Интермедия Жертва матери

Интермедия

Жертва матери

Вопрос Синтии:

— Не могли бы Вы вспомнить о Вашем каком-либо конфликте с Вашими родителями?

Конфликта с отцом я не помню, наверное, его и не было. Я уже говорил — он погиб в Великой Отечественной войне, когда мне шёл двенадцатый год.

А вот один из конфликтов с матерью.

В школу пришли из военного комиссариата набирать подростков для лётного военного училища. Было это осенью 1944 года. Чувство патриотизма, а может быть, какое-то ещё неосознанное чувство, подтолкнуло меня записаться среди желающих. Таким в школе оказался только я.

Прошла пара недель, и я получил из военкомата повестку, сообщающую мне о призыве в училище. Тогда и узнала мама о моём намерении. Она возмутилась, как я решился на такое, да ещё без её ведома. «Ни в какие военные училища не пущу, — наотрез объявила она мне, — твой отец уже погиб на фронте. Не хочу, чтобы теперь погиб мой сын»… Я настаивал на своём, что хочу быть военным лётчиком. И было неловко брать своё заявление обратно. Натянулись отношения с мамой. Конфликт ещё более обострился, когда я узнал, что мама сама пошла в военкомат и попросила вычеркнуть меня из списка. Доводы матери там сочли справедливыми (она была инвалидом второй группы, воспитывала двоих детей без отца), и меня освободили от данного слова. Однако то, что мама решила без моего согласия сделать такой шаг, привело меня в ярость.

Конфликт длился несколько дней. Я не хотел говорить с мамой. Она же не раз пыталась объяснить мне, почему не согласна с моей военной карьерой, но я не хотел слушать. Было ещё одно обстоятельство, что делало меня неуступчивым: в школе все знали, что я один записался в лётное военное училище, и я воображал себя неким героем. Знакомые и незнакомые школьники то и дело спрашивали меня, когда меня заберут. А одноклассники с жаром обсуждали этот вопрос. И я воображал, как вся школа будет смеяться надо мной, когда узнает, что мама не пустила меня, всё равно, куда — в пионерский лагерь или в лётное училище. Это было для меня делом чести.

Однажды, вернувшись домой из школы, я застал маму плачущей. Мне стало больно. Но как бывает при напряжённых отношениях, я грубоватым тоном спросил у матери, что ещё случилось, почему она плачет.

Вот что она тогда мне сказала: «Сынок, может быть, ты прав, и быть военным лётчиком твоё призвание. Ещё есть время идти в училище. Вот заявление о моём согласии. Ты на мои слёзы не смотри. Иди в военкомат. Мы с твоей сестрёнкой проживём как-нибудь. О нас не беспокойся»…

Только тогда я понял, какой долг единственного мужчины в семье возложен на меня. И ещё я осознал, что военное дело, военный лётчик — это не моё призвание. Понял, что я и не смогу стать хорошим лётчиком, так как точные науки мне давались с трудом. Но я осознал самое главное: жертву матери. Она, моя больная мама, грустно улыбалась сквозь слёзы, как будто просила у меня прощения за свою материнскую ревность.

В ту ночь душа моя страдала: мне надо было набраться мужества и перебороть самого себя, своё подростковое уязвимое чувство самостоятельности, чувство гордыни. Я победил себя: утром принёс маме свои извинения, обнял, поцеловал, сказал, что люблю её и не пойду в военное училище, не брошу её и младшую сестрёнку.

А ребятам в школе сказал, что я сам так решил, мама тут ни причём… Кто-то посмеялся надо мной, кто-то сказал, что я правильно сделал.

С тех пор прошли десятилетия.

То, что я не пошёл тогда в лётное военное училище, конечно, было правильным решением. Каким я был бы военным лётчиком, когда вся моя сущность, тогда непонятная для меня, направляла меня на педагогическую жизнь.

Но спасли меня от необдуманного шага слёзы матери. Не исключаю, что слёзы её были не только слезами горечи и обиды, но и преднамеренно воспитательными.