Глава 4. Метафизика груди

Глава 4. Метафизика груди

Кому: Иегова Яхве

Доставить: Отель «Небесный» (люкс #666), уровень высшего руководства, Рай.

Дорогой Бог:

Уведомляем, что настоящим надлежит освобождение вас от занимаемой должности творца по причине общей некомпетентности. Чек вам будет выслан. Прошу не ссылаться на меня. С уважением

Малаклипс Младший

Малаклипс Младший, Principia Discordia, or How I found Goddess and What I did to Her When I found Her.[9]

Было замечено четкое сходство между словом, обозначающим материю в индоевропейских языках (лат. materium, фр. mattere и т. д.) и словами, означающими размер, измерение (фр. metre, англ. measure). Самое интересное, что обе эти группы слов связаны со словом мать (лат. mater, нем. mutter, фр. mere). Появление древнейшего календаря, или устройства для измерения времени, датируется примерно тридцатью тысячами лет до нашей эры, и представлял он собой женскую фигурку, на которой отмечался каждый двадцать восьмой день. Назначение этой фигурки до конца еще не выяснено, но вполне вероятно, что таким способом кроманьонские женщины пытались изобразить менструальный цикл, а, быть может, и помечали дни проведения ритуалов богини Луны. Так или иначе, мы можем сделать вывод, что космос в те далекие времена воспринимался как великая мать, дарующая жизнь всему живому на земле. Старые мудрые женщины (викки, от которых и произошло слово witches — ведьмы) были связаны с этой богиней-матерью незримыми крепкими узами. Не стоит, впрочем, считать эту богиню какой-то метафорой или идеей, она по-настоящему живая, и до сих пор индейцы обращаются к земле как к матери, трогательно веря в то, что когда-нибудь она сбросит с себя иго ненавистных белых людей, поработивших ее своей технократией. Древние римляне в свою очередь обозначили одно плотное скопление звезд на небе как Via Galactica, Дорога Молока, от него пошло наше привычное «Млечный Путь». Греки и римляне воспринимали этот феномен буквально, как молочный туман, пронизающий небеса и излитый из сосцов Геры, богини земли.

Фауст Гете дает нам классический пример тайны груди сквозь призму иного символизма:

Фауст:

Я видел яблоню во сне.

На ветке полюбились мне

Два спелых яблока в соку.

Я влез за ними по суку.

Молодая ведьма:

Вам Ева-мать внушила страсть

Рвать яблоки в садах и красть.

По эту сторону плетня

Есть яблоки и у меня.

(пер. Б. Пастернака)

Комментарий Фрейда к этому отрывку краток: «Нет никакого сомнения в том, что именно подразумевается под яблоней и яблоками». Забавно, что на сленге кокни под «славными яблочками» тоже имеются в виду крепкие круглые груди.

Некоторые читатели сейчас подумали об Эдемском Саду в этой связи, и они отчасти правы. Ученых всегда ставило в тупик, что и Ева и греческая богиня Эрис всегда ассоциировались с яблоками, и что яблоки сыграли в обоих случаях роковую роль. У евреев Ева съедает определенное яблоко (вообще-то, в Бытии упоминается некий абстрактный фрукт, но принято его всегда ассоциировать с яблоком) и Яхве, местный громовержец, обрушивает на неё и все человечество свое проклятие, руководствуясь не особенно благими помыслами. В греческом мифе Зевс наносит обиду Эрис, не пригласив ее на олимпийское пиршество, и она в отместку изготавливает золотое яблоко с надписью KALLISTI («Прекраснейшей») и вбрасывает его в пиршественную залу. Немедленно среди богинь начинается свара: каждая утверждает, что только она прекраснейшая из всех и достойна владеть яблоком; ссора продолжается до тех пор, пока и боги и земные мужчины не втягиваются в нее, что приводит в результате к Троянской войне. Эрис с тех пор носит имя богини хаоса, а золотое яблоко именуется яблоком раздора.

Черты сходства в обеих историях — активная роль женщины, наличие яблока, последовавшая цепь глобальных бедствий — убеждают нас в том, что оба мифа имеют одинаковое происхождение. Обратившись к солидному четырехтомному исследованию Джозефа Кемпбелла Маски Бога, мы найдем там подтверждение нашей правоты. Текст Книги Бытия на самом деле довольно поздний вариант гораздо более раннего мифа, измененный в соответствии с патриархальным характером религии Яхве. Ева была не человеком и женой Адама, но его матерью и богиней, и исход тоже был не трагичен, а триумфален — Адам сам стал богом, после того, как попробовал магический плод. (В нынешней Книге Бытия содержится только намек на это, когда Яхве нервно заявляет: «Узрите же того, кто стал наравне с богами и познал добро и зло»). Произошедшее, вероятно, можно считать психоделическим таинством вроде Элевсинских мистерий в Афинах, во время которых поглощалась специальная галлюциногенная пища, и через эти акты достигалось единение с богиней-матерью Деметрой. Ева и Эрис патриархальным культом были выставлены с самой неприглядной стороны, не в пример римской bona dea, благой богини земли, чье молоко заливает небеса с наступлением ночи, Изиды в Египте, Иштар в Вавилоне, покровительницы всего живого, полногрудой Венеры из Уиллендорфа — всех их, воплощающих в космических масштабах мечты младенца у материнской груди.

