Одеяния
Одеяния
По сравнению с окружающим миром, гарем мог показаться царством свободы и раскрепощенности. Здесь не скрывали лиц и прочих прелестей. Напротив, подчеркивать и даже преувеличивать все свои достоинства было прямой обязанностью их обладательниц. И мужья всегда имели беспрепятственную возможность наслаждаться красотой своих супруг.
Но как только обитательница гарема, хотя бы ненадолго, выходила за его пределы, все менялось.
«Мы надели наши фераджи и бурко, род капюшона, с прорезанными для глаз отверстиями, покрывающего голову, лицо и шею, — вспоминала Мелек-ханум свою поездку по Каиру. — Женщины нигде так тщательно не скрывают своего лица, как в Египте; везде в других местах они набрасывают на лицо лишь яшмак, род легкой газовой вуали. Мы сели в карету, решетки которой были настолько тонки, что позволяли свободно видеть все, и поехали во дворец Ибрагима-паши…»
Паранджа, чадра, яшмак и всевозможные вуали стали символами восточных женщин. Эти закрывающие лица одеяния порой представляются неким варварским обычаем, унижающим человеческое достоинство. Но так ли это было на самом деле, особенно в прошлые века?
Как известно, ни одна религия не рекомендует женщинам ходить с непокрытой головой. Без платка нельзя и теперь войти в церковь, синагогу или мечеть. Слово «опростоволоситься» изначально выражало как раз то, что женщине неприлично ходить без платка.
А что касается чадры или паранджи, то, оказавшись на Востоке, под его знойным солнцем, многие европейки предпочтут местную традицию, потому что увидят в ней не столько притеснение, сколько заботу о сохранении свежести лица. Сомневающиеся могут испробовать на себе силу южного солнца, быстро превращающего самое ухоженное личико в проблему для его обладательницы. Не говоря уже о песчаных бурях, затяжных ветрах и надоедливых насекомых. Здесь бессильны даже темные очки.
Европейские путешественники быстро поняли, что внешняя закрытость восточных женщин имеет и свои особые преимущества. В Европе считается неприличным глазеть по сторонам, и особенно на чужих мужчин, тем более в присутствии собственного мужа. В этом смысле закрывающая лицо, но на самом деле прозрачная чадра открывает любопытным дамам широкие возможности. К тому же и эти детали одежды имели свои моды, стили и украшения.
«Свободная по рождению женщина имеет право выходить из дома и наносить визиты, — писал Жерар де Нерваль. — Власть мужа ограничивается лишь тем, что он велит рабыням сопровождать жен, но это тщетная предосторожность, поскольку женам ничего не стоит взять рабыню в сообщницы или, переодевшись, улизнуть из бани или из дома подруги, пока сопровождающие ждут их у дверей. Покрывало и одинаковые одежды и впрямь предоставляют им больше свободы, чем европейским женщинам, склонным плести интриги. Забавные истории, которые вечерами рассказывают в кофейнях, часто повествуют о приключениях любовников, когда мужчины переодеваются в женское платье, чтобы проникнуть в гарем. Воистину, нет ничего проще, хотя добавим, что подобные истории порождены скорее воображением арабов, нежели турецкими нравами, уже два столетия царящими на Востоке. Мусульманин вовсе не склонен к адюльтеру и счел бы для себя оскорбительным любить женщину, которая ему не принадлежит».
Руки женщин были закрыты перчатками. Обувь, как правило, была без задников. Костюм дополняли различные дорогие украшения: веера, тросточки, зонтики, зеркальца и т. д.
Поначалу разнообразие загадочных одеяний поражало путешественников. Но очень скоро они научались «видеть» женщин и под этими покровами: молода ли, красива ли…
Восточные дамы отнюдь не были чужды веяниям моды, даже иноземным. Одалиски из разных стран света неизбежно оказывали влияние на гаремные костюмы, а модные журналы поступали в гаремы постоянно и в пугающих евнухов количествах.
«Если бы европеец смог каким-то чудом проникнуть в сераль султана, не будучи предупрежден о том, в какое место он попал, он в первый момент посчитал бы, что видит перед собой европейских дам, собравшихся на феминистский конгресс, — писал Джордж Дорис. — В самом деле, туалеты этих дам по своей форме и покрою все больше и больше приближаются к образцам тиранической парижской моды.
…Одно время каждая из них старалась так подобрать свое платье, чтобы оно сочеталось с муслиновыми энтари, которые носил султан. И когда Его Величество надевал розовое энтари, все эти дамы, готовясь принять его, тоже одевались в розовое. Однако господин, неизвестно почему, усмотрел что-то дурное в этом кокетливом обычае и формально запретил его».
Теофиль Готье описывает наряды обычных турчанок:
«Ханум была нарядно одета: у турчанок принято одеваться дома пышно, особенно если они ждут гостей. Ее черные волосы, заплетенные во множество мелких косичек, рассыпались по плечам. На голове сверкала, словно алмазный шлем, маленькая, небесно-голубая атласная тюбетейка, которую почти целиком покрывали нашитые на нее бриллианты изумительно чистой воды. Этот великолепный убор очень шел к ее строгой и благородной красоте, блестящим черным глазам, тонкому орлиному носу, алому рту, удлиненному овалу лица и всему надменно-благосклонному облику знатной особы.
Длинную шею украшало колье из крупного жемчуга, а распахнутый ворот шелковой рубашки приоткрывал маленькую грудь — форма ее была прелестна и не нуждалась в корсете, неудобства которого неведомы восточным женщинам. На ней было атласное гранатового цвета платье, открытое спереди, наподобие мужской шубы, с боковыми разрезами до колен и со шлейфом, точно придворное одеяние. Оно было обшито белой лентой, присобранной кое-где в сборки. Персидская шаль стягивала в поясе широкие шальвары из белой тафты, прикрывавшие желтые сафьянные бабуши, от которых виден был лишь носок, загнутый кверху, как у китаянок.
…Те, у кого красивые руки, умеют как бы невзначай показать тонкие, крашенные хной пальцы. Есть способы сделать непроницаемым или прозрачным муслин яшмака, удваивая складки или укладывая их в один слой; можно чуть приподнять или опустить несносную маску, сделать шире или уже щель между нею и головным убором. Между двумя этими белыми покровами блестят, как черные алмазы, как агатовые звезды, самые восхитительные в мире глаза, еще более яркие от подведенных век и словно вобравшие в себя всю выразительность лица, наполовину скрытого».
Жены и фаворитки султана никогда не появлялись перед ним в одном и том же платье. Султан и сам любил менять наряды. Отправленные в отставку костюмы поступали в распоряжение слуг.
Гаремные правила регулировали и повседневные наряды наложниц. Как писал Осман-бей, «обычай требует, чтобы никто во дворце не носил шуб, шалей, кофт и проч., и чтобы полудекольтированное платье было форменной одеждой. Единственные лица, имеющие право тепло одеваться и кутаться сколько угодно, это принцессы крови и жены султана. В силу этого закона все кальфы, ученицы и пр. должны проходить по залам и большим мраморным лестницам по сквозному ветру в одной легкой энтари на плечах. Летом подобный этикет не представляет неудобств, но зимой он может иметь печальные последствия для здоровья бедных девушек, которые иногда часами ожидают приказаний какой-нибудь султанши. И действительно, как говорят, зимой случаи заболевания горлом и грудью чрезвычайно часты в серале».
На картинах, посвященных гаремной жизни, мы действительно видим наложниц в весьма декольтированных нарядах, что за пределами сераля вызвало бы бурю общественного негодования.
В «Тысяче и одной ночи» описан особый ритуал открывания невесты в семи платьях:
«А затем певицы забили в бубны и засвистали в свирели, — и появились прислужницы, и посреди них дочь везиря; ее надушили и умастили, и одели, и убрали ей волосы, и окурили ее, и надели ей украшения и одежды из одежд царей Хосроев. И среди прочих одежд на ней была одежда, вышитая червонным золотом, с изображением зверей и птиц, и она спускалась от ее бровей, а на шею ее надели ожерелье ценою в тысячи, и каждый камешек в нем стоил богатства, которого не имел тобба и кесарь. И невеста стала подобна луне в четырнадцатую ночь, а подходя, она была похожа на гурию; да будет же превознесен тот, кто создал ее блестящей! И женщины окружили ее и стали как звезды, а она среди них была словно месяц, когда откроют его облака.
А Бедр-ад-дин Хасан басрийский сидел, и люди смотрели на него; и невеста горделиво приблизилась, покачиваясь, и горбатый конюх поднялся, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась и повернулась так, что оказалась перед Хасаном, сыном ее дяди, — и все засмеялись. И видя, что она направилась в сторону Хасана Бедр-ад-дина, все зашумели, и певицы подняли крик, а Бедр-ад-дин положил руку в карман и, взяв горсть золота, бросил ее в бубны певицам; и те обрадовались и сказали: „Мы хотели бы, чтобы эта невеста была для тебя“. И Хасан улыбнулся.
…И прислужницы открыли ее в первом платье, и Хасан уловил ее облик, и она принялась кичиться и покачиваться от чванства и ошеломила умы женщин и мужчин, и была она такова, как сказал поэт:
Вот солнце на тростинке над холмами
Явилось нам в гранатовой рубашке.
Вина слюны она дала мне выпить
И, щеки дав, огонь яркий погасила.
И это платье переменили и одели ее в голубую одежду, и она появилась словно луна, когда луна засияет, с волосами как уголь, нежными щеками, улыбающимися устами и высокой грудью, с нежными членами и томными глазами. И ее открыли во втором платье, и была она такова, как сказали о ней обладатели возвышенных помыслов:
В одеянье она пришла голубом к нам,
Что лазурью на свет небес так похоже,
И увидел, всмотревшись, я в одеянье
Месяц летний, сияющий зимней ночью.
Затем это платье переменили на другое и укрыли ее избытком ее волос и распустили ее черные длинные кудри, и их чернота и длина напоминали о мрачной ночи, и она поражала сердца колдующими стрелами своих глаз.
И ее открыли в третьем платье, и она была подобна тому, что сказал о ней сказавший:
Вот та, что закутала лицо свое в волосы
И стала соблазном нам, а кудри — как жало.
Я молвил: „Ты ночью день покрыла“. Она же: „Нет!
Покрыла я лик луны ночной темнотою“.
И ее открыли в четвертом платье, и она приблизилась, как восходящее солнце, покачиваясь от чванства и оборачиваясь, словно газель, и поражала сердца стрелами из-за своих век, как сказали о ней:
О, солнце красы! Она явилась взирающим
И блещет чванливостью, украшенной гордостью.
Лишь только увидит лик ее и улыбку уст
Дневное светило — вмиг за облако скроется.
И она появилась в пятой одежде, подобно ласковой девушке, похожая на трость бамбука или жаждущую газель, и скорпионы ее кудрей ползли по ее щекам, и она являла свои диковины и потряхивала бедрами, и завитки ее волос были не закрыты, как сказали о ней:
Явилась она как полный месяц в ночь радости,
И члены нежны ее и строен и гибок стан,
Зрачками прелестными пленяет людей она,
И жалость ланит ее напомнит о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются, —
Смотри берегись же змей, волос ее вьющихся.
И нежны бока ее, душа же ее тверда,
Хотя и мягки они, но крепче скал каменных.
И стрелы очей она пускает из-под ресниц
И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.
Когда мы обнимемся и пояса я коснусь,
Мешает прижать ее к себе грудь высокая.
О, прелесть ее! Она красоты затмила все!
О, стан ее! Тонкостью смущает он ивы ветвь!
И ее открыли в шестой одежде, зеленой, и своей стройностью она унизила копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте пределов желания. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца своими прекрасными свойствами, подобно тому, как сказал кто-то о ней:
О, девушка! Ловкость ее воспитала!
У щек ее солнце свой блеск зеленый —
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобной листве, что гранат прикрывает.
И молвили мы: „Как назвать это платье?“
Она же, в ответ нам, сказала прекрасно:
„Мы этой одеждой пронзали сердца
И дали ей имя ‚Пронзающая сердце‘“.
И ее открыли в седьмой одежде, цветом между шафраном и апельсином, как сказал о ней поэт:
В покрывалах ходит, кичась, она, что окрашены
Под шафран, сандал, и сафлор, и мускус, и амбры цвет.
Тонок стан ее, и коль скажет ей ее юность: „Встань!“
Скажут бедра ей: «Посиди на месте, зачем спешить!»
И когда я буду просить сближенья и скажет ей
Красота: „Будь щедрой!“ — чванливость скажет:
„Не надо!“ — ей.
…И ее стали открывать во всех семи платьях, до последнего, перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским, а горбатый конюх сидел один; и когда с этим покончили, людям разрешили уйти, — и вышли все, кто был на свадьбе из женщин и детей, и никого не осталось, кроме Бедр-ад-дина Хасана и горбатого конюха. И прислужницы увели невесту, чтобы снять с нее одежды и драгоценности и приготовить ее для жениха».
Что касается обуви и вообще женских ног, то здесь особое место занимает знаменитая китайская традиция бинтования ступней. Роберт ван Гулик пишет:
«Со времени династии Сун очень маленькие остроконечные ступни стали обязательным атрибутом красивой женщины, и постепенно этот обычай положил начало особой науке о ступнях и обуви. Маленькие ноги женщин стали считаться их самым интимным местом, символом женственности и наиболее сильным центром сексуальности. На эротических картинах времен династии Сун и позднее женщины изображались полностью обнаженными, и даже их наружные половые органы изображались со всеми подробностями, но мне никогда не приходилось видеть или читать о картине, где женщина была бы изображена с неперевязанными ступнями. Изображение этой части тела женщины было строго запрещено. Самое большее, на что мог пойти художник, — это нарисовать женщину завязывающей или развязывающей повязки на ступнях. Такой же запрет распространялся и на изображение голых женских ног, единственное исключение составляли женщины-божества, такие как Гуаньинь. Исключение составляли картинки босоногих служанок».