Глава 2. Сказки венского леса
Глава 2. Сказки венского леса
…но мы древние и страшные Саксы, переставшие улыбаться алисам, которые были немножко юнгом и слегка фрейдированы…
Джойс, «Поминки по Финнегану»
Как гласит одна современная легенда, однажды утром два психоаналитика встретились на улице. «Добрый день» — вежливо поздоровался первый. Другой лишь кивнул и прошел мимо. Кварталом ниже он вдруг остановился и громко произнес: «Что же всё-таки он имел в виду?».
Да, дорогой мой кузен, психоаналитики действительно хотят раскрыть тайные мотивы наших поступков, которые нам, простым людям с открытой душой, покажутся совершенно абсурдными. Сначала фрейдисты обнаружили символизм в снах — и действительно, согласно многим традициям, эти странные ночные видения несут в себе определенные зашифрованные послания. Затем они нашли скрытый смысл в оговорках и все, кто ещё помнит Ричарда Никсона и его фразу «Эта нация терпеть не может Пэта», понимают, что даже самый увертливый лжец иногда случайно выдает истинную правду (Я слышал как-то, что блистательный Малкольм Икс, споткнувшись, произнес такое, что едва могли представить себе наши добропорядочные чернокожие сограждане: «Как же я ненавижу каждую каплю чер… я хотел сказать, белой крови в моих жилах!». Историю эту постарались как можно быстрее умолчать).
Потом фрейдисты перешли к искусству и литературе, пытаясь и там на каждом шагу выявить утаенный подтекст, а множество одаренных творцов призналось в том, что вдохновение они получали из таинственных полуосознанных источников: так, Фолкнер сказал, что многие новеллы были ему продиктованы неким «Демоном»; Мэйлер говорил о своеобразном «бессознательном навигаторе», а Уильяму Блейку, по его собственным словам, указывал, о чем писать и что рисовать, сам архангел Гавриил. Вдохновленные таким успехом, аналитики принялись искать схожие символы в религии, мифологии, фольклоре, в науке, короче говоря, во всех продуктах человеческого воображения. Норман Браун в свое время писал о том, что любое высказывание представляет собой символическое совокупление, где субъект олицетворяет мужское начало, объект высказывания — женское, а глагол выступает своеобразным фаллосом. Постепенно, таким образом, фрейдизм осознал себя более чем наукой — скорее религиозным учением, претендующем на обоснование всего и вся. Эта идея имеет свой логический эквивалент и в медицине в виде панацеи, лекарства от любых болезней, и в физике на примере вечного двигателя; в любом случае, всё это недостижимые идеалы. Мы и так догадываемся об этом, исходя из обычного здравого смысла, но Расселл и Уайтхэд, одержимые нестерпимым желанием доказать очевидное, демонстрируют нам ещё раз невозможность создания таких вещей в своей книге «Principia Mathematica». Человеческая формула, принятая для объяснения всех прочих формул в виде «класса надо всеми классами, включающими себя же» рано или поздно приведет к противоречиям, касается это правило и логики и математики. Давайте вообще покончим с нашими замечательными фрейдистами, а заодно и с Фомой Аквинским, Марксом, Айном Рэндом и всякими другими благодетелями человечества вкупе с этими проклятыми варварами, которые насильно брили любого, кто не соглашался бриться, как гласит одна старая загадка (Ведь если он не побреется, то нарушит договор, но если и побреется, то нарушит его всё равно. Если мы представим, насколько противоречива ситуация этого человека, нам останется ему только посочувствовать).
Есть, впрочем, одно убежище от всевидящего ока фрейдизма, ведь на самом деле психоаналитикам подвластно далеко не всё. Есть двери, которые они не смогут взломать, храмы, в которые им не дано войти, и именно эти храмы и послужат нам прикрытием для провозглашения мистической и страшной свободы.
Однако сейчас фрейдизм занят разработкой одной очень крупной темы. К примеру, до тошнотворности опрятный и аккуратный человек, который беспокоится о состоянии своего бюджета, стремится занять авторитарное положение и приказывать остальным — идеальный бизнесмен, словом — это, с большой долей вероятности, так называемый анальный тип личности. Его нынешняя душевная скупость проистекает из стойких битв с родителями, приучавшими его в детстве к горшку. К этому типу, помимо бизнесменов, принадлежат также бухгалтеры, банкиры и математики. Неприятная мысль, не так ли? Это ещё не всё: мы также можем подозревать в нем скрытую гомосексуальность, так как женщины его буквально отпугивают и ему очень трудно побороть в себе подсознательное влечение к другим мужчинам. Не жмет ещё? Вот вам оральный тип человека — у него нежная душа и кровоточащее сердце, которое переживает всю боль мира так, словно она его собственная, символически же этот тип можно соотнести с младенцем в период кормления грудью.
Конечно, далеко не на каждого человека можно навесить такие ярлычки и заставить его в них поверить. Некоторые из нас действительно являются лишь этими фрейдистскими категориями и ничем более, особенно это заметно в литературных произведениях и постановках, где персонажи заметно упрощены для усиления драматического эффекта. Типичные оральные типы — чеховский дядя Ваня, Леопольд Блум Джойса, застенчивые герои, сыгранные Дэнни Кайе, Гарольдом Ллойдом, Уолли Коксом или Деннисом Хоппером — в реальном мире и до совершеннолетия бы не дожили.
Тем не менее, существуют определенные статистические данные по результатам психологических тестов, которые подтверждаются в течение нескольких десятилетий таких исследований. Выяснилось, что некоторые мужчины среди 300 утверждений, с которыми нужно было согласиться либо нет, дают положительные ответы на вопросы, указывающие на оральный характер личности — в данном случае личность действительно во многом сформировалась именно под влиянием впечатлений и условий периода раннего детства и складывающегося архетипа матери. Другие по результатам тестирования проявили себя личностью анального типа — то есть их развитие происходило под воздействием впечатлений в период приучения к туалету и других социальных правил соблюдения «морали» и «норм приличия». Например, фраза «Мне противно видеть, как ловкий адвокат водит за нос присяжных, стараясь оправдать преступника» — которую вы, должно быть, слышали иногда в своей жизни, однозначно отвергается представителями орального типа и принимается анальным типом личности. Так происходит потому, что оральный тип всегда отождествляет себя с пострадавшей стороной в любой ситуации и считает, что обвиняемый осужден ошибочно или попал в такую передрягу вообще не по своей вине, анальный же тип олицетворяет себя с архетипом отца и авторитарным принципом, постоянно и везде ища виноватых.[1]
Вы получите довольно занятные результаты, если небольшой группе людей предложите пройти письменный тест типа ТТО (теста на тематическую обусловленность); в тестах такого рода человек должен, посмотрев на картинку, сочинить о ней какую-нибудь историю. Выяснится, что оральный тип придумает историю орального характера, анальный — анального, интроверты и экстраверты, соответственно, отражающие их психическую организацию тексты. Первый великий психолог, Будда Гаутама, оказался, таким образом, прав в своем известном афоризме — «Мир, что мы видим, это лишь наша фантазия». Ещё один пример: на одной и той же картинке, изображающей юношу, стоящего перед женщиной преклонных лет с печальным лицом, оральный тип видит мать с сыном, сделавшим что-то плохое, но она готова простить его. Для анального типа этот парень не кто иной как налоговый инспектор, которого женщина пытается обмануть своими слезами, но он в любом случае получит с неё деньги…
Пока эти фрейдистские измышления не зашли слишком далеко, давайте остановимся и рассмотрим один любопытный исторический эпизод. Одна из самых известных афинских куртизанок Фрина, жившая в 4 веке до н. э., была почти современницей Перикла, Сократа, Алкивиада, Аристофана и Платона — этих, по меньшей мере, интересных собеседников, отличавшимися также весьма примечательными чертами: так, Алкивиад, выдающийся полководец, был вероятным любовником Сократа (который имел к тому же жену и любовницу на стороне). Попав в опалу, Алкивиад был выслан за забавные пьяные выходки: шатаясь по городу, он отрезал у статуй богов фаллосы. Так вот, Фрина была не только очень хороша собой (по её словам, она позировала знаменитому скульптору Праксителю для одной из его чувственных богинь), но и прекрасно образована и артистически одарена, впрочем, как и многие её современницы (С другой стороны, в афинских женах ценились их недалекость и покорность, и именно с этого времени стали считать, что эмансипация женщин была порождена мужским шовинизмом).
За свои независимые идеи Фрина в конце концов навлекла на себя проблемы: её обвинили в непочтительности к богам, что было весьма суровым приговором, за что был казнен позже сам Сократ. В деле Фрины суд склонялся к самому жестокому наказанию — как и незадолго до этого в случае с Анаксагором. Он был изгнан за то, в частности, что считал Солнце не богом вовсе, а только огромным осколком пылающей горы. Видя, что ситуация складывается отнюдь не в её пользу, Фрина (либо так решил её защитник, тут мнения расходятся) сбросила с себя одежду, представив на обозрение судьям все щедро дарованные природой сокровища, и заявила, что это её доказательство. Она была оправдана.
Циники тут, разумеется, скажут, что судьи оказались просто-напросто похотливыми стариками, а эстеты возразят, что история эта прекрасно иллюстрирует почти религиозное отношение к красоте в Афинах. Фрина сказала на суде, что боги благоволят к ней, наградив такой красотой, и что иного доказательства её невиновности и быть не может. Традиционное почитание обнаженной женской груди как отражение культа богини — матери вообще имеет очень глубокие корни, и поэтому поступок Фрины может и должен рассматриваться как проявление искреннего благочестия. Фрейдисты, однако, здесь тоже могут предложить нам несколько психологических интерпретаций. Согласно теории Фрейда, судьи, как правило, представляют анальный тип личности; однако будучи всё же людьми, они содержат в себе и элементы орального склада характера с присущими ему чувствительностью и милосердием. Отчаянный поступок Фрины, возможно, напомнивший им о почитании великой богини (культ её впоследствии был заменен на культ бога-отца Зевса, но в ранних Элевсинских мистериях ещё сохранялся), воскресил в памяти «оральные» ассоциации и воспоминания, в каком-то смысле этот эпизод может даже считаться примером древней гештальт-терапии. Частичное или полное обнажение используется наиболее радикальными терапевтами в целях пробуждения у пациента знания о своей истинной глубинной природе, лежащей в основе наших сложных социальных игр с чередующимися поощрениями и наказаниями.
(Полезно вспомнить в этой связи диккенсовский образ обнаженной женской груди как напоминания о том, чего мы лишились в суровую материальную эпоху; позже я процитирую этот отрывок из Дэвида Копперфилда. Меченая женщина Йозефа фон Штернберга с одной из самых напряженных концовок в истории кино также относится сюда: в этом фильме героиня Марлен Дитрих, стоя перед расстрельной командой, просит расческу и зеркальце, чтобы напоследок поправить прическу. Она внимательно смотрит в зеркало и не спеша, аккуратно расчесывает волосы; жест настолько изящный и настолько женственный, что один из солдат расплакался и, опустив винтовку, отказался стрелять и спас тем самым себя от позора. Его место занял другой, плоть от плоти взращенный современной цивилизацией, и его-то совесть уж точно не мучила. После того, как её расстреляли, зрители расходились по домам в такой гробовой тишине, какой никогда не было в кинотеатрах. Никто не посмел взглянуть друг другу в глаза).
Вернемся к нашим оральным и анальным типам: после того, как мы определили их принадлежность по результатам устных и письменных тестов, будет весьма любопытно провести с ними групповую терапию. Анальные экземпляры сразу же начнут оказывать давление на терапевта либо, если это не удастся, попытаются вместе с ним руководить остальной группой. Оральные же типы будут жаловаться на то, что они чувствуют себя совершенно беспомощными и нуждаются в постоянной заботе и уходе. Эти признаки настолько очевидны для опытного аналитика, что он, даже не зная результатов предыдущих тестов и не проводя глубокого анализа, может сразу распределить наших персонажей точно в эти две группы (Опыт этот повторяли несколько раз и всегда с предвиденными фрейдистами итогом. Доктор Тимоти Лири, получивший известность после изобретения им ЛСД, был одним из первых организаторов подобных экспериментов. Забавно, но придуманные им методы были позже испробованы на нем же, когда он сидел в тюрьме).
Но если фрейдисты правы и люди действительно демонстрируют схожие тенденции в своих устных ответах, придуманных образах и поведении в группе — мы должны внимательнее присмотреться к идеям старины Фрейда. По крайней мере, мы поймем, почему нас заинтересовала именно эта книга (и почему многие из нас стыдливо ощущают вину за интерес к таким темам).
Удовольствие от сосания груди у младенца есть, по Фрейду, удовольствие сексуального характера, а любовь матери к своему ребенку это опять же любовь сексуально обусловленная. Это, конечно, не означает, что маленький мальчик втайне хочет овладеть матерью или что все маленькие девочки поголовно лесбиянки. Это значит лишь, что базовые психологические и физические наслаждения на энергетическом и биологическом уровнях в целом точно такие же, как и в более поздних опытах подростковой сексуальности. Вильгельм Райх и Фредерик Перлс слегка уточняют эту концепцию, указывая, что страх — такая же энергия, только направленная в противоположную сторону; для простоты всё это можно назвать возбуждением. Когда возбуждение нарастает и энергия стремится высвободиться, то она может либо достичь своей цели и разрядиться, либо ее блокируют. При разрядке и снятии возбуждения происходят те же энергетические процессы, что и при удовлетворении сексуального вожделения; Фрейд это и имел в виду, говоря, что любое удовольствие — это сексуальное наслаждение. Если же энергия блокируется, то она остается такой же, какой была, и отсюда возникает чувство беспокойства и неудовлетворенности. Это состояние в разговоре характеризуется фразами типа: «Я не знаю, что делать, мне страшно, я не уверен/а в своем выборе» и т. д. Фрейд называл такое состояние Bezetzung (букв. «вложение»), но американские переводчики его работ использовали более академический термин Cathexis, что, в принципе, означает то же самое. По терминологии же Райха, это «эмоциональный якорь», привязывающий нашу психическую энергию к определенному предмету, в то время как Перлс дал этому понятию гораздо более прозаичное наименование — «быть склеенным с чем-либо». Таким образом, удовольствие младенца от материнской груди совершенно нормально и полностью объяснимо, следовательно, вполне естественно поведение человека, который стремится это удовольствие продлить как можно дольше. За исключением периодических эмоциональных сотрясений и прочих атак окружающей его среды, субъект этот взрослеет более-менее гармонично, сохраняя любовно-сексуальный опыт как нечто полезное и могущее пригодиться. Оральный элемент останется в нем навсегда, не ограничивая его личность, но в качестве одной из составляющих ее.
Эта оральная часть потенциально несет в себе множество приятных и полезных функций; например, именно благодаря ей мы получаем наслаждение от женской груди, посасывая, сжимая, целуя её. Даже изображение женской груди приносит нам удовольствие (Поэтому ханжи и поборники феминизма никогда не избавятся, как бы им не хотелось, от «порнографии» или так называемого «шовинистического» искусства. Им в любом случае нужно будет найти замену, ведь неотения — или затянувшееся младенчество — вообще свойственна человеку как биологическому виду. Оральные тенденции приобретает также и не менее успешно ребенок, которого кормили из бутылочки, ведь бутылочка выступает здесь как субститут пусть и «мертвой», но всё-таки груди). «Вселенское сознание» мистиков характеризует в нашем случае то ощущение единства с матерью, которое есть у грудного ребенка и объясняет, почему мы в более взрослом возрасте делимся нашей теплотой, заботой, милосердием с окружающими. Короче говоря, если осталась в нас ещё нерастраченная нежность, это означает, что оральный компонент личности не подавлен до конца.