Богиня эта жива и поныне. Роберт Грейвс в книге Белая Богиня утверждает, что образ ее являлся всем поэтам, по крайней мере, во снах. Современные ведовские ковены все еще поклоняются ей, и я сам однажды присутствовал на одной очень красивой церемонии в Миннеаполисе, Миннесота и слышал, как призванная богиня вещала через главу ковена:

Вы должны быть свободны, и в знак того, что вы действительно свободны, обнажитесь и так служите обряды, пойте, танцуйте, празднуйте, веселитесь и любите. Тем вы почтите меня, ту, что сеет радость над землею; не верою своей, но жизнью почитайте меня и пребудет с вами покой невыразимый превыше смерти и экстаз богини. Ничего я не требую в жертву, ибо я матерь всего живого и любовь моя разлита щедро надо всею землею.

Религия эта, без сомнения, абсолютно оральна. Богиня выглядит явным воплощением груди глазами младенца, если бы грудь умела говорить, конечно. Доктор Вольфганг Ледерер выводит такую же идею сопоставления великой богини-матери с образом груди как таковой:

Ее груди, из-за которых вавилоняне прозвали ее «Матерью с плодородной грудью», никогда не иссякали … лишь изредка сокращались, стилизуя собой кольца или спирали, но чаще были вожделенно вздернуты, числом своим только умножая выразительность. Великая Диана Эфесская изображается обычно многогрудой — не менее 16 — равно как и мексиканская богиня агавы Майагуэль, у которой грудей было ровно 400. Функция их вполне очевидна, одна же из самых прекрасных и трогательных картин рисует нам ее с младенцем у груди, отчетливо вызывая в памяти Исиду с маленьким Гором и ее аналоги в Уре, доисторической Сардинии, Мексике, Перу или современной Африке, а также бесчисленные примеры девственниц с ребенком в христианском искусстве: здесь, особенно в период позднего средневековья, проявилась нежность и интимность изображения, некий синтез присущей животным заботливости и высокой духовности, утраченной сейчас при созерцании этих шедевров…

Более того, богиня, описываемая нами, была не просто человеческой матерью, кормящей человеческим молоком дитя из плоти и крови, но и не полностью божественной матерью с плотским либо божественным чадом: сосцы ее источали не молоко, но мед — в преданиях Палестины, страны молока и меда, где служительницы ее звались Melissai — «пчелы» — и где храмы ее были похожи на ульи. Эскимосы вообще верили в то, что груди богини рождают сонмище какой угодно рыбы. Она, таким образом, не только порождает жизнь, но и обеспечивает ее пропитанием, удовлетворяя ее нужды, и именно она, «Альма Матер» и величайшее из чудес, наполняет мудростью зрелых ученых мужей. Она, говоря короче, есть источник всякой пищи, и духовной и материальной.

Неудивительно ли поэтому, что она гордится своей грудью, естественно выставляя ее напоказ и предлагая каждому во всей полноте…[10]

Статуи богини, запечатлевшие ее держащей груди в «предлагающем» положении, были найдены на всем пространстве доисторической Европы и Азии, и когда-то они все должны были быть обобщенным образом матери с младенцем, позднее заимствованным римским христианством.

В отличие и вопреки оральности самого Иисуса, иудеохристианство как религия строго анальна[11], а их суровый бог-отец попускает бесконечные жертвоприношения, неся в сердца не радость и любовь, но долг слепой покорности, угрожая неверующим вечными садистскими истязаниями. Модели Фрейда здесь вполне согласуются с историей, по крайней мере, западной, начинаясь от орального блаженства и заканчивая анальными опасениями и тревогами.

Такой же точки зрения придерживались и швейцарский этнолог Иоганн Бахофен, и американский антрополог Льюис Морган, и соавтор Карла Маркса Фридрих Энгельс. Их гипотеза единой исторической схемы, согласно которой все общества развиваются от матриархального коммунизма к патриархальному капитализму (затем снова возвращаясь к коммунизму, как считает Энгельс) была широко распространенной на протяжении примерно пятидесяти лет, пока не начали преобладать доказательства ее ошибочности. К примеру, некоторые общества вообще никогда не знали матриархата, а в других матриархат был мнимый, когда по линии матери происходило только наследование собственности, основная же руководящая роль все равно принадлежала мужчине. У того же Бахофена, хотя отдельные предположения и были поразительно точными, другие являлись просто грубой натяжкой. Теория первобытного матриархата была, таким образом, отвергнута антропологами так же, как и физиками — идея светоносного эфира, нарушающая принцип относительности. Только в последние несколько лет эта теория снова находит сторонников под влиянием новых данных, собранных учеными — женщинами, в той или иной степени связанных с Движением за Освобождение Женщин.

Тем временем, Лео Фробениус в Германии, Генрих Тэйлор в Англии и Джозеф Кемпбелл в нашей стране собрали и опубликовали внушительный объем сведений, показывающих, что, если примитивный матриархат и не был распространен настолько широко, как представлялось теоретикам в девятнадцатом веке, что-то очень похожее на него все равно должно было существовать до начала письменной истории на Западе и Ближнем Востоке, сосуществуя с первыми патриархальными цивилизациями. Образ Великой Матери достался нам именно от этого периода, и в разные исторические эпохи предпринимались попытки возродить матриархальные ценности. Генрих Тэйлор даже составил таблицу[12], демонстрирующую различие между двумя типами культур, названными им патристической и матристической. В терминологии Фрейда они соотносятся с анальностью и оральностью.

Патристическая (анальная) | Матристическая (оральная)

1. Сдерживающее отношение к сексу. | Свободное отношение к сексу.

2. Ограничение свободы женщины. | Женская свобода.

3. Восприятие женщины как изначально греховного существа. | Высокий статус женщины.

