жаворят“ пекли мы! Да, „жавороночки“… Теста заваляем прямо, значить, чтоб оно крутоя было, не то, чтоб оно тякло бы – и вот я её раскатаю, это тесто, вот так лепёшкой сделаю. Головочку, носик яму сделаю, глазки – горошинку ещё посажу. А тут вот так вот эти вон крылушки, а сюда – это вот хвостик: пёрышками наряжаю. Настоящими пёрышками. Ну, ребёнок-то у меня родился, сын-то – вот уж когда я пякла-то. Вот. И мать нам, бывало, пякла… Вот. И тоже в пёрышки нарядим и пойдём на гору играть… Вот я жила у больницы, у меня ноньче зимой Колькя-то один. А я испякла два жаворонка или три. Я говорю: „На-ка, Коль, этому мальчику [из больницы] дашь!“ Нарядил тоже пёрышками, натыкал… Да. Ну, там ребята смеются: „Ой, глянь, глянь! Коля, глянь, мой жаворонок полетел к тебе!“ Там сядуть на койки и играють ребяты. Поиграють и съядають. Ну, как же – теста, хлеб-то это, и поедять там… А пёрышки эти выдёрут. Пёрышки вытаскивали…» [ЛА МИА, д. Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.].

Ярким примером граничной функции куклы является огородное пугало, в конструкцию которого могут включаться как культурные, так и природные объекты [см., например: Бушкевич 1997, с. 14–17]. В пос. Залегощь и с. Корсаково Орловской обл. нам удалось сделать видеозаписи различных вариантов пугал, изготовленных из старых курточек, напяленных на воткнутые в землю ветви деревьев, палки, кипы сена или снопы соломы [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 1; Video2002-02Orl., № 5; Video2002-03Orl./01Tul., № 5, 9; Foto2002-01Orl., № 1, 13–14.]. Один из вариантов представлял собой подвешенные на крестовинах (в двух случаях буквально распятые) тушки грачей и ворон – см. илл. 121 [ЛА МИА, Video2002-01Orl., № 3–4, 6–7, пос. Залегощь]. Имитация распятия в последнем случае лишний раз подчеркивает, насколько тонкой является грань между чисто функциональным и по материалу «абсолютно природным» объектом и культурным артефактом, апеллирующим к многозначным культурным символам и смыслам.

Илл. 121

В некоторых случаях например, в оккультной и магической практике, само сотворение антропо– или зооморфного образа является следствием слепой воли случая или мистического прорицания. Так, при лечении испуга у башкир (обряд кот койу, букв. отпивание кут, т. е. души) в ковш с водой, расположенный над головой больного, выливали расплавленный свинец или воск. Получившаяся при этом фигурка считалась аналогом существа, вызвавшего испуг («человек», «лошадь», «собака» и т. п.). Для избавления от болезни фигурку необходимо было пришить к одежде пострадавшего [Руденко 1955, с. 325].

Кукла как культурный артефакт по определению противопоставлена природным объектам, хотя способы обозначения ее культурного статуса могут сильно варьироваться и иметь существенную этнокультурную специфику. Знаки культуры (дресскод, татуировка, прическа) или признаки человека, обозначенные специально выделенными частями тела, особенностями анатомии или признаками пола, превращают в куклу (зоо– или антропоморфный артефакт) любой природный объект от камня до ветви дерева.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.