Вполне очевидно с этой точки зрения, что Иисус из Назарета (или Иисус Христос христианской мифологии) был человеком с сильно развитым оральным элементом личности, обладавшим высочайшим уровнем мистического единения со Вселенной. Детей он сравнивал с воплощенным Царствием Божьим на Земле, одновременно деля ночлег с мытарями и отъявленными грешниками. Даже тех, кто распяли его, он простил. Совсем неудивительно поэтому, что очень многие живописцы изображали Иисуса в образе младенца у груди Марии, так как религия его абсолютно и всеобъемлюще оральна. Шизофреническая раздвоенность американского мышления проистекает из смешения христианских ценностей с безжалостным в желании извлечь коммерческую выгоду капиталистическим строем, который базируется на полном отрицании оральных, нравственных качеств человека. Мы здесь имеем дело со стремлением объединить два фактически взаимоисключающих понятия, порождающих в итоге монстра под названием «американский образ жизни». Позиция апостола Павла, яростного женоненавистника, представлявшего «анальный элемент» в христианстве, и привела в итоге ко всему этому.
Однако оральность может перерасти в заболевание в том случае, если человек задерживается на этой стадии и не желает либо не может достичь зрелости. Он становится в таком случае милосерднее самого Христа, который, кстати, был вполне способен громко осуждать «змеиное отродье» вокруг себя, клеймить законников «лицемерами» и кнутом выгонять торговцев из храма. По замечательному выражению д-ра Перлса, «зрелая личность предъявляет миру претензии и запросы, тогда как оральная личность скрывает в себе укоренившиеся обиды». Оральный человек, пристально посмотрев на что-то либо кого-то, вызвавшего у него обиду, обнаружит на нем отпечаток этой патологической оральности. Здоровой реакцией на раздражитель в данном случае послужит предложение раздражающему фактору убираться ко всем чертям, у орального же сразу возникнет желание подчиниться и простить мерзавцу его примитивность и неразвитость (и конечно, полную «бездуховность», не в пример самому себе), затаив, разумеется, невысказанное раздражение.
Д-р Перлс пишет:
«Если у вас есть трудности в общении с кем-либо, найдите причину своего неприятия. Обида, вообще, это одна из худших форм не пережитых до конца ситуаций, так как, если вы обижены на кого-либо, вы не можете ни спокойно жить, ни справиться с этим чувством. Обида — очень серьезное эмоциональное состояние, своего рода психологический тупик. Запомните поэтому: если вы обижены на кого-то, если вас что-то возмущает, обязательно выражайте это, ведь скрытая обида или негодование могут привести к чувству вины, истинные причины которого вас будут мучить впоследствии. Всякий раз, когда вы ощущаете вину, найдите способ выразить свои претензии миру, уже одно это вам сильно поможет».[2]
Обидчивые и зависимые оральные личности создают вокруг себя комплекс техник, который актер и режиссер Майк Николс назвал «выигрывать, проигрывая». Поясним это: в любом конфликте мы можем одержать победу откровенно и смело, а можем и символически, формально проиграв. Обладая при этом истинно оральной структурой личности, мы легко убеждаем себя в том, что наше поражение оказалось духовной или моральной победой над негодяями, от прямого столкновения с которыми мы изящно уклонились. Если вы присмотритесь к людям, особенно хорошо владеющим такой техникой, то сможете заметить, что они или рассылают незримое послание окружающим: мы настоящие победители, либо выражают то же самое осанкой, тоном, жестами или другими средствами невербального общения.
В одном старом мультфильме была сценка, когда старшина кричит на новобранца: «Убери с лица это выражение!». Так вот, новобранец, неспособный в силу многих причин одержать прямую победу над подавляющей армейской системой привычными путями, должен хотя бы сделать вид, что победил, пусть и выражением лица.
Инфантильная оральная личность пытается свести всё разнообразие человеческих взаимоотношений к ряду столкновений с парой огромных и упругих грудей. Если же вы не хотите или не можете играть такую роль, то наш оральный субъект автоматически записывает вас в категорию «плохой матери» или «строгой матери» (по терминологии Фрейда), которая эгоистично и злобно утаивает от своего ребенка желанные сосцы. Нет, конечно, если вас устраивает роль пары сосков, то всё прекрасно — осталось лишь обзавестись лицензией психиатра и бизнес пойдет, ведь такие типы с радостью будут отплачивать вам не то что годами — десятилетиями. Но тут есть одно важное правило: не пытайтесь лечить их, возомнив себя настоящим психиатром, иначе они разочаруются в вас и пойдут искать другого врача, то есть очередную няньку. «Мне надоело выслушать все эти жалобы каждый день» — жалуется один психиатр другому в старой шутке. «А кто их слушает?» — резонно отвечает второй.
Факт состоит в том, что большинство людей, наблюдаемых психиатрами, скорее всего либо полностью оральны либо эти элементы в структуре их личности преобладают вкупе с другими чертами. Так происходит потому, что оральные типы в любой ситуации прежде всего ожидают помощи со стороны, а психиатр в данном случае олицетворяет самую важную поддержку — материнскую. С другой стороны, в психиатрической практике чрезвычайно сложно найти и абсолютно анальную персону; у этих типов нет привычки считать себя обделенными и несчастными, зато есть талант делать несчастными всех окружающих. Совершенно не важно, как вы относитесь к анальному типу, насколько осторожно изучаете тонкости его игры и пытаетесь предсказывать ее правила — в итоге всегда окажется, что вы ошиблись и необходимо уточнить, пользуясь неисчерпаемым источником морального превосходства «подопечного».
(Относительно рациональные и уравновешенные анальные типы часто становятся судьями или бизнесменами, как мы уже сказали. Ими часто просто кишат так называемые «точные» сферы, типа математики, атомной энергетики, бухгалтерского учета, всякого рода профессорские круги и, естественно, армия. Говоря, что наша культура анальна, Фрейд подразумевает, что влиятельные и престижные социальные позиции создаются и поощряются анальными типами, которые, занимая эти места, получают законное право навязывать свои анальные ценности всем остальным. Эти ценности четко противопоставляются щедрости, душевному теплу, заботе, жалости, погребая под собой мазохистскую обидчивость и бесправность а-ля «Дядя Том» и «Бравый солдат Швейк», этих типичных оральных персонажей — подменяя все эти качества продуктивностью, точностью, ненавистью к телу и беспорядку, боязнью отличаться от других, сурово-реалистичным взглядом на бытие и постоянным желанием влезть в чужую жизнь с собственными моральными догмами. Более нервные и менее рациональные анальные идут в полицию или в кредитные компании взыскивать долги с населения).
Жесткое приучение ребенка к социальным поведенческим нормам вызывает у него страх и постепенно замещает уютное оральное мироощущение на рационально-моральное мировоззрение, что наглядно продемонстрировал Диккенс в Дэвиде Копперфилде. Это настолько фрейдистский вывод, что и в самом деле трудно поверить в то, что книга была написана за полвека до того, как Фрейд определил оральный и анальный типы в своей работе «Три очерка по теории сексуальности».
Диккенс описывает счастливое детство Дэвида, жившего со своей овдовевшей матерью, которая представляется нам величественным и одновременно кротким женским божеством. Сию идиллическую картину внезапно нарушает м-р Мордстоун со своим «комплексом Иеговы» (так современные психологи трактуют это отклонение), представляющий в данном случае архетипическое воплощение карающего мужского начала. Подчиняться всем правилам Мордстоуна совершенно нет возможности, так как их слишком много и они довольно странные, иные даже не высказаны прямо, а лишь подразумеваются. Дэвиду приходится терпеть постоянные порки (для его же блага, само собой, хотя Диккенс и подчеркивает удовольствие, которое получал Мордстоун от процесса порки, что вписывается в концепцию Фрейда). Вполне естественно, что Дэвид начал постепенно усваивать анальные воззрения (особенно после того, как Мордстоун стал его отчимом) и воображать себя маленьким испорченным негодяем, который и в самом деле заслуживает сурового наказания. В свете отголосков деяний Фрины и Элеоноры Аквитанской, обнажившей свою грудь в Иерусалиме, на самом пике средневекового патриархата, Диккенс рисует следующую сцену, когда Дэвид возвращается после годового обучения в школе:
Я вошел без стука, тихонько и робко.
Какое-то далекое-далекое воспоминание раннего детства проснулось во мне, когда я вошел в переднюю и услышал голос матери, доносившийся из гостиной. Она тихонько напевала. Мне почудилось, что когда я был ещё грудным младенцем и лежал у нее на коленях, я слышал эту самую колыбельную песенку. Напев этот казался мне одновременно и новым и таким старым, что сердце мое переполнилось радостью, как при встрече с дорогим другом после долгой разлуки.
По тому, как спокойно-задумчиво мать напевала, я решил, что она одна, и тихо вошел в гостиную. Мать сидела у камина с младенцем на руках и кормила его грудью; его крошечная ручка покоилась у нее на шее. Глаза ее были устремлены на личико ребенка, которого она убаюкивала своей песенкой. Предположение мое оказалось верным — никого другого в комнате не было.
Я заговорил с ней. Она вздрогнула, увидела меня и, вскрикнув: «Дэйви, родной мой мальчик!» — бросилась мне навстречу, опустилась возле меня на колени, поцеловала меня и, положив мою голову себе на грудь рядом с приютившимся там крошечным созданием, прижала его ручку к моим губам.
