Зрелища

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Зрелища

Помимо развлечений, которым стамбулец может предаваться как в городе, так и за его пределами, его вниманию предоставляются и зрелища разных типов: народные, религиозного содержания и, наконец, «официальные».

Самым простым и в то же время наиболее полюбившимся простому народу зрелищем, пожалуй, приходится признать вождение медведя. В роли вожаков медведей выступают, согласно Эвлийи Челеби{484}, цыгане, обосновавшиеся в квартале Балат общим числом в 70 человек. Со своими медведями они ходят по столичным улицам, а на площадях главным образом народных кварталов устраивают представления — заставляют медведя плясать под звон бубна, — после чего обходят зрителей с шапкой для пожертвований.

На площадях народных кварталов можно встретить и публичного рассказчика (меддах), повествующего всякого рода захватывающие или комические истории. Меддах пользуется очень простыми средствами: «он представляется слушателям и зрителям, сидя на стуле и держа на коленях довольно широкий платок. К этому платку он прибегает всякий раз, когