Рождественское дерево в России в первой половине XIX века

Рождественское дерево в России в первой половине XIX века

С ёлкой как с «ритуальным атрибутом рождественской обрядности» [68, 47] мы встречаемся в России в начале XIX столетия. На этот раз встреча с ней состоится уже не в Москве, а в северной столице. Приток немцев в Петербург, где их было много с самого его основания, продолжался и в начале XIX века. Вполне естественно, что выходцы из Германии привозили с собой усвоенные на родине привычки, обычаи, обряды и ритуалы, которые тщательно сохранялись и всячески поддерживались ими на новом месте жительства. Поэтому неудивительно, что на территории России первые рождественские ёлки появились именно в домах петербургских немцев. В русской печати первых десятилетий XIX столетия об этом обычае сообщалось с подробностями, характерными для описания особенностей чужой культуры. А. Бестужев-Марлинский в повести «Испытание» (1831), изображая святки в Петербурге 1820-х годов, пишет: «У немцев, составляющих едва ли не треть петербургского населения, канун Рождества есть детский праздник. На столе, в углу залы, возвышается деревцо …Дети с любопытством заглядывают туда». И далее: «Наконец наступает вожделенный час вечера — всё семейство собирается вместе. Глава оного торжества срывает покрывало, и глазам восхищённых детей предстает Weihnachtsbaum в полном величии…» [45, 33].

Судя по многочисленным описаниям святочных празднеств в журналах 1820–1830-х годов, в эту пору рождественское дерево в русских домах ещё не ставилось. Вряд ли Пушкину когда-либо пришлось видеть ёлку на Рождество или же присутствовать на посвящённом ей празднике. Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни их современники никогда о ней не упоминают, тогда как святки, святочные маскарады и балы в литературе и в журнальных статьях описываются в это время постоянно: святочные гаданья даны в балладе Жуковского «Светлана» (1812), святки в помещичьем доме изображены Пушкиным в V главе «Евгения Онегина» (1825), в Сочельник происходит действие поэмы Пушкина «Домик в Коломне» (1828), к святкам (зимним праздникам) приурочена драма Лермонтова «Маскарад» (1835): «Ведь нынче праздники и, верно, маскарад…» [226, 257]. Подобные примеры могут быть умножены. Однако ни в одном из этих произведений о ёлке не говорится ни слова. Журналы, регулярно помещавшие в рождественских и новогодних выпусках отчёты о разного рода праздничных мероприятиях, проводившихся в Петербурге и в Москве («Молва», «Вестник Европы», «Московский телеграф» и др.), детально описывавшие святочные балы и маскарады в дворянских собраниях, театрах и дворцах — с изображением присутствовавших там людей, костюмов, убранства залы, еды, праздничного сценария, танцев, а порою и случавшихся там разного рода скандальных и пикантных происшествиях, — ни в 1820-х, ни в 1830-х годах никогда не упоминают о наличии в помещениях рождественского дерева [см., например: 499, 20]. Отсутствует оно и в так называемых «этнографических» повестях (Н. Полевого, М. Погодина, О. Сомова и др.), авторы которых, зачастую с неприязнью отзываясь о городских нововведениях в ритуал зимних праздников и противопоставляя городские святки «естественному» веселью старинных народных святок, не преминули бы упомянуть и ёлку, если бы она уже была известна [345, 3-24].

Издававшаяся Ф.В. Булгариным газета «Северная пчела», которая всегда чутко реагировала на новые явления российской бытовой жизни, только-только начинавшие входить в моду, регулярно печатала отчёты о прошедших праздниках, о выпущенных к Рождеству книжках для детей, о подарках на Рождество и т.д. Ёлка не упоминается в ней вплоть до рубежа 1830-1840-х годов. Однако начиная с этого времени «ёлочная» тема буквально не сходит со страниц предпраздничных выпусков газеты: в поле зрения оказываются подробности, касающиеся устройства как самого праздника в честь рождественского дерева, так и коммерческой стороны дела. Первое упоминание о ёлке появилось в «Северной пчеле» накануне 1840 года: газета сообщала о продающихся «прелестно убранных и изукрашенных фонариками, гирляндами, венками» ёлках [379, 1]. Год спустя в том же издании появляется объяснение входящего в моду обычая:

Мы переняли у добрых немцев детский праздник в канун праздника Рождества Христова: Weihnachtsbaum. Деревцо, освещённое фонариками или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение…

[380, 1]

По характеру сообщения заметно, что к началу 1840-х годов обычай устанавливать на Рождество ёлку знаком ещё далеко не всем: «У нас входит в обыкновение праздновать канун Рождества Христова раздачею наград добрым детям, украшением заветной ёлки сластями и игрушками» [381, 1]. Понимая, что становящееся модным новшество нуждается в объяснении, Булгарин сообщает своим читателям его происхождение:

После уничтожения постов и католических обрядов в Германии обычай собираться вместе в доме старшего из родных также изменился, но каждая семья сохранила обычай дарить детей в вечер перед Рождеством: Weihnachtsabend — сделан детским праздником в Германии. Как на всём земном шаре нет города, нет страны, нет, так сказать, уголка, где бы не было водворённых немцев, и они везде обращают на себя внимание туземцев и покровительство правительства за своё трудолюбие и благонравие, то повсюду перенимают у них обычаи …, и таким образом детский праздник введён повсюду.

[382, 1]

На протяжении первых десяти лет петербургские жители всё ещё воспринимали ёлку как специфическое немецкое обыкновение. А.В. Терещенко, автор семитомной монографии «Быт русского народа» (1848), пишет: «В местах, где живут иностранцы, особенно в столице, вошла в обыкновение ёлка». Отстранённость, с которой даётся им описание праздника, свидетельствует о новизне для русских этого обычая:

Для праздника ёлки выбирают преимущественно дерево ёлку, от коей детское празднество получило наименование; её обвешивают детскими игрушками, которые раздают им после забав. Богатые празднуют с изысканной прихотью.

[419, 86]

Установить точное время, когда ёлка впервые была установлена в русском доме, пока не представляется возможным. В рассказе С. Ауслендера «Святки в старом Петербурге» (1912) рассказывается о том, что первая рождественская ёлка в России была устроена государем Николаем I в самом в конце 1830-х годов, после чего, по примеру царской семьи, её стали устанавливать в знатных столичных домах:

— Что же, вы после государя первые обычай этот немецкий приняли, — сказал один старый генерал батюшке.

— Да, было трогательно видеть в прошлом году во дворце, какую радость не только у детей, но и у людей старых вызывало это нововведение, — отвечал отец.

[18, 562]

Пришедшая из Германии ёлка с начала 1840-х годов начинает усваиваться русскими семьями столицы. В 1842 году журнал для детей «Звёздочка», который издавался детской писательницей и переводчицей А.О. Ишимовой, сообщал своим читателям:

Теперь во многих домах русских принят обычай немецкий: накануне праздника, тихонько от детей, приготовляют ёлку: это значит: украшают это вечнозелёное деревцо как только возможно лучше, цветами и лентами, навешивают на ветки грецкие вызолоченные орехи, красненькие, самые красивые яблоки, кисти вкусного винограда и разного рода искусно сделанные конфеты. Всё это освещается множеством разноцветных восковых свеч, прилеплённых к веткам дерева, а иногда и разноцветными фонариками.

[337, 4-5]

В 1846 году в Петербурге вышло подготовленное детской писательницей и педагогом А.М. Дараган методическое руководство по домашнему обучению детей грамоте «Ёлка. Подарок на Рождество» (о котором одобрительно отозвался В.Г. Белинский, назвав его «решительно первой хорошей книгой в этом роде»). Чтобы привлечь внимание родителей к этому руководству, А.М. Дараган посвятила его «Августейшим детям её Императорского Высочества». Для середины 1840-х годов весьма показательным представляется тот факт, что первая часть этого издания завершается данным детям обещанием, что, в случае хорошей учёбы, они непременно получат на Рождество ёлку, после чего следует объяснение ещё далеко не всем известного обычая:

Слушай со вниманием, что здесь сказано про ёлку. Зимою все деревья без листьев. Одна ёлка остаётся зелена. В праздник Рождества Христова умным, добрым, послушным детям дарят ёлку. На ёлку вешают конфеты, груши, яблоки, золочёные орехи, пряники и дарят всё это добрым детям. Кругом ёлки будут гореть свечки голубые, красные, зелёные и белые. Под ёлкой на большом столе, накрытом белой скатертью, будут лежать разные игрушки: солдаты, барабан, лошадки для мальчиков; а для девочек коробка с кухонной посудой, рабочий ящик и кукла с настоящими волосами, в белом платье и с соломенной шляпой на голове. Прилежным детям, которые любят читать, подарят книгу с разными картинами. Смотрите, дети! Старайтесь заслужить такую прекрасную ёлку, вот как эта [дан рисунок наряженной, с горящими свечами ёлки].

