Глава 5. Возвращение подавленного

Глава 5. Возвращение подавленного

…но под завесой пологов пурпурных,

В объятиях любовниц полногрудых,

Величественных львиц — о, как нежны

И как ужасны ласки их!..

Алистер Кроули, Ага![20]

Как писал Тимоти Лири в Психологии сегодня (Т.6. № 8, Январь 1973) постоянная тенденция к подавлению настолько сформировала характер христианской и пост-христианской цивилизации, что даже наши психологи не занимались глубоким исследованием гедонистического поведения. Мы знаем многое (возможно, даже больше, чем следует) об обусловленном поведении, о том, как верно рассчитанные вознаграждение и наказание могут убедить голубя спрятать голову под крыло, в то время как он хочет есть (Беррес Скиннер довел это в своих опытах до мастерства) и как те же самые техники могут убедить человека признаться в преступлении, которого он не совершал (русские вам многое могут об этом рассказать). Необусловленное или гедонистическое поведение, тем не менее, пристально изучалось, хотя сам д-р Скиннер весьма резко отрицал существование такого типа поведения вообще. За некоторыми исключениями, психологи и психиатры, признававшие наличие необусловленного поведения, неизменно добавляли, что оно является следствием патологических, ненормальных личностных изменений.

Сексуальное поведение (которое часто кажется необусловленным разумными причинами и после определенной «точки невозврата», которую мы все интуитивно определяем, заходит на территорию чистого гедонизма), было последним типом поведения, которое исследовалось научно. По причинам, далеким от мистических, первые подступы к этой теме начались с исследования истерии и помешательства, начатых великим Жаном Шарко в Париже в конце девятнадцатого века. Небезызвестный вывод Шарко о том, что такие симптомы «всегда носят сексуальный характер — всегда — всегда — всегда»[21], большинством людей рассматривается как Dummheit («глупость»). Но как мы все знаем, один молодой венец по имени Фрейд воспринял старика всерьез и начал глубоко изучать собственных истероидных пациентов на предмет правильности этой дикой гипотезы. Мы обычно забываем о последующем разочаровании Фрейда, когда, несмотря на все собранные им доказательства правоты Шарко, накапливались другие, убеждавшие его, что такие симптомы проистекают прежде всего от душевных травм, полученных в детстве. А так как всем прекрасно известно, что дети не испытывают сексуального влечения, следовательно, Шарко глубоко заблуждался…

Фрейд застрял на этом месте на несколько месяцев, пока ему в голову не пришла еще более фантастическая теория: Дети и подростки это в первую очередь сексуально озабоченные существа. Разумеется, он очень долго колебался, не решаясь опубликовать столь смелое заключение — когда же он это сделал, большинство медицинских светил торжественно заявили, что он, должно быть, свихнулся, подобно своим беспокойным пациентам. Сейчас, когда даже самые жесткие критики Фрейда (даже феминистки, утверждавшие, что он воплощенный Дьявол) признают существование младенческой сексуальности, нам очень трудно представить, что для современников Фрейда это оставалось загадкой, и насколько тяжело было для него самого впервые столкнуться с этим. Нам трудно даже помыслить о том, что существуют настолько важные, насколько же и неизвестные нам факты касаемо человеческой жизни, потому что все мы находимся во власти общепринятых догм…

И еще одна любопытная вещь: пытаясь объяснить так называемые современные неврозы (нервные тики, тревожность, головокружения, умеренные истерии), Фрейд обнаружил значительные различия между ними и теми психоневрозами, что описаны альтернативной теорией их происхождения. Он решил, что они вызваны чрезмерной мастурбацией. (Нет, это не опечатка). Конечно, фактически любой медицинский авторитет того времени верил в похожие вещи, и боязнь стать жертвой подобных заболеваний вследствие увлечения онанизмом вела к забавным крайностям, типа «мужского пояса верности», запатентованного в Соединенных Штатах в 1890-х годах. Это устройство имело отверстие, через которое можно было продевать пенис для мочеиспускания, и кольцо из острых игл вокруг этого отверстия, которые вонзались в орган всякий раз, когда он увеличится достаточно для мастурбации. Отцы, вероятно, покупали сие замечательное изобретение и надевали на сыновей — «для их же блага», разумеется.