О, зачем я не умер в ту минуту! Лучше было мне умереть тогда, с сердцем, переполненным такими высокими чувствами…
Это сейчас подобная сентиментальность вызвала бы смущение вроде того, что во времена Диккенса испытывали, случайно застав сексуальную сцену. И ещё — если кто-то попытается не обращать внимания на смущение, он тем самым затронет глубочайшие переживания читателя — только проницательное и тонкое понимание этой сцены будет единственно достойным восхищения. Желание укрыться у материнской груди от жесткой «морали» и длани наказующей отца или бога — это настолько сильная и яркая тенденция, что ее вслед за Фрейдом фиксирует подавляющее большинство психоаналитиков. Пока мы не поймем, что одна наша часть нуждается в таком укрытии всякий раз, когда мы ласкаем женскую грудь, мы будем заниматься любовью в такой же темноте, как и наши родители, запершись в спальне. Только у них темнота была физическая, у нас же она будет психологическая.
Мордстоун позже возвращается на сцену, подвергая Дэвида очередным издевательствам. Один католический священник как-то пожаловался, что грудь актрисы Джейн Расселл нависает «словно грозовая туча» над каждой сценой фильма «Изгой»; грудь же матери Дэвида подобно солнцу освещает сгущающуюся с появлением Мордстоуна тьму, от которой Дэвид освобождается лишь в самом конце повествования, разоблачая жестокость, лицемерие и плохо скрываемый садизм викторианских методов воспитания детей.
Интересно отметить (хотя это вряд ли было сделано Диккенсом сознательно), что вторая часть имени Мордстоуна олицетворяет жесткие, «каменные» принципы анальной персоны, а первая наталкивает на аналогии с французским merde, экскрементами.
Способность Диккенса трогательно рассказывать о том, насколько жестоки были способы воспитания детей у Мордстоуна позднее привела к распространившейся либерализации в этом вопросе и, как следствие, — к педагогике доктора Бенджамина Спока. Такой же результат, как бы то ни было, был достигнут вследствие тонкой психологической атмосферы, царившей во всех, кроме наиболее «прогрессивных» семей; история Дэвида Копперфилда нас сейчас притягивает именно потому, что мы все в той или иной степени прошли через что-то подобное. Мы не смогли перенести наши детские привязанности и оральные привычки во взрослую жизнь, как это сделал Иисус; они все были подавлены моральным «созреванием». Поэтому, когда мы сталкиваемся в своей жизни с такими оральными типами, они выглядят в наших глазах не копиями Иисуса, а какими-то нелепыми карикатурами на него. Эти люди ревностно и даже злобно оберегают свою оральность, даже не пытаясь интегрироваться во взрослый реализм, но используя ее для того, чтобы затормозить, отсрочить созревание.
Надо, впрочем, сказать, что далеко не все оральные привычки, проявляющиеся в зрелый период жизни, обязательно являются отклонениями. Многие из нас слышали выражение: «Самый счастливый человек тот, кто умеет прощать» (поймут это на самом деле только те, кто на самом деле научились прощать других), а ведь прощение и милосердие это прямые следствия оставшейся в нас оральности. Полностью анальная личность никогда и ничего не прощает — что объясняет, кстати, почему консерваторами (анальными в абсолютном большинстве) был избран в качестве своего символа слон как олицетворение хорошей памяти.
Оральность тесно связана и с сексом (Возможно, впрочем, что сейчас это говорит во мне сильный оральный компонент, который я не могу даже вообразить у полностью анальной личности. Такие люди, на мой взгляд, не могут быть хорошими сексуальными партнерами).[3] Как отмечал Фрейд, оральность распространяется не только на «грудные» ассоциации, но и на поцелуи — ведь то, что мы называем просто «поцелуем», является удивительным по своей глубине проявлением чувств. На самом деле, за громоздкой и серьезной терминологией Фрейда в «Трех очерках по теории сексуальности» мы видим, что его чрезвычайно забавляет тот факт, что в ту эпоху поцелуй в губы отклонением не считался, а вот орально-генитальный контакт или попросту оральный секс определенно выходил за рамки дозволенного. Если же мы допустим, что традиционный половой акт был единственным сексуальным развлечением, заповеданным Богом человеческим существам, то в таком случае получается, что оральный секс это лишь один шаг в сторону от нормы, в то время как обычный поцелуй в губы — это уже два шага и оттого несомненное извращение. Про покусывание ушных мочек я вообще молчу…
Фрейд также пишет, что есть нечто странное в реакции обычного мужчины, когда он случайно воспользовался зубной щеткой жены, — он испытывает отвращение, и это несмотря на то, что за несколько минут до этого с наслаждением целовал ту же самую супругу.[4] Альфред Кинси, американский биолог и энтомолог, исследовавший также взаимоотношения полов, позднее указывал на точно такое же отвращение по отношению к куннилингусу или фелляции: люди считали, что при таком контакте легко подхватить какой-нибудь вирус, на что Кинси невозмутимо возражал, что при поцелуе в губы вероятность заразиться чем-либо гораздо выше.