[132а, 108-111]

В начале января 1842 года жена А.И. Герцена в письме к своей подруге описывает, как в их доме устраивалась ёлка для её двухлетнего сына Саши. Это один из первых рассказов об устройстве ёлки в русском доме: «Весь декабрь я занималась приготовлением ёлки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданиям. Удивляюсь, как детски я заботилась…» В память об этой первой ёлке Саши Герцена неизвестным художником была сделана акварель «Саша Герцен у рождественской ёлки», которая хранится в музее Герцена в Москве. На ней мальчик, сидящий у няни на руках, смотрит на установленную на столе ёлку. На обороте рукою Герцена написано: «1841. Декабря 29. Новгород» [92, 605-606].

Первое время в русской среде ёлка по преимуществу устраивалась в домах петербургской знати. Остальное население столицы до поры до времени относилось к ней либо равнодушно, либо вообще не знало о существовании такого обычая. Однако мало-помалу рождественское дерево завоёвывало и другие социальные слои Петербурга. И вдруг в середине 1840-х годов произошёл взрыв — «немецкое обыкновение» начинает стремительно распространяться. Петербург был буквально охвачен «ёлочным ажиотажем»: о ёлке заговорили в печати, началась продажа ёлок перед Рождеством, её стали устраивать во многих домах северной столицы. Обычай вошёл в моду, и уже к концу 1840-х годов рождественское дерево становится в столице хорошо знакомым и привычным предметом рождественского интерьера. «В Петербурге все помешаны на ёлках, — иронизировал по этому поводу И.И. Панаев. — Начиная от бедной комнаты чиновника до великолепного салона, везде в Петербурге горят, блестят, светятся и мерцают ёлки в рождественские вечера. Без ёлки теперь существовать нельзя. Что и за праздник, коли не было ёлки?» [302, 91].

Этот внезапный взрыв интереса к ёлке и страстного увлечения ею вызывает удивление. Что же произошло на протяжении 1840-х годов? Думается, что столь стремительный рост популярности немецкого обычая объясняется несколькими причинами.

Прежде всего в основе лежало стремление подражать Западу. Начиная с 1820-х годов и далее — на протяжении двух десятилетий, русские увлекались модой на немецкие литературу и философию. Отсюда и увлечение «немецким нововведением» — рождественским деревом, что подкреплялось модой на произведения немецких писателей и прежде всего — на Гофмана, «ёлочные» тексты которого «Щелкунчик» и «Повелитель блох» были хорошо известны русскому читателю 1840-х годов. Эти произведения печатались к Рождеству отдельными изданиями, предлагая детям специальное праздничное чтение и тем самым способствуя распространению обычая рождественской ёлки [см., например: 324]. Иллюстрации к ним помогали закреплению её зрительного образа. Герой повести Гофмана «Повелитель блох» Перегринус Тис каждый Сочельник устраивает у себя в доме ёлку, готовит сам себе подарки, с нетерпением ожидает встречи с ней; он, как ребёнок, радуется и ёлке и подаркам, а затем относит их детям из бедных семей [102, 356-358]. Ещё более привлекательным «ёлочным» текстом оказалась повесть Гофмана «Щелкунчик», впервые вышедшая в русском переводе в 1839 году под названием «Щелкун орехов». Она была напечатана небольшой книжечкой с единственной иллюстрацией на первой странице, на которой изображена небольшая зала в немецком доме: на столе, покрытом белой скатертью, стоит еловое деревце с зажжёнными на нём свечками и разложенными под ним подарками, среди которых — и знаменитый Щелкунчик. Только что впущенные в комнату Мария и Ганс с восхищением смотрят на ёлку, в то время как их родители внимательно наблюдают за реакцией детей на светящееся дерево и подарки [324]. Эта иллюстрация была одним из первых изображений рождественской ёлки, появившихся в русской печати. Она, а вслед за нею и многие другие, служили образцом для устройства ёлки в русских домах.

