«Этот все может!»

«Этот все может!»

Верещагин слишком живой человек, чтобы нам рассуждать о нем хладнокровно. В нем есть нечто, кроме художника…

И. Н. Крамской

Словосочетание «забытый писатель» стало едва ли не термином. Сколько их, русских талантов, кем-то когда-то почему-то зачисленных в «забытые» и «второстепенные»? Сам механизм «забвения» надо бы изучать и изучать… Но в любом случае «забытый» — это оценка не писателя, а нашего отношения к русской культуре, того особенного отечественного снобизма, который еще Пушкин охарактеризовал грустной фразой: «Мы ленивы и нелюбопытны…»

Нелюбопытны настолько, что не стремимся постичь талант в его цельности и полноте. Никто и никогда не забывал художника Василия Васильевича Верещагина. Его многократно захваливали и обругивали, его могли принимать и не принимать, — но для всех было ясно: его живопись — крупнейшее явление русского искусства. И мало кому известно, что Верещагин был еще и писателем… Литература вовсе не была только эпизодом в этой бурной биографии. Его перу принадлежат 12 отдельных книг, а в них — повести, очерки, воспоминания, путевые заметки, публицистические этюды. Множество статей рассеяно по журнальной и газетной периодике рубежа XIX и XX веков. Сохранились и некоторые стихотворные опыты.

Наше художественное сознание, кажется, успокоилось, зачислив Верещагина в «батальные живописцы». Но любой, соприкоснувшийся с его творчеством, ощущает недостаточность такого представления. Батальные, военные полотна Верещагина наполнены особого рода философией, которая была частью его оригинального мироощущения. Его представление о жизни требовало оригинальных форм ее отражения — форм, включавших в себя и живопись, и литературу. А Верещагин одинаково уверенно чувствовал себя и с кистью, и с пером в руках, постоянно подтверждая ту оценку, которую дал ему старший современник, немецкий художник А. Менцель: «Der kann alles!» — «Этот все может!»