Как прекрасно было известно Фрейду, большинство так называемых «причин» неприятия оральных привычек были следствием рациональности сознания современного человека. Один испугался, стараясь даже не думать о таких вещах, вслед за ним так же поступил и второй, а уже только потом были выдуманы «причины» не делать так-то и так-то, разной степени убедительности (Флобер писал об одном молодом мужчине, который избегал проституток, опасаясь венерических заболеваний и «самой прекрасной гонореи, которую могут подарить их возлюбленные сердца»). Вообще, отвращение к удовольствиям можно считать прямым следствием насилия над личностью в раннем детстве, не важно кем: родителями, старшим братом, учителем и так далее. Следы такого насилия остаются в душе надолго, если не на всю жизнь. Вышло бы довольно забавное эссе или даже целая книга о том, какие причины придумывает человек, чтобы не пробовать марихуану, ходить на работу, которую глубоко ненавидит, подчиняться очевидно идиотским да еще и необязательным правилам и делать многое-многое другое. Кроме некоторых случаев, когда человеку может угрожать реальная опасность, большинство наших страхов просто абсурдны и надуманны. Как старая университетская песня сводит все проблемы онтологии к эмпирицизму а-ля Дзен:
Мы здесь, потому что мы здесь,
потому что мы здесь, потому что мы здесь…
— так и мы можем сказать, что
Мы боимся, потому что боимся,
потому что боимся, потому что боимся…
К счастью, страхи, отражающие проблемы «ниже пояса», не настолько ярко выражены, как грудные. Я как-то читал, уже не помню, где — в колонке Энн Ландерс или в каком-то Dear Crabby, о женщине, которая не позволяла своему мужу полностью удовлетворяться во время любовного акта, считая, что это может привести к раку груди. Я бы посоветовал ей почитать Фрейда, чтобы убедиться в своей неискренности, ибо в данном случае «причина» возникает уже после страха. Самой же выразительной формой подавления оральных тенденций в нашей культуре была настоящая фобия грудного вскармливания, начавшаяся в 1920-х годах, достигшая своего пика в 1950-х, и только сейчас начинающая медленно угасать; подробнее эта тема как следствие общей параноидальности современного общества будет рассмотрена в главе «Закрытая грудь».
Фрейдизм в течение примерно того же промежутка времени в какой-то степени тоже достиг своего расцвета, и на этот же период приходится весьма примечательная карьера доктора Эдмунда Берглера. Он был убежден, что все человеческие неврозы и отклонения берут свое начало в желании обладания грудью — в довольно своеобразном аспекте, впрочем. Как пишет д-р Берглер, младенец ощущает неразрывное единство с соском, а то, что этот благодатный предмет является частью другого существа — матери, становится для него однажды шокирующим открытием и колоссальной травмой. Хуже того, мать может в любой момент сосок отобрать либо не давать этот «рог изобилия» вовсе. Отсюда, делает вывод ученый, и идет желание отомстить, являющееся скрытым мотивом всех последующих жизненных действий.
На первый взгляд, все это звучит не более странно других фрейдистских теорий, однако д-р Берглер еще только начал, дальше его концепция становится все более сложной и удивительной. В своей работе «Деньги и подсознание» он доказывает, что любой пациент, который сталкивается с высокой платой за лечение, отказывается платить, словно наказывая врача за то, что он прав. В Моде и подсознании есть одна мысль, которая мне очень нравится: женская одежда сейчас так плохо и безвкусно выглядит потому, что дизайнеры, которые все поголовно геи, так мстят своим матерям за то, что в детстве у них отбирали грудь; женщины же, эти милые крошки, на самом деле скрытые мазохистки, втайне увлекающиеся самобичеванием. В книге Ложный пол он доказал, что всё «нормальное», по мнению Кинси, абсолютно и бесспорно есть в той или иной степени отклонение; он уточнил, кстати, что только «миссионерская позиция» (или то, что гавайцы называют «мужчина сверху») единственно правильная. В работе Писатели и бессознательное он утверждает, что любой, кто пишет книги, является латентным гомосексуалистом потому, что автор обсасывает слова и упивается ими так, как «обычные» геи наслаждаются фелляцией, фаллос им в данном случае заменяет грудь. Весьма забавно то, что на обширных просторах своих текстов он постоянно подчеркивает: все критики его теорий — которых было предостаточно в психоаналитических и психологических кругах — все по-своему ненормальны и только скрывают это. В свете всего сказанного совершенно неудивительно, что он стал объектом ненависти номер один Фронта освобождения геев, и это действительно печально, потому что кое в чем он оказался прав, несмотря на легкую скандальность своих выводов.
Айра Уоллах в книге «Одноногий Фрейд снова в седле» иронично предполагает, что раз каждая женщина хочет иметь фаллос, то почему бы и мужчине не захотеть себе пару грудей? Пародия ли это? Карл Юнг, один из самых авторитетных оппонентов Фрейда, считает, что подсознательное желание стать более похожим на других с возрастом только возрастает — в качестве доказательства он приводит усы у пожилых женщин и обвисшую грудь у стариков. Уверены ли мы до конца, что он не прав? Совокупный человеческий опыт задержки в детстве отразился в нас настолько сильно, что любые домыслы по поводу грудной привязанности выглядят уже не столько плодом фантазии, сколько неотъемлемой частью общечеловеческого наследия.