4. Целомудрие важнее комфорта. | Комфорт важнее целомудрия.

5. Политическая авторитарность. | Демократия в политике.

6. Консервативность против инноваций. | Инновации и прогрессивность.

7. Недоверчивое отношение к науке. | Нет запрета на исследования.

8. Подавление, боязнь неожиданности. | Спонтанность.

9. Глубокий страх гомосексуальности. | Глубокий страх инцеста.

10. Максимальные половые различия в одежде. | Минимальные различия.

11. Аскетизм, избегание удовольствий. | Гедонизм.

12. Патриархальность религии. | Матриархальность религии.

Самый обсуждаемый тезис Чарльза Райха в его Зеленеющей Америке состоял в том, что наша страна сейчас переходит от так называемого Сознания II к Сознанию III. Что это означает: Сознание II в основном патриархально и анально, тогда как Сознание III преимущественно матриархально и орально. Для фрейдиста это очевидный прогресс от большегрудых кинозвезд 40-х к появлению обнаженной груди в «Плейбое» в начале 50-х и 60-х, а затем к движениям хиппи и женской эмансипации 1960-х и 1970-х годов. Вполне естественно, что эти движения подобно всем новым веяниям, рассматривали предыдущую эпоху как опостылевшее наследие патриархата, от которого необходимо избавиться.

Забавно, что Движение за Освобождение Женщин, позднейшее и наиболее революционное из возникших течений, было по сути своей даже более патристическим, чем многие хронологически ему предшествовавшие. К несчастью, выступая под лозунгом «освобождения женщин», дамы фактически переняли у мужчин наихудшие патриархальные черты, и провозгласили своей единственной целью «достижение полной свободы». Это довольно любопытно, учитывая пункты 1,4,5,7,8 и 11 таблицы Тейлора — вседозволенность против запретов, комфорт против целомудрия, авторитаризм против демократии, подозрительность по отношению к науке, подавление против спонтанности и аскетизм против гедонизма. Во всех этих вопросах феминистки определенно вернулись назад, к анально-патриархальному строю, не продвинувшись к столь желанному «освобождению» ни на шаг. Они не просто оживили викторианскую чопорность, но возродили и присущую ей сексуальную клевету вкупе с шантажом. Как в свое время известный ирландский бунтарь Чарльз Стюарт Парнелл опозорил себя незаконной связью с некой Китти О’Ши, многие прославленные радикалы пали жертвой заявлений этих свободолюбивых леди (имена в историях были опущены, однако остальные детали вполне узнаваемы), опубликованных в сомнительных журналах. (Иногда указывались и имена, как произошло однажды с одним чернокожим пацифистом, который даже не был замешан в аморальных деяниях, просто разделял «не те идеи» и был унижен из-за них, своей души, тела и, как это ни странно прозвучит, «золотого члена». Обвинили его, короче говоря, по всем статьям). Дамы почитали лишь собственные убеждения непогрешимыми, презирая демократический стиль дискуссий и отвергая научные исследования как «мужскую вотчину», хотя многие из них объявили даже такое обоснование довольно подозрительным и сейчас охотно принимают знаменитое изречение одного из отцов церкви «Верую ибо абсурдно».

Неприятие науки и свободных дискуссий характеризуют вообще все тоталитарные режимы; именно поэтому небиблейская астрономия объявлялась еретической, неугодные антропологические и биологические теории в нацистской Германии и сталинской России — соответственно, «еврейскими» и «буржуазными». Наши же феминистки клеймят «шовинистическими» любые раздражающие их этологические и психологические идеи. Как и любые другие тоталитарные указания, эти тоже подкреплены высокопарным пустозвонством, сводящим все к единому тезису. Поэтому во времена инквизиции любой вопрос касательно колдовства или ереси, заданный невпопад, автоматически причислял вопрошающего либо к колдунам либо к еретикам. Сказать, что наука по сути своей не может быть еврейской или нееврейской, социалистической или буржуазной, будучи просто-напросто проявлением активного независимого интеллекта, стремящегося к объективности, значило дать ход подозрениям в «буржуазности» или «еврействе». Сказать, что к поведенческим наукам неприменимы эпитеты вроде «сексистский» и «шовинистический», значит полностью убедить оппонирующих леди, что вы и есть самый настоящий «шовинист». Попробуете заявить, что рациональный подход к проблеме будет наилучшим решением — будьте уверены, вас непременно обвинят в ереси, еврействе, буржуазных настроениях, сексизме и далее по списку. В самых запущенных случаях, когда беседа сводится к упрямым попыткам хоть как-то наладить разговор, возникает наиболее удаленный от конструктивности вопрос: «Вот вы ратуете за рациональность — почему бы не попытаться просто почувствовать истину?» Это и есть то самое «Верую ибо абсурдно», так как интеллект покидает поле битвы побежденным извечным желанием верить.

Все это напоминает историю о Марке Твене и его светской, респектабельной супруге, которая пыталась излечить его от крепкого матросского выговора. Всю неделю она прилежно записывала каждое произнесенное им ругательство, а в воскресенье утром зашла к нему и зачитала все слова. Тот спокойно выслушал ее и прокомментировал так: «Милая, раз у тебя есть слова, почему бы не положить их на музыку?».

Борцы за освобождение женщин громко кричат о свободе, равенстве, достоинстве, но музыки у них как раз нет. Возможно, именно из-за жесткой анальной настроенности и немецкого влияния, которое оказал на них Карл Маркс. Один мой молодой друг совершенно гениально объяснил такие тенденции в лагере поборников феминизма большим числом бывших монахинь, принесших с собой папское мироощущение римской патриархии. Тем не менее, движение это стало самой поздней волной матриархального прилива и предназначено сыграть свою самую важную роль в следующие несколько десятилетий. Нам же остается лишь надеяться, что стальная скорлупа их упертости смягчится шумными брызгами других удивительных разноцветных рыбок, плескающихся в вольных водах Сознания III.

Тем временем множество книг нам доказывает, что любое мало-мальски стоящее изобретение было создано женщиной (равно как в других многочисленных сочинениях борцов за права чернокожих утверждается, что все расы произошли от негроидной). Вошло уже в привычку постоянно напоминать нам о той исторической предвзятости, из-за которой будто бы создается впечатление того, что прогресс человечества — дело рук исключительно белых мужчин. Сейчас вполне очевидно, что ранние цивилизации, сосредоточенные в плодородном полумесяце земель, включающих Нил и Евфрат, были матриархально ориентированными; некоторые, как указывал Бахофен, были матриархальными в полной мере либо близкими к этому. В Вавилоне, минойском Крите, раннем Египте и этрусской Италии Великая Мать появляется в образе верховного божества, а статуи ее с обнаженной грудью выглядят на удивление одинаково, хотя и звали ее в разных регионах по-разному: Астартой, Иштар, Изидой или Ашторет. Женщины в этих странах занимали посты духовенства, судей, а иногда даже правителей. Они обладали теми же правами, что и мужчины, могли покупать и продавать собственность, заниматься торговлей, заключать сделки, разводиться с мужьями и обладали несомненным превосходством в вопросах толкования пожеланий богини и того, что она хочет донести до своих смертных детей. Очень сплоченные, эти женщины, однако, были невероятно далеки от той мизантропии, которая присуща современным феминисткам и суфражисткам века 19-го. Да и с чего бы им ненавидеть мужчин? Ведь на этой стадии мужчины и не оказывали на них особенного давления.

«История начинается с протеста мужчины против власти женщины», слегка утрируя, писал Роберт Грейвс в своей книге Маммона и Черная Богиня. Другие историки, на первый взгляд лишенные антифеминистского уклона, несогласны с таким грубым доводом и настаивают, что женская власть (с мужской мы столкнулись уже гораздо позднее) в чистом виде сравнительно редка, тут, скорее, имеется в виду тот идеал равноправия полов, который имел место в ранних городах-государствах. Еще более примечательно, что отсутствие чего-либо, напоминающего крепостные стены, вокруг этих городов убеждает археологов в том, что там не было признаков организованной и благоустроенной жизни, в том числе и института рабства, появившегося много позже. Уилл Дюрант в Истории цивилизации цитирует одно из самых распространенных археологически подтвержденных научных мнений, согласно которому рабство появилось после подчинения женщины и, возможно, было именно этим и вызвано.

В Китае, что вообще довольно забавно, была недавно раскрыта очень похожая схема. По мнению Джозефа Нидхэма, автора замечательного шеститомного исследования Наука и цивилизация Китая, матриархальные ценности хорошо сохранились в Дао Дэ Цзин, в котором содержатся призывы к образу, очень близкому к Великой Матери Средиземноморского региона:

Душа Долины бессмертна

И имя ей — Вечная Женщина.

Взывающий к ней также призывает все те матриархальные качества, перечисленные в таблице Тейлора. Нидхэм заключает отсюда, что китайская культура до династии Чу была, скорее всего, матриархального типа и занимает она пока не вполне ясное положение в классификации Бахофена.

Даже после подъема правящего патриархального класса женщины сохранили за собой большинство традиционных прав, например, в Спарте. (Платон, чья Республика считается некоторыми историками проспартанской пропагандой, наделил в своем идеальном государстве женщин равными с мужчиной правами, наряду со спартанским социализмом и истинно сталинистской цензурой в искусстве). Даже в Афинах, где женщины по статусу находились чуть выше рабов, куртизанки наслаждались почти теми же правами, что имели свободные мужчины. Афиняне, вероятнее всего, и были авторами того четкого разделения между сексуальной любовью и сексуальным воспроизводством, которое характеризует многие позднейшие культуры. Их лирические поэмы были адресованы чаще всего куртизанкам либо юным мальчикам, которые, по-видимому, не могли испытывать романтические чувства к женщине, бывшей матерью их детей.

На всем протяжении существования этих языческих патриархатов любовь и секс считались радостью и украшением жизни и были тесно связаны с религиозной жизнью государств. Ветхий Завет, как и популярные книжки наставлений для молодоженов, распространенные в 1920-1960е годы, прославляет секс в браке как наивысшее человеческое наслаждение, не пренебрегая и вниманием к груди. («И утешайся женою юности твоей… Груди ее да упоявают тебя во всякое время», Пр. 5:18–19). Притчи Соломона могут даже показаться неискушенному читателю настоящим восхвалением блуда, однако хитрые раввины и христианские теологи все время повторяли, что написанное следует понимать прямо в противоположном ключе. (Еще Роберт Грейвс заметил явное сходство Песен с песнопениями, сопровождающими ритуалы сексуальной магии в древних матриархальных религиях и сохранившихся доныне женских культах).