В начале 1840-х годов, помимо Гофмана, русскому читателю стали известны произведения и ряда других западноевропейских писателей, в основе которых лежал сюжет, связанный с рождественской ёлкой. В это время уже были переведены на русский язык сказки Андерсена «Ёлка», описывающая судьбу дерева, срубленного для детского праздника, и «Девочка с серными спичками», в которой замерзающей рождественским вечером на городской улице бедной девочке-сироте чудится прекрасная ёлка. Читая «ёлочные» произведения западноевропейской литературы, русские знакомились с немецким обычаем, и это ускоряло его практическое усвоение.

Существенную роль в распространении и популяризации ёлки в России сыграла коммерция. С конца 1830-х годов известные кондитерские Петербурга, воспользовавшись новым увлечением своих покупателей, организовали продажу ёлок уже, так сказать, готовых к употреблению — с висящими на них фонариками, игрушками и (что для кондитеров было самым главным) с произведениями так называемой кондитерской архитектуры: разного рода пряниками, пирожными, конфетами и пр. Ответ на вопрос, почему именно кондитерское производство оказалось ведущим в пропаганде ёлки, связан с историей этого производства в России. С начала XIX века самыми известными в Петербурге специалистами в кондитерском деле стали выходцы из Швейцарии, относящиеся к маленькой альпийской народности — ретороманцам, знаменитым во всей Европе мастерам кондитерского дела. «Их колония в Петербурге была многочисленной и по профессии однородной» [233, 35]. Постепенно они завладели кондитерским делом столицы и, видя возрастающую моду на ёлку, воспользовались ею для улучшения торговли своим товаром. Быстро сориентировавшись, они освоили приготовление готовых к использованию ёлок. «Северная пчела», регулярно оповещая о местах продажи ёлок, в конце 1839 года с сожалением отмечает их отсутствие в популярной кондитерской «гг. Беранже и Вольфа»:

Их можно получить только в кондитерской Доминика (на Невском проспекте, в доме Петровской церкви) и в кондитерской Пфейфера… У каждого из двух поименованных кондитеров ёлки отличаются новым изобретением.

[379, 1]

Через год появляется новое сообщение:

Место не позволяет гг. Вольфу и Беранже иметь готовые ёлки, но у гг. Доминика, Излера и Пфейфера они удивительно хороши и богаты… Но зато, чего тут нет!... Картонные игрушки, называемые сюрпризами, отличаются ныне удивительным изяществом. Это уже не игрушки, а просто модели вещей, уменьшенные по масштабу. Елки у г. Пфейфера с транспарантами и китайскими фонарями, а у гг. Доминика и Палера также с фонарями на грунте, усеянном цветами. Прелесть да и только!

[380, 1]

И далее — несколько лет спустя:

Если желаете иметь ёлку великолепную, так сказать, изящную, закажите с утра г. Излеру, в его кондитерской, в доме Армянской церкви, на Невском проспекте. Тогда будете иметь ёлку на славу, которою и сами можете любоваться. Обыкновенные, но прекрасно убранные ёлки продаются в кондитерской г. Лерха…

[384, 1]

Из содержания этих рекламных статеек видно, что, наряду с деревьями, в кондитерских продавались и подарки: игрушки, книжки, сласти:

В кондитерской-кофейне (caf?-restaurant) г. Доминика продаются прекрасные ёлки, со всем убранством и множеством сахарных игрушек. В кондитерской г. Излера продаются также превосходные ёлки, парижские картонажи и игрушки.

[382, 1]

Стоили такие ёлки очень дорого («от 20 рублей ассигнациями до 200 рублей»), и поэтому покупать их для своих деток могли только очень богатые «добрые маменьки», на которых в первую очередь и рассчитывала реклама:

Но без ёлки нет в семействе праздника. Если вы, почтенные маменьки, не обзавелись ещё ёлкою, заезжайте в кафе-ресторан г. Доминика, на Невском проспекте, в доме Петровской церкви. Мы ещё никогда не видели в Петербурге так красиво убранных ёлок, как в нынешнем году у Доминика… Ёлки выносят одну за другою, и их ряды беспрестанно пополняются.