В 1812 году доктор Бенджамин Раш, один из основателей современной психиатрии, заявил, что мужская мастурбация приводит к «семенной слабости, импотенции, болезненному мочеиспусканию, сухотке спинного мозга, туберкулезу легких, диспепсии, расстройствам зрения, головокружению, эпилепсии, ипохондрии, потере памяти, манальгии[22], слабоумию и смерти». В течение двадцати лет мастурбация считалась причиной безумия. Относительно недавно, в 1938 году, психоаналитик Карл Менингер писал, что в «бессознательной идее (мастурбации) многие видели отчетливую угрозу».

Если Фрейд разделял такие панические настроения, то никто другой и не осмелился бы продвинуть подоплеку половой близости до той точки, где он ее и оставил. Первым очевидным шагом было начать с систематики и классификации, обычных процедур при зарождении новой науки. Кроме ограниченных исследований современников Фрейда Крафта-Эббинга и Хевлока Эллиса, никто этим еще не занимался. Десятилетиями вакуум оставался пустым, возможно, ученых отпугивала сомнительная репутация Фрейда. В итоге, в 1940-х годах Кинси опубликовал образцы человеческого сексуального поведения, в объеме, достаточном для научного значения. Мы уже знаем (если внимательно читаем нужные книги) все о сексуальных шаблонах поведения малиновки и ворона, слона и кита, червя и амебы; пора было в конце концов узнать что-то и о себе. Те, кто были в те времена более-менее сознательными, помнят универсальную реакцию на это: «О Господи, я и не один такой!». Мы, впрочем, должны были ждать еще почти до конца 1960-х, когда появились точные данные по физиологии оргазма, собранные Мастерсом и Джонсоном.

Лири определенно прав: Боязнь гедонистического поведения все еще сильна в этой цивилизации. Анальная ментальность, строго (или тревожно) преданная воле к власти, логике и жесткому контролю, все еще превалирует над проявлением спонтанных телесных реакций, наряду с нежностью и теплотой.

Взглянем на чудесное фото на странице 108[23]. Для нормального человека, чьи оральная и анальная стадии прошли без травм и «залипаний», это довольно милая картинка и больше тут сказать нечего. Напротив, для орального типа это почти религиозное видение, вызывающее или глубокую печаль или дикую радость, в зависимости от того, как близок он к повороту своего собственного мирка к той стихии космической любви, о которой ему напоминает эта простая фотография. Для анальной же персоны тут все предельно ясно: это «шокирующе», «непристойно», «грязно» и далее в том же духе.

Поэтому, когда грудь начала свое триумфальное возвращение после запрета 1920-х, выглядело это почти «случайным». То было время девушек в свитерах, типичными представителями которых были Лана Тернер и Полетт Годар. Сначала эти леди благопристойно скрывали грудь по всем канонам ханжеской морали, если же грудь все равно выступала на передний план — что ж, это считалось ошибкой натурщицы. Скептиков с кафедр, настаивавших, что свитера намеренно облегают самые привлекательные места, дабы подчеркнуть их, могли обвинить в «грязных мыслях», тем самым собственная анальная ментальность оборачивалась против них же. «Радостно было оттого, что начинался рассвет жизни». Копии Тернер-Годар были повсюду и оральные типы наслаждались зрелищем миллионов очаровательных грудей, поддразнивавших их со всех сторон, тогда как анальные типы не могли, в свою очередь, пожаловаться на неприкрытую демонстрацию плоти — все было вполне умеренно. Девушки в свитерах подчеркивали своё материнское достоинство самым заметным образом, ничего при этом не обнажая, подобно вечерним платьям.