Надо заметить, что ранняя египетская религия была в основе своей сексуально ориентирована и сильно связана с обрядами Великой Матери, известной под именами Нуит, Исиды и другими. Змеиное божество Сет, олицетворяющее фаллос, в то время был единственным мужским богом, приобретшим почти равный статус с богиней, только потому, что он был необходим ей для поддержания божественной функции матери всего сущего. (Фаллический змеиный бог, заимствованный египтянами из Конго, все еще занимает важное положение в африканском и гаитянском вуду. Культы, берущие начало оттуда, сейчас практикуются в Новом Орлеане и других частях американского Юга. Культы Исиды-Нуит суммировали свое учение в знаменитом афоризме, упомянутом Алистером Кроули, «The Khabs is in the Khu» («Хабс пребывает в Ху»). Хабс понимается как вечная, божественная часть человечества; Ху — это женские гениталии, от этого слова и происходит наше cunt, то есть влагалище. Здесь нет никакой «похотливости» или антирелигиозности, это всего лишь сексуальный базис их религии, приведший к шокирующим христианское сознание изображениям богов: мастурбирующий Атум, Исида, ласкающая ртом фаллос Осириса и тому подобные сюжеты. Одна из скульптур демонстрирует нам Исиду, кормящую грудью Гора, что было еще более-менее для христиан приемлемо. Неудивительно поэтому, что позднее подобные статуи были помещены в христианские храмы с переименованием Исиды в Марию, а младенца Гора — в Иисуса. Но затем смысл их был утерян и, как считает Кеннет Грант в Магическом возрождении, физическая основа египетской религии видоизменилась в метафизику христианства и эллинистической философии. Поскольку же секс в любом случае является неотъемлемой частью религии вообще (что мы прекрасно видим на примере Притчей Соломоновых), то его можно интерпретировать и как символ духовного слияния.

Любимым гомеровским прилагательным по отношению к красивой женщине было bathykolpos, то есть большегрудая. Сообразуясь с мнением многих античных историков, считавших Гомера слепцом, он должен был научиться определять это достоинство исключительно на ощупь и, кажется, приобрел тут значительный опыт. Любопытно отметить, что гомеровские ценности были совершенно матриархальны, что дает повод некоторым утверждать, что тексты его существенно старше приписываемого им возраста и следы их тянутся до квази- либо полноценно матриархального этапа мировой истории; Сэмюэл Батлер, Роберт Грейвс и Элизабет Гулд вообще считали Гомера женщиной. Определенно одно: для Гомера Ахилл и остальные военные герои его поэм были просто безумцами, а свои симпатии он излил в Одиссее, неохотно принимавшем участие в войне и постоянно упражнявшим свою прославленную хитрость в попытках улизнуть домой к любимой супруге, подальше от бессмысленной троянской резни. Было отмечено, что Гомер питал особенную любовь к древним богиням, а Зевса наделил в какой-то степени комической ролью этакого старого чудака поздних балаганных писак. Как бы там ни было, одна современная писательница-феминистка, Нэнси МакУильямс, додумалась обвинить Гомера в мужском шовинизме по причине того, что Одиссей всю Троянскую войну забавлялся в одиночку, даже не пригласив свою драгоценную Пенелопу принять участие в этой бойне.

Был ли Гомер феминистом, мужским шовинистом или вообще женщиной, он (она?) обладал всеми качествами тех современных поэтов-мужчин, известных своими антиправительственными, антивоенными и антивластными настроениями, ценящих и любящих женщин, детей, природу и естественную сексуальность. Очевидно, что в классификации Фрейда он будет оральной личностью. В любом случае, ценности его и тех творцов, что жили позже (Еврипид, Софокл, анонимные авторы Греческой Антологии и так далее) и разделяли явный интерес к половой любви, были проблемны для осмысления патриархальной системой, причислявшей женщин к людям второго сорта.

С появлением христианства последние рубежи матриархата рухнули, и женщина потеряла последние права, став изгоем, парией и ненавистным орудием Дьявола, которому никогда и ни в чем нельзя доверять. Грудь перестала быть символом озаряющей мир божественной любви, став коварными силками демонов, вовлекающих мужчину в плотские грехи. Согласно почтенному Оригену, женщину именовали не иначе как «мешком навоза», а их рабское положение было определено Августином как расплата за поступок Евы, принесшей зло в мир. Склонность же к соитию с демонами, по мнению Шпренгера, возникает из-за того, что такую безумную похоть не сможет удовлетворить ни один земной мужчина. Если же, подытоживали отцы церкви, и не все женщины являются ведьмами, за ними все равно нужно зорко присматривать.

Если согласиться с тем, что современные феминистки разделяют с церковными патриархами большинство их антисексуальных предрассудков, то тогда забавно, что они до сих пор не добрались до знаменитого изречения Августина, что сексуальное вожделение это проклятие, наложенное на человечество из-за первородного греха наших прародителей. Как весьма занятно объясняют священники, Адам и Ева до грехопадения вообще не испытывали эротического влечения, соответственно, и нам Бог предписал следовать их примеру. На вопрос «Как же они могли „плодиться и размножаться“ без чувственных ощущений?», Августин дает ответ, достойный самой Ти-Грейс Аткинсон: Органы воспроизводства, говорит он, управляются «силой воли». Его обоснование такого утверждения дает нам пример самого, наверное, обширного полета фантазии за всю историю христианской теологии и, бесспорно, заслуживает цитирования:

Есть люди, которые могут шевелить ушами, по отдельности или обоими сразу. Есть и такие, что, не двигая головой, способны сдвигать волосы на лоб и двигать прической назад и вперед по желанию. Другие легким нажатием на живот могут отрыгнуть невероятное количество разнообразных проглоченных предметов и доставать неведомо откуда всё, что захотят, словно из волшебного мешка. Некоторые так точно подражают голосам птиц, животных и других людей, что, закрыв глаза, мы не почувствуем никакой разницы. Иные даже способны дать такую команду своему кишечнику, что смогут освобождаться от газов сколь угодно долго, и даже производить этим своего рода пение.[13]