Очень интересна в этой связи загадка орального садизма. Исходя из буквального прочтения фрейдовских теорий, такого в принципе быть не может, так как только у анального типа личности неприятные ощущения от приучения к туалету рождают ответную жестокость в будущем, оральным это не свойственно. (Слово petard (петарда), устаревшее название бомбы, однокоренное со словом fart (т. е. испускать газы), соответственно, мы можем себе представить армейский тип мышления как постоянный поиск чего-нибудь эдакого сверхмощного, способного свалить с ног кого угодно, как в старых шутках, когда, испуская газы, убивали на месте). Соглашаясь с Фрейдом, хотя он здесь слегка дает волю воображению, оральный садизм может происходить от каннибалистических фантазий грудного ребенка. (Кстати, мы ведь даже в зрелом возрасте, охваченные страстью, говорим: «Так бы и съел тебя всю»). Эта тема очень близка легендам о вампирах и оборотнях, существующим чуть ли не с неолита и получившим второе рождение, когда Голливуд начал извлекать коммерческую выгоду из этих образов. Было бы довольно наивно предполагать, что нет в Америке — да и в любой другой стране, где транслируется голливудская продукция — такого ребенка, который бы не знал страшных историй о том, как укушенный оборотнем сам становится оборотнем, начинает питаться человеческой плотью, находясь под влиянием полной луны (символа богини-матери, между прочим), и как другие наши очаровательные друзья, вампиры, восстают из могил, чтобы напиться теплой живой крови.
Эрнест Джонс еще в 1910 году посвятил этим легендам свое первое психоаналитическое исследование, указав, в частности, на странную, двойственную симпатию или даже сострадание к этим существам, выраженные во фразе: «Они не властны избавиться от того, кем стали»; мы крайне редко вспоминаем эти мудрые слова, видя наших человеческих недругов на войне либо в других подобных ситуациях. Факт состоит в том, что мы гораздо чаще идентифицируем себя не с жертвами этих чудовищ, но садистски соотносим себя с самими монстрами — что особенно заметно проявляется у детей. Так называемые «оральные» монстры доводят до крайней точки те импульсы, которые бессознательно появляются у нас во время орального секса, но подавляются из-за социальных табу или сопереживания партнеру, ведь мы только говорим «Я бы съел тебя всю», ограничиваясь на самом деле нежными покусываниями и поцелуями. Американский исследователь эротики Гершон Легман пишет, что мужчины презирают женщину, которая чересчур увлекается фелляцией, подчеркивая ее неполноценность: «Она только сосать и умеет» — скажут о ней, приятно проведя время. Легман считает, что здесь речь идет о подсознательном страхе того, что фелляция может перерасти в настоящий оральный садизм. Подобным же образом многие женщины разрешают мужчинам оральные ласки в значительной степени потому, что мужчина нуждается в подтверждении своей любовной неотразимости; они бы наслаждались ими еще больше, если бы не необъяснимая боязнь, что в какой-то момент мужчина вцепится зубами в их плоть и начнет рвать ее. Общеизвестно, что оральный секс приносит истинное и полноценное удовольствие людям, которые вместе уже давно и научились полностью доверять друг другу.
Один анекдот из книги Легмана Смысл пошлых шуток будет здесь очень кстати. Одна озлобленная особа, которой всю жизнь не везло с мужчинами, додумалась до изощренной и чисто женской мести. В своем доме она соблазняла женатых мужчин, удовлетворяла, пока они все еще были одеты, а потом сплевывала семя прямо на брюки: «Попробуй объяснить это своей жене, ублюдок!». Один достойный джентльмен, профессор, услышав об этом, позволил себе повестись на ее уловки. Когда она закончила представление, он спокойно встал, снял испачканные брюки, достал другую пару из своего портфеля, переоделся, надел шляпу и удалился.
Эта брезгливость перед оральными актами, которая и придает негативный оттенок слову «сосать», отражена в нетленных надписях вроде «Том сосет», «Сьюзи сосет», «Копы сосут» и так далее. В 1960-е такие граффити приобрели политическую окраску, повествуя всему миру, что «Джонсон сосет», и появлялись они в любых местах, где собирались радикалы. Норман Мейлер вспоминал, что видел во время большой антивоенной демонстрации в 1967 году на стене Пентагона надпись «Пентагон сосет»; по его словам, даже если солдаты обычно презирали пацифистов, то тогда они определенно и даже с радостью разделяли настроения протестующих. Выражение же «Армия это как косяк с марихуаной — чем глубже затянешься, тем больше получишь» вообще получило немалую популярность среди надписей в туалетах.
В итоге все эти игрушки превратились в многочисленные пародии, среди которых наиболее памятна «Дракула сосет», интересная тем, что в этой шутке выражена ярко представленная в фильмах 60-х годов сексуальность вампиров и их незабываемо чувственный укус в шею. Первым этот момент подметил режиссер Роже Вадим в своей сложной, декадентской работе «Кровь и розы». Странноватое творчество Романа Полански поставило здесь логическую точку: в пародийном фильме «Бесстрашные убийцы вампиров или Извините, ваши зубы в моей шее» у одного из героев-вампиров сын обладал открыто гомосексуальными наклонностями, а другой, вампир-еврей, был абсолютно равнодушен к распятию. Бела Лугоши Фрейд понял тоже вполне для себя традиционно и, по его мнению, «„Дракула“ Тода Браунинга» насыщен многочисленными тайными и явными сексуальными извращениями.[5]
Последняя надпись, которую вполне можно увидеть на каком-нибудь значке, снижает негативное значение слова «сосать» до полного абсурда, информируя нас с бесстрастной биологической точностью: «Дети сосут».