Полетт Годар приобрела репутацию почти воплощенной богини, заметную в ее весьма публичной «частной» жизни, отправившись в мировой круиз на яхте Чарли Чаплина, в то время как — о, ужас — они не были официальными супругами. Моралисты с типичным анальным возмущением добавляли этот случай в и без того длинный список претензий к бедному Чаплину, что привело в итоге к его полудобровольному отъезду из Соединенных Штатов. Мисс Годар вошла в список самых сексуальных звезд 1940-х, и как одна из самых талантливых комедийных актрис. Хотя она и затмевалась гением Чаплина, играя вместе с ним, она довольно часто добивалась смеха у зрителей (как и вожделения, впрочем), работая в паре с легковесными комиками вроде Боба Хоупа. По сексуальной же привлекательности с ней могла сравниться лишь еще одна комедийная актриса Стелла Стивенс. Вполне допустимо считать, что грудь начала возвращаться на законные позиции под эгидой мисс Годар, ведь она, как в свое время Элеонора Аквитанская, оказалась своего рода поворотной точкой в американской культурной истории.

Необходимо признать, что «возвращенная» грудь со временем превратилась в настоящую американскую одержимость, которая очень развлекает (заставляя втайне завидовать) иностранных визитеров. Многими наблюдателями, претендующими на интеллектуальность, такая озабоченность сравнивалась с влечением к груди у младенцев, поэтому, дескать, американская нация сама по себе более инфантильна, нежели другие народы. Никто в то время (так велик был комплекс национальной неполноценности, по крайней мере, у тех классов, что обсуждали эту проблему) не затрагивал в этой связи испанское сексуальное богохульство[24], византийское ханжество русских, странное влечение к копрофилии, заметное в немецкой эротике (а также в нацистской антисемитской болтовне), традицию шлепать детей по заднице в Англии и многое-многое другое, что, быть может, было действительно полезным. Также на полном серьезе заявлялось, что такая одержимость грудью указывает на глубокое отвращение американцев перед вагиной. Однако никто не осмелился вспомнить про растущий коэффициент рождаемости, чтобы ответить на этот абсурд. Мы все приучены думать о самих себе как о неотесанной деревенщине и вглядываться через Атлантику в поисках озарения (точно также, как сейчас молодые смотрят через Тихий океан). Это ощущение все время витало вокруг вплоть до самой Революции, и Фрэнсис Хопкинсон, писатель, также подписавший Декларацию Независимости, однажды пожаловался на диатрибу в адрес Европы:

Мы никогда и не думали,

Чтобы такая благодать

Из сего проклятого места

Могла ли перед нами предстать?

На самом деле, американскую манию груди в конце 1930-50-х годов проще всего объяснить питательной средой. В те годы американские девочки питались лучше и получали больше витаминов, чем их европейские ровесницы, а груди европейских женщин не были столь округлы и желанны, чтобы возбуждать европейских мужчин. Как только Европа начала восстанавливаться после войны, по-настоящему восхитительные груди таких прелестниц как Джина Лоллобриджида, Софи Лорен и Анита Экберг спровоцировали вполне «американское» признание этих сокровищ у европейских мужчин. Почему бы и нет? Как мы уже доказали, преклонение перед грудью вряд ли было американским изобретением; восходит этот культ, по меньшей мере, к Венере из Уиллендорфа.

Конечно, все это можно было назвать грудным фетишизмом, хотя тогда он был в Америке, а сейчас повсюду. Доходило до того, что многие мужчины относились к большой груди так же, как другие фетишисты относятся к нижнему белью, обуви или кожаной одежде. Об этом прекрасно знали дельцы порнобизнеса, используя фетиш в анонсах своих фильмов, вроде этого:

«20-тилетняя ирландская девушка с бюстом 47 дюймов в обхвате фотографируется полностью обнаженной. Это доставит вам истинное удовольствие…»[25]

С другой стороны, некоторые мужчины предпочитают небольшую аккуратную грудь, считая эти пресловутые 47 дюймов почти комическим зрелищем. Я как-то работал в одном мужском журнале (это не был Playboy), в котором все девочки грудь имели небольшую, почти мальчишескую; я думал, что это было личной прихотью издателя, до тех пор, пока он прямо не поручил мне «отпечатать девчонок, да попышнее, Бога ради!». Тут и выяснилось, что эти плоскогрудые красавицы отражали мои предрассудки против этого издателя, который позднее стал ведущим деятелем Движения за Освобождение Геев.