Все эти способности, по мнению Августина, рудименты возможности Адама полностью контролировать все свое тело; с такой же позиции «ум, контролирующий материю» он с Евой подошли и к сексу. Это, впрочем, не имеет никакого отношения к тому принудительному ограничению сексуальной активности, что мы имеем сейчас. Такая дивная картина сексуальных отношений в Эдемском саду понимается буквально и любой отпечаток орального «океанического единства» в сексе считается явным признаком греха. Женщина, которая провоцирует мужское желание, даже просто идя по улице, очень опасна и надлежит строгому надзору церкви, дабы искоренить до конца все еще доступные ей чары. По католическим правилам, женщине запрещено подавать на развод из-за регулярного избиения ее мужем, из-за заражения ее венерическим заболеванием, за привод домой других женщин и секс с ними в ее присутствии, за убийство им кого-нибудь, безумие супруга, истязание собак при детях и другие подобные «невинные шалости». Однако, если он откажется плодить новых примерных католиков и не сообщит ей до свадьбы, что не намерен заводить детей, в таком только случае женщина имеет право расторгнуть брак. (В последнее время церковь смягчила основания для развода, но лишь после удачной попытки итальянского правительства провести закон о гражданском разводе через яростное сопротивление церковников).

Чтобы окончательно унизить женщину, церковь постановила, что при любых трудных родах, когда идет выбор между жизнью матери и жизнью ребенка, акушер обязан в первую очередь бороться за жизнь плода. Это правило распространяется и на те ненормальные роды, когда плод прикреплен к стенке маточной трубы (так называемая внематочная беременность) и вероятность его выживания крайне низка; даже в таких случаях врач должен пытаться спасти его, хотя известно, что часто платой за это служит смерть роженицы. (Только в 1930-е годы это предписание было отменено).

Во всем этом торжествует фрейдовская анальность, доведенная до логической точки. Оральные персоны стараются быть более «благоразумными» в истинном смысле этого слова, более гибкими и отзывчивыми к чужим нуждам, анальные же личности поклоняются богу рассудка, следуют его заветам с безжалостным упорством, игнорируя факты, подтверждаемые лишь чувством или ощущением, и потому доверия не заслуживающие. Августин «доказал», что некрещеные младенцы не попадут на небеса; лимба и чистилища еще тогда не придумали, а потому уготовано малышам было лишь одно место — ад. Для современного сознания звучит дико, но Августин пришел к такому выводу логическим путем и не тот человек он был, чтобы отказаться от строго выверенных рассуждений из-за того «лишь», что они противоречат нормальным человеческим чувствам. (К чувствам всегда относились с некоторым подозрением: ведь Адам и Ева их не имели, помните?). Не столько ужасными, сколько смешными были доводы Фомы Аквинского, что самки стервятников оплодотворяются не самцами, а ветром. Прежде чем высказывать такое, любому эмпирику надо бы увидеть сие собственным глазами, однако отцы-богословы опирались исключительно на чистую логику и всякого рода факты, как и чувства, в расчет не брали.

Конечно, все это было грандиозным обманом. В уже упомянутом Дэвиде Копперфильде есть сцена, когда Мордстоун говорит матери Дэвида, что ее доброта менее «рациональна», чем его садизм. Возможно, что он сам в это верил, но, по мнению современных психологов, он просто наслаждался, шлепая детей по заднице, как все еще поступают многие англичане сообразно своеобразной культуре этой нации. Трудно себе представить, чтобы достопочтенные церковные деятели черпали удовольствие в пытках и запугивании других, как какие-нибудь гестаповцы. Де Сад со своей восхитительной откровенностью проанализировал наслаждение от устрашения как изысканную форму садистского принуждения, двигавшего им всю жизнь; многие психоаналитики подтверждают эту связь. Проповеди об адских муках, доводившие истерическую паству до полуобморочного состояния, были как бы психологическим эквивалентом кнутов, виселиц, испанских сапогов и других неотъемлемых аксессуаров Святой Инквизиции.

Точное число людей, погибших в результате «охоты на ведьм», крестовых походов, судов инквизиции, религиозных войн, не известно до сих пор, ясно только, что счет идет на миллионы: Гомер Смит, атеист, в книге Человек и его боги приводит цифру в шестьдесят миллионов человек (хотя я надеюсь, он преувеличивает). Один римский язычник, живший в 4 веке нашей эры, скептически заметил, что «нет зверя кровожаднее, чем разгневанный теолог». Он застал самое начало распри между разными христианскими сектами, которая яростно продолжалась в течение тринадцати веков и только сейчас начинает спадать. Конечно, эти 60 миллионов Смита включают не только белых, но и мусульман, убитых крестоносцами, и черное население Африки, коренных жителей Америки и Океании, пущенных под нож в процессе мировой христианизации. Что касается самой Европы, то тут скрупулезный Генрих Тэйлор приходит к выводу, что Гитлер по сравнению с церковниками просто жалкий скряга:

В одной только Испании Торквемада лично отправил на костер 10220 человек… В результате преследований и казней так называемых еретиков население Испании за двести лет сократилось с двадцати миллионов до шести… Если же мы подсчитаем общее количество людей, убитых вследствие религиозных идей от римской эпохи и далее, боюсь, что их будет больше погибших в обеих мировых войнах, начиная с 1914 года.[14]

Позвольте же нам надеяться, что текущее перемирие между разными христианским конфессиями — это не какая-то временная блажь, но серьезное изменение, свидетельствующее о глубоком внутреннем расколе в традиции. Хотя в возрождении так называемых христианских фундаменталистов (т. е. христианских групп, убежденных в необходимости Армагеддона для удовлетворения собственных догматических нужд) мы видим христианство с его классическим кровавым оттенком, которое, увы, снова набирает силу.