[385, 1]

На первых порах «немецкое нововведение» было доступным лишь состоятельным семьям, в которых организация рождественского праздника с ёлкой с каждым годом становится всё более и более привычным делом. О продаже ёлок на петербургских рынках в это время ещё ничего не слышно. Торговля ими началась несколько позже — с конца 1840-х годов. Продавались ёлки у Гостиного двора, куда крестьяне привозили их из окрестных лесов. Это, конечно же, значительно удешевило цену на деревья, хотя городские бедняки всё равно далеко не всегда могли позволить себе удовольствие устроить ёлку. Ведь помимо самого деревца требовались ещё и ёлочные украшения, и свечи, и подарки для детей. В повести Д.В. Григоровича «Зимний вечер» (1855) бедный петербургский уличный артист переживает по поводу того, что не в состоянии купить своим детям ёлку: «На совести отца лежала ёлка, которую обещал к Рождеству и которой не было» [103, 324].

Если бедняки не могли позволить себе приобрести даже самую маленькую ёлочку, то богатая столичная знать уже с конца 1840-х годов начала устраивать настоящие соревнования: у кого ёлка больше, гуще, наряднее, богаче изукрашена. «Дети одного моего приятеля, — писал И.И. Панаев, — … разревелись оттого, что их ёлка была беднее, нежели у их двоюродных сестриц и братьев…» [302, 91]. В качестве ёлочных украшений в состоятельных домах нередко использовали не специальные ёлочные игрушки и мишуру, а настоящие драгоценности и дорогие ткани. Концом 1840-х годов датируется и первое упоминание об искусственной ёлке, что считалось особым шиком:

Один из петербургских богачей заказал искусственную ёлку вышиною в три с половиной аршина, которая была обвита дорогой материею и лентами; верхние ветки её были увешаны дорогими игрушками и украшениями: серьгами, перстнями и кольцами, нижние ветви цветами, конфетами и разнообразными плодами.

[419, 87]

К середине XIX века немецкий обычай прочно вошёл в жизнь российской столицы. Ёлка становится для жителя Петербурга вполне привычным явлением. В 1847 году Н.А. Некрасов упоминает о ней как о чём-то всем знакомом и понятном: «Всё же случайное походит на конфеты на рождественской ёлке, которую также нельзя назвать произведением природы, как какой-нибудь калейдоскопический роман фабрики Дюма — произведением искусства» [269, XI, кн. 2, 30]. Слово «ёлка» начинает использоваться в метафорическом, переносном, смысле, когда возникает необходимость охарактеризовать что-либо или же кого-либо, обвешанного блестящими вещицами. А.Ф. Кони вспоминает, как в 1850-х годах маленький мальчик, на вопрос матери «Кто этот дядя?» о пришедшем к ним в дом с праздничным визитом господине с большим количеством орденов и значков на груди, отвечает: «Знаю, это ёлка» [191, 62].

Само дерево, использовавшееся в качестве непременной и главной принадлежности детского семейного праздника Рождества, первоначально известное лишь под немецким названием Weihnachtsbaum, первое время называлось «рождественским деревом» (что является калькой с немецкого). Вскоре оно получает имя «ёлки», которое закрепляется за ним навсегда. «Ёлкой» стал называться и праздник, устраиваемый по поводу Рождества (первоначально — новогодний праздник для детей): «пойти на ёлку», «устроить ёлку», «пригласить на ёлку». Немецкое название, выйдя из употребления, отныне встречается только в переводах произведений западноевропейских писателей и в стилизациях, как, например, в повести Анны Зонтаг «Сочельник перед Рождеством Христовым» (1864), где усыновленный немцем-лесничим и выросший в его доме мальчик уже взрослым приходит на Сочельник в отчий дом и приносит детям «рождественское дерево» и подарки [155, 153].

Говоря об обычае ёлки, необходимо различать два понятия: ёлку как помещаемое в жильё вечнозелёное дерево, изображающее собою «неувядающую благостыню Божию» и являющееся символом неумирающей природы (то есть само украшенное рождественское дерево — Weihnachtsbaum), и ёлку как детский праздник в честь этого дерева (детский новогодний или рождественский праздник с танцами, играми вокруг украшенной ёлки — Weihnachtsabend). В.И. Даль заметил по этому поводу: «Переняв, через Питер, от немцев обычай готовить детям к Рождеству разукрашенную, освещённую ёлку, мы зовём так иногда и самый день ёлки, Сочельник» [110, I, 529].