(Мужчины, которым нравится большая грудь, не фетишисты; мужчины, которым нравится грудь маленькая, не латентные геи. Фрейдистские теории превратились в научную фантастику, когда стали применяться в качестве законов ко всем, а не статистических обобщений, приложимых ко многим).

Надо заметить, что Голливуд, главный храм культа груди в те времена, источавший довольно шизофренические поветрия, особенно после того, как увлечение девушками в свитерах сошло на нет и стало очевидно, что мужчины хотят видеть больше тела. Католическая церковь тогда была еще сильна, и имела эта группа престарелых холостяков в черных рясах довольно странные представления об общественных стандартах (странные, пока вы сами не станете таким же старым холостяком в черной рясе). Очень забавно было наблюдать, как в фильмах 1940-ранних 50-х годов оператор и режиссер объединялись, чтобы каждый дюйм обнажения тела выглядел, выражаясь дзенской терминологией, счастливой случайностью. «О, нет», будто бы говорили они, «мы не специально сняли это кадр так, чтобы показать, какая роскошная грудь у актрисы. Она спокойно сидела в своем вечернем платье с глубоким, как горная пропасть, вырезом, пока камера двигалась над ее головой, демонстрируя вам разносящего напитки официанта». Камера тогда проходила мимо всякого рода заманчивых ракурсов не останавливаясь, как, должно быть, глаза мальчишек из католической школы. Когда же она наконец начала задерживаться на интересных местах, а произошло это в начале 50-х, тогда и началась сексуальная революция.

Оправдания того, почему исполнительница главной женской роли в фильме полураздета, были достойны казуистики самих иезуитов. Глядя на американское телевидение в те годы, казалось, что американцы готовы в любую секунду прыгнуть в койку (где спали, кстати, по одному, даже если были официально женаты. Двуспальные кровати появлялись в фильме только тогда, когда ведущий актер играл роль супруга главной героини). Даму в те славные времена ливень всегда настигал в самый неожиданный момент (что требовало переодеться); и если по сюжету был телефонный звонок, будьте уверены, какая-нибудь Бетти Гребл или Дженнифер Джонс обязательно должна будет выйти из душа, чтобы на него ответить.

В таком лицемерном контексте, когда каждый дюйм тела будто бы обнажался по счастливой случайности, грудь, естественно, доминировала над гениталиями, так как цензура легко допускала несколько лишних сантиметров открытого тела, если актриса была в вечернем платье, купальном костюме или ночной рубашке. Но если хотя бы слегка была заметна промежность, то это было грязной и похотливой выдумкой режиссера, и нет сомнения в том, что сказал бы по этому поводу кардинал Спеллман. Сей достойный джентльмен, позже зачисленный в ястребы озлобленными католиками-пацифистами за свою горячую поддержку Вьетнамской войны, обвинил Джейн Расселл, щеголяющую своими формами в Изгое, в том, что она сознательно наставляет рога зрителям-мужчинам и через это вовлекает их во грех. Аргумент, что мисс Рассел всего лишь играла свою роль, никак не убедил почтенного пресвитера; он определенно склонялся к точке зрения, что, если настолько щедро ее одарила природа, то продюсерам нужно было нарядить ее так, чтобы скрыть это божеское упущение и не попустить, чтобы у мужской аудитории появилось желание гулять на стороне, как у туристов в Гранд-Каньоне. Затем появилась Джейн Мэнсфилд и против нее поднялось еще большее возмущение; стало ясно, что, скрывая еще меньше, она вызывает не меньше похотливых желаний, оставаясь бесспорной причиной греха. Никакие пуританские меры уже не могли спасти ситуацию, церковь уже не обладала властью принудить мисс Мэнсфилд лечь на стол хирурга и укоротить природные богатства. Она в конце концов погибла в страшной автокатастрофе, когда ей отрезало голову, и приверженцы теорий о бессознательной магии Чарльза Форта туманно намекают на то, что дурные вибрации маммалофобии все-таки настигли ее.