Христианство навечно вписало свою тревожную и мрачную страницу в историю. Это особенно печально, если вспомнить, что религию эту основал добросердечный еврейский философ, проповедовавший сострадание и любовь. Дошло же оно до того, что на примере этой религии я демонстрирую характерный пример того, что случается, когда сокрытие груди и всех остальных оральных ценностей доводится до крайней степени, и когда отсутствие у людей чувства юмора логически вытекает из трансцендентных и недоказуемых посылок для их собственных неизбежных выводов. Вполне допустимо пытать обвиняемых в эпоху преследований ведьм, потому как нет иного пути вырвать признание у большого числа людей; и все прекрасно знают, что вокруг должна быть тьма-тьмущая ведьм, иначе и быть не может. Вполне допустимо в обмен на признание обещать помилование, а потом нарушить обещание и сжечь подсудимого на костре — технически это даже не ложь, а истина чистой воды. Они были спасены от пребывания в аду, а это и есть самое лучшее снисхождение. Земля является центром вселенной, потому что так написано в Библии — и если телескоп приходит к прямо противоположным выводам, он, без сомнения, есть орудие Дьявола. Детей, оставшихся у ведьмы, нужно заставлять смотреть, как их матери горят заживо на костре, ведь это единственный способ выбить из головы ту демоническую и мерзостную науку, которой она обязательно их выучила.

Звучит абсурдно и страшно? А это оттого, как считает Фрейд, что многочисленные оральные и материнские принципы постепенно вернулись в наше общество за последние несколько веков. Все вышеперечисленные вещи для тотально анальных персон вроде Августина, Лютера или Фомы Аквинского звучали вполне обыденно. Ими владело не безумие, но только лишь ледяная логика: они никогда не поверили бы в то, существование чего они не смогут доказать с помощью точных, технически безукоризненных силлогизмов. Замечательный математик прошлого века Джордж Бул даже сумел доказать, что вся методология теологической логики может быть сведена к уравнениям, каждый элемент которых будет смысловым, внутренне непротиворечивым и верным — с небольшими допущениями, конечно. С мозгами у теологов здесь все в порядке, а вот чувства у них начисто атрофировались, оттого и возникают такие умозаключения. Позднее, изучая юнгианскую психологию и индийское учение о чакрах, мы увидим, что изгнание архетипа богини сильно обеднило их чувствительность и заглушило определенные эмоциональные центры, которые мы считаем врожденными у большинства людей. С эмоциями ситуация аналогичная работе с мышцами — их нужно тренировать и подпитывать, иначе они захиреют. У отцов церкви все оральные компоненты личности были на месте, и факт заключается в том, что обнаженная женская грудь была изгнана из европейского искусства на несколько веков потому, что означала гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Запрет одной части человеческого тела не послужил, само собой, причиной всех тех странных явлений, о которых я упоминал, но он точно был с ними связан. Когда грудь снова заняла положенное ей место, обобщенные оральные ценности возобновили свое бытие в европейской культуре.

Первые признаки неоязычества начали проявляться в южной Франции 11 и 12 веков. Идеи суфиев и других арабских мистиков стали постепенно находить свою аудиторию. В частности, сексуальные доктрины суфиев, считающие полуритуальное соитие с любимой женщиной специфическим религиозным актом, в определенных кругах нашли горячий отклик и поддержку. Также они сильно повлияли на лексикон наших поэтов, что продемонстрировали Эзра Паунд в своем Духе романса и еще более подробно Денис де Ружмон в Любви в западном мире.

Открыто новый дух ворвался в эпоху вместе с Элеонорой Аквитанской и ее знаменитым проездом с обнаженной грудью через весь Иерусалим. Может быть, такого на самом деле и не было, но событие это все равно живет в веках, ведь она во многих отношениях может послужить поворотной точкой истории, будучи чем-то большим, нежели простой шалостью. В конечном итоге, Элеонора продемонстрировала прекрасное и своевременное чувство символа. Подобно веснушчатой Фрине, Элеонора обладала и красотой и интеллектом, и ни один священник не смог бы убедить ее скрыть их. (Жаль, что тогда вокруг нее не было современных феминисток, они бы сказали ей, что она сотворила из себя «сексуальный объект»). Судя по всему, в ней было немало и французской дворянской крови, которая ценит любовь даже выше войны, полагая ее своего рода спортом; мужчина, который пишет любовные поэмы, с этой точки зрения, гораздо более мужествен, нежели любой военный завоеватель. Это привело к расколу между провансальскими поэтами-трубадурами и похожими на них по стилю миннезингерами Восточной Германии вместе со знаменитыми «судами любви», где учили таким тонким элементам любовной игры, как сексуальный этикет и романтическая обстановка свидания. Циничное выражение «любовь была изобретена в XII веке» неверно лишь с одной стороны, ведь большинство современных идей о природе любви берут начало именно там, и под сильным влиянием Элеоноры. О ней даже сочинили песню –

Я отдам целый мир

От Красного моря до Рейна,

Если английская королева сегодня

Ночью отдастся мне

— которая пережила восемь веков и была недавно положена на музыку Карлом Орффом как часть его знаменитой сюиты «Carmina Burana». На самом же деле, став королевой Великобритании, Элеонора заполучила себе долгую черную полосу в жизни. Ее муж Генри II, чрезвычайно ревнивый тип, держал ее под домашним арестом в уединенном замке, сдерживая тем самым ее личное участие в той культурной революции, которую она спровоцировала.