В ранних 60-х запросы европейского рынка кинопроката вынуждают Голливуд снимать две версии одних и тех же сцен: одну, где грудь частично прикрыта (для американской аудитории), и другую, где это дивное зрелище предстает во всем нагом великолепии (ням-ням, но только для континента). Когда такая традиция стала общественным достоянием и Playboy начал помещать в каждом номере роскошных грудастых красавиц, было очевидно, что настал конец гегемонии католической церкви над нашим кинематографом. Люди начали спрашивать себя, была ли церковь столь сильна в нашем предположительно плюралистическом обществе, и нужно ли было ждать по любому поводу дозволения Ватикана. Продюсеры хотели показывать то, что хотела видеть публика, а хотела она видеть настолько много, насколько продюсеры осмеливались показать. Было на самом деле абсурдно, что кучка мужчин, отказавшихся от своей мужественности, устанавливает законы и стандарты, которым обязаны подчиняться сто тридцать миллионов некатоликов. Куда исчезла знаменитая «стена между церковью и государством» Джефферсона? Ватикан перепрыгнул через нее подобно нацистам, без труда преодолевшим линию Мажино и взявшим Париж. Теперь эта стена прочно вернулась на свое место, и в Соединенных Штатах начали появляться фильмы для взрослых, как и должно быть в секулярном плюралистическом обществе, завещанном нам отцами-основателями.

Тем не менее, меня сильно задело, когда я впервые увидел в американском фильме соски. Это выглядело так, словно я заполучил частичную шизофрению, которая проявляла себя только при входе в кинотеатр. У женщин есть соски в реальной жизни, в «Плейбое», в европейских фильмах, в порнографии, в National Geographic; но в Голливуде, как я уже начал подозревать, они так и рождаются с кусочком ткани, который не сможет удалить самый великий хирург во вселенной. А тут они впервые появились на экране; это были Гавайи, и уж там-то обнаженная грудь была вполне извинительна — очень даже внимательно извинительна, я бы сказал — исторической достоверностью; еще я помню момент, когда кардинал Ришелье мистическим образом преобразился в премьер-министра Ришелье (в версии Трех мушкетеров Джин Келли). История у нас изменилась в 1984, чтобы сохранить хоть какую-то достоверность. (Как часто мы видели актеров, наступавших на эти пресловутые грабли, и актрис, воплощавших сладострастных гречанок и римлянок или даже пиратов, но по-прежнему вынужденных произносить диалоги так, словно они выросли в католическом монастыре. Это был великий и негласный миф американского кино до середины 60-х — все и вся вышло из монастырских стен — и никто ведь не усомнился в странных сексуальных идеях кардинальского совета?). А еще здесь были соски, настоящие живые соски на телеэкране, и я понял, что та эпоха наконец закончилась. Что-то подобное я испытал, когда в тринадцатилетнем возрасте узнал о смерти Рузвельта; я серьезно верил в то, что никто его заменить не сможет. До тех сосков в Гавайях, я думаю, что не видел еще ни одного американского фильма, не отражавшего так или иначе католическую идеологию.

Разумеется, католики были не так глупы (в их собственном понимании, конечно): подавление не было статическим процессом, но всегда динамическим, направленным к тотальному контролю, либо отступавшим перед той силой, которую четко обозначили французские интеллектуалы: Желанием. Шекспир вопрошал, как может выжить хрупкая словно цветок красота, а Теннеси Уильямс отвечал ему в Королевском пути, что в горах цветы растут и сквозь камни. Зов «Цветочной силы» в 60-х можно было также назвать Силой сосцов. Эти нежные бутоны прорвались сквозь твердыню репрессии, и Желание начало сотрясать стены городов. С экранов зазвучала наконец настоящая, живая речь; тело начало обнажаться, медленно, но верно сбрасывая покровы стыда и лицемерия; начали появляться топлесс-клубы; негры восстали против нищеты, студенты против скуки и рутинной учебы; даже самые верные граждане начали протестовать против бессмысленной войны (но когда эти верноподданные возражали против нее на тех же позициях?); индейцы очнулись от депрессии, в которой пребывали после последнего поражения в Вундед-Ни[26] и снова начали агитировать в свою защиту; мятежи, в конце концов, стали происходить в тюрьмах, армии, на флоте, вовлекая даже офицерский состав Военно-воздушных сил. По терминологии Фредерика Перлза, люди прекратили скрывать свое недовольство и начали предъявлять претензии — и многие из них во всеуслышание заявили, что пойдут на любые крайности, чтобы добиться желаемого. Но уже в конце десятилетия «Безумцы Иисуса», феминистки и молчаливое большинство пребывало в панике, отчаянно пытаясь восстановить хоть какие-то остатки разрушенных ими же стен, традиционно удерживавших цивилизованное человечество на краю бездны, в которую оно постоянно рискует свалиться. Об этом писал консервативный историк Курт Вогелин, когда упоминал о гностиках, мечтавших о царстве небесном на земле, не откладывая его на посмертное существование. Вогелин говорит, что гностическая ересь лежит в основе всех радикальных течений, и он, скорее всего, прав. Вся современная история — это история противостояния Власти и Желания: власть требует подчинения, Желание же требует удовлетворения.

Мы уже достигли той точки, когда серьезные ученые люди с кучей степеней за плечами, братья мои — философ Герберт Маркузе в Эросе и цивилизации, классицист Норман Браун в Жизни против смерти — повернули оружие Фрейда против него же. Особую роль тут сыграли введенные венским мудрецом принцип реальности и принцип удовольствия, отражавшие вечное диалектическое противостояние между двумя силами, когда желание требует от нас немедленного удовлетворения, а реальность всегда предупреждает нас о возможных последствиях рискованного поступка. Это в целом нормально и обсуждать тут нечего, однако Фрейд застрял на каких-то сомнительных условиях и ограничениях, которых мы и не искали. Оказалось, что его принцип реальности подразумевает в том числе подавление, не оправдываемое никакими реальными угрозами вообще, исключая, разве что, дискомфорт при столкновении с остатками его собственного викторианского суперэго. Мастурбация это не объективный вред; супружеская измена, которая, предположительно, может довести даже до убийства в некоторых случаях, иногда пойдет лишь на благо; гомосексуальные связи опасны только при отсутствии презерватива, и если партнер болен СПИДом. Насколько вообще правомерно говорить о принципе реальности при том подавлении всего и вся, что мы наблюдаем каждый день?

Именно в этом суть споров о так называемом Сознании III. Зеленеющая Америка Чарльза Райха мгновенно стала бестселлером — даже несмотря на тот факт, что большинство отзывов были на редкость враждебными. Успех этой книги был в том, что Райх озвучил то, наступления чего многие ждали (или боялись) — его Сознание III было возвращением оральных ценностей, любви и нежности, подавляемых на Западе в течение вот уже трех тысяч лет. Как и Маклюэн с его электронной мистикой, Лири с кислотным Дзен («Ты Бог. Помнишь об этом?»), как Браун и Маркузе с концепцией неограниченной свободы, идеи Райха чрезвычайно важны, не важно, прав он в конце концов или нет. Он определил, что то чувство головокружения, которое многие из нас испытали в шестидесятые, еще и сейчас учит нас тому, что многие вещи, что мы мнили вечными, на самом деле лишь проскальзывают мимолетно перед нашим взором. Та злоба, с которой критики обрушиваются на Райха (а также Маклюэна, Лири, Маркузе и Брауна) свидетельствует о глубоком подсознательном страхе того, что эти еретики окажутся правы.

Позволю себе процитировать типичные нападки феминисток на Райха на примере книжки Нэнси МакУильямс Спор о Сознании III:

Для мужского шовинизма искренняя любовь к человечеству, свободная чувственность и спонтанное самовыражение лишь маски, коварно скрывающие подлинную суть. По сравнению с тем, чем занимаются Норман Мейлер и Лайонел Тайгер, это просто детские игрушки. Далее, такая идеология представляет нам искаженный взгляд на то, что такое личность, любовь, секс, и какие типы обществ подходят для воплощения той мудрости, которую Райх так горячо отстаивает…

Что же это за любовь ко всему человечеству без разбора, разрешающая страдания и террор с безжалостной невозмутимостью психопата? Вероятно, мы все медленно погружаемся в куриный бульон Эроса, сваренный мистером Райхом…[27]

В таком же ключе один писака из консервативного National Review как-то сказал, что трое самых опасных мужчин в Америке это не Хьюи Ньютон из партии Черных Пантер, никакие коммунисты, социалисты или анархисты, или даже застарелые пацифисты типа Дэйва Деллинджера, а — угадайте, кто? — Тимоти Лири, Маршалл Маклюэн и Норман Браун. Как избежал этого списка Чарльз Райх, остается загадкой, хотя он очевидно должен там присутствовать. «Я принимаю мои желания за реальность», один из слоганов французского студенческого восстания 1968 года, был скрытой отсылкой ко всем четырем авторам, причиной мессианских ожиданий для их поклонников и реального, видимого, террора для их критиков. Вся наша цивилизация базируется на этой обратной теореме: Твои желания неосуществимы. Смирись. Подчинись. Прими это.

Лесли Фидлер, известный литературный критик, позднее арестованный (справедливо или нет) за то, что позволял подросткам курить марихуану у себя в гостиной, написал однажды небольшое блестящее эссе о ругательствах, в котором говорил, что любой мальчишка, написавший на заборе «Да пошел ты», лишь пытается отвоевать для своего желания немного жизненного пространства. Нет сомнений в том, что классическая формулировка Фрейдом принципа реальности подразумевает работу с теми вещами, которые не докажут себя сами, если их должным образом не исследовать. Сейчас эти вопросы уже изучены и полемика с исследователями (которых награждали эпитетами «изнеженный» (Райх), «бестолковый и невнятный» (он же и Маклюэн), Лири вообще называли «культистом», а «странный» чаще всего относилось к Брауну) наводит на мысль, что мнимые защитники старых ценностей сами не были до конца уверены, откуда надо начинать.

Кстати, движение «грязного говора» в Беркли — начавшееся после введения политической «свободы слова», защищало права радикалов, занимаясь пропагандой в отведенных для этого помещениях кампуса — достигло пика, когда на одном митинге появился неизвестный парень с плакатом, ставшим легендой:

ТРАХНИ

(ЕСЛИ БЫ Я СКАЗАЛ «УБЕЙ», МЕНЯ БЫ НЕ АРЕСТОВАЛИ)

Ленни Брюса вообще постоянно арестовывали за подобные шуточки в его сатирических номерах в ночных клубах. Когда это движение набрало обороты и студентов начали арестовывать чуть ли не каждый день, последовавшие за этим дебаты оказались прекрасным примером той самой «невнятности»; было очевидно, что одна сторона не собирается понимать того, во что верила другая. Если битва за обнаженку на экране проходила более-менее бессвязно, когда ни одна сторона точно не понимала причины разногласий, сторонники «грязного говора» определенно разбирались в причине спора или, по крайней мере, пытались это сделать. Тем не менее, никто из противников до сих пор друг друга не понимает.

«Неприличны ли эти соски?», любил вопрошать у своей аудитории Ленни, держа в руках разворот «Плейбоя». «Я вот думаю, что эта детка чертовски хороша», без обиняков мог бы добавить он, «и смотрится она на фоне сирени просто ммм-ммм… По вашему, это грязно?» Некоторые зрители хохотали бы и аплодировали, другие бы возмущенно покинули клуб. Они могли бы спросить себя позже, с искренним смущением и болью: «Почему он так унижается, чтобы только вызвать смех?». А потом они спрашивали снова, о тех детях из Беркли: «Почему они обязаны использовать эти мерзкие слова?».

Тема эта с логикой не имеет вообще ничего общего. Легко смеяться над теми, кто считал, что грудь Джейн Расселл нависала в 1940-е как Дамоклов меч над всей западной цивилизацией, над теми, содрогавшимися при виде абсолютно обнаженной груди Мэрилин Монро на календарях 50-х, или теми, кто чувствовал, что Ленни Брюс, произносящий на сцене «членосос», представляет колоссальную опасность для общества и его немедленно нужно изолировать. С другой стороны, культурные изменения следовали в совокупности, и если обнаженная грудь не послужила причиной захвата индейцами правительственных офисов, чтобы в прессу попала конфиденциальная информация, грудь, тем не менее, была частью схемы, указывавшей на изменения в общем курсе развития общества. В конце концов, момент истины наступил, разрушив тщательно выстроенные баррикады лжи. Давайте посмотрим на выступление Ленни Брюса:

Пока все моралисты и ханжи поддерживают Лас-Вегас в качестве развлекательной столицы мира, давайте предположим, что интересного для нас в постановке страстей господних или выставке Моне или в выступлении Нью-Йоркского Городского Балета с Юджином Орманди в качестве ведущего. Все это замечательно, но что же для нас прелестнее всего?

«Сиськи и задница»

Прошу прощения?

«Сиськи и задница», «это для нас прелестнее всего».

Только сиськи и задница?

«Нет, еще и команда апачей между ними для равновесия».

Так, хорошо, ну а вторая главная прелесть?

«Больше сисек и задниц».

А третья?

«А это всё, сиськи и задницы, да побольше».

То есть ты хочешь сказать, что журнал Life мог бы посвятить целых три страницы одним лишь сиськам и задницам?

«Ну конечно, прямо рядом со статьями Билли Грехэма и Нормана Винсента Пила».

Ок, может, так оно и есть, однако ты не сможешь поместить «Сиськи и Задницы» на обложку.

«Почему нет?»

Потому что это будет вульгарно и непристойно, вот почему.

«Это сиськи вульгарны и непристойны?».

Тебе не удастся подловить меня, приятель. Это всего лишь слова. И их не должны видеть дети.

«Твои дети когда-нибудь видели сиськи?»

Я говорю тебе, что это только слова.

«А я тебе не верю. Для тебя „женское“ значит „грязное“, потому что я незаметно заменил мои слова на Tuchuses и Nay-Nays»[28].

Так чуть лучше.

«Так, это уже интересно. Значит, ты не против еврейских идиом, но против идиом англосаксонских. Ладно, давай будем проще, латынь: „Gluteus maximus и Pectorales majores“».

Вот теперь нормально.

«Ага, а schmuck („чмо“)? Ведь это латиница. Тоже непристойно?»

«А эти парижанки с их французскими задницами и сиськами — разве они не произведения искусства? Если мы не сможем заработать на этом достаточно денег, попробуем устроить японское шоу голых девок, ведь кто, кроме грязных японок, согласится демонстрировать свои ягодицы? Это отпустит нам все грехи: и духовные и политические. Можем даже пригласить хор Нормана Любоффа, чтобы они исполнили Помни Перл — Харбор. И потом, если мы и на этом не поднимем хороших деньжат, тогда попробуем совместить современность и патриотизм: Американские сиськи и задницы. Сиськи Бабушки Мозес и задницу Нормана Рокуэлла…»

(Рисуй, задница моя. Если ты можешь рисовать, то рисуй, задница моя. Задница моя, ты можешь рисовать.)

Позже они получат большие соски на обложке и, быть может, поэтому вы ратуете за надпись «Только для взрослых», так как стыдитесь сказать вашим детям, что вы покупаете и используете всякие эротические штучки, возмещая потерю дающей жизнь материнской груди.[29]

После 45 минут такой гештальт-терапии свободных ассоциаций между явным победителем и явным побежденным, обычная аудитория cлишком ослабла, чтобы просто смеяться. Они были злы, печальны, чувствовали себя виноватыми, и уже готовы были разрыдаться в перерывах между взрывами хохота, так до конца и не прочувствовав и не поверив в то, о чем им сейчас говорили. Среди всех, атаковавших стремление к подчинению в 60-е, Брюса преследовали буквально до смерти, потому что подавление все-таки оставалось сильно, несмотря на полные залы людей, которые над ним смеялись.