А революция тем временем продолжалась. Культ любви, воспеваемой трубадурами, стал серьезным соперником церковному культу аскетизма и феодальному культу войны; роль женщины неуклонно росла и, как указывает Эрнест Джонс в своей психоаналитической истории шахмат, королева на шахматной доске тоже стала одной из самых сильных фигур. Странные радикальные доктрины распространялись группами вроде катаров, скорее всего, практиковавшими тот же вид сексуального оккультизма, который в нашем веке возродил Кроули; бегинок, чья религиозность лежала за пределами католической иерархии; рыцарей- тамплиеров, смешавших христианство с суфийским сексуальным мистицизмом, усвоенным в Иерусалиме; братством общей сумы, наконец, установившим в общине добровольный коммунизм. В конце концов, революционный дух проник даже в святая святых, в лоно церкви, когда образ Богоматери, прежде таинственной и малопонятной фигуры, был поднят подобно шахматной королеве на главенствующую позицию, которую она до сих пор занимает в ортодоксальных католических странах. Кульминацией всего этого действа послужил поступок величайшего из католических поэтов, Данте, который сделал любовь своего детства Беатриче Портинари настолько важной героиней Божественной комедии, что она ненароком затмила и Иисуса, и Бога-Отца, и Деву-Марию вместе взятых; в итоге это привело к тому, что сия монументальная христианская поэма стала еще большим лирическим произведением, чем нарочито еретические поэмы французских трубадуров, в которых они богохульно ставили своих подружек выше святых. Пьер Видал сознательно и грубо заигрывал с суфийской ересью, написав: «Я думаю, что узрел Бога при виде моей обнаженной невесты», но Данте добился такого же эффекта, до конца не представляя, что делает.

Видал в какой-то степени может считаться характерным примером мужчины — певца любви, который резко контрастировал со сложившимися идеалами воина или святого. Полубезумец или полностью помешанный, Видал, тем не менее, был искусным поэтом, чей стих до сих пор превозносят как насыщенный и безупречный. Жертва или герой своих собственных увлечений, он смог однажды убедить целый город в том, что он самый настоящий оборотень, и все ради того, чтобы поразить даму, отказавшую ему. Ему не удалось до конца убедить ее и весь город в этом, но натворил он в городе такого, что началась паника, и ему нужно было бежать. Он охотился с собаками на холмах близ Арля (в этих же местах Ван Гога посещали его таинственные космические видения семью веками позже — местные приписывают такое дурное влияние мистралю или «проклятому ветру», как они говорят). Видала в конце концов обвинили в колдовстве и он с трудом избежал костра. Однако времена меняются. Сейчас (а на дворе 1989 год) с возобновлением охоты на ведьм и запретом марихуаны, миллионы людей говорят, что хотят участвовать в Новой Инквизиции, писая в бутылку, когда на них смотрят и проводя потом химический анализ своей мочи.

Что-то подобное, хотя и менее странное, произошло с Сорделло (героем весьма вольной поэмы Роберта Браунинга), который убедил замужнюю леди Кунницу да Романо сбежать вместе с ним. В насквозь католической тогдашней Европе узаконить подобные отношения было невозможно, но, похоже, наша пара больше доверяла еретическому «Суду любви», чем пыльным томам преподобных отцов. (Данте, кстати, никого из них так не отправил в свой Ад: Сорделло оказался в Чистилище, а Кунница, что еще более удивительно, вообще в Раю — потому как отпустила на волю всех своих рабов. Поэтому многие ученые сомневаются в ортодоксальности взглядов Данте). Именно Куннице Сорделло адресовал одну из самых потрясающих гипербол в истории любовной поэзии, по мнению Эзры Паунда:

Не видя тебя, моя госпожа, коей я очарован,

Мне и собственный разум не в радость.

Такое сравнение уже в те времена стало общим местом: так, трубадур Габестан был убит одним ревнивым мужем, который затем (очевидно, возомнив себя героем греческой трагедии) отрезал бедному Габестану голову и приготовил ее на обед своей вероломной супруге, сказав, что это оленина. Когда она попробовала блюдо, мерзавец сообщил ей, что она на самом деле съела, тотчас же после этого несчастная бросилась с балкона на острые скалы и погибла. Эта почти невероятная, хотя и правдивая история описана в Canto 4 Эзры Паунда и «Съеденном сердце» Ричарда Олдингтона; меня удивляет, почему Пуччини не пришло в голову поставить об этом оперу.

В конце концов, тамплиеры были подавлены инквизицией (123 из них были сожжены на костре после долгих пыток и признания во множестве мерзостей, которые большинство историков находят сфабрикованными); в это же время начинается крестовый поход против альбигойцев — якобы против развратной секты катаров, уничтожив при этом значительную часть населения юга Франции в этой, по выражению Кеннета Рексрота, «худшей дикости в истории до изобретения Прогресса». Тамплиеры сумели возродиться только в восемнадцатом веке, а катары вернулись в 1920-х. Под папское владычество вплоть до протестантской схизмы подпала вся Европа, а в Восточной Европе такое положение дел сохраняется до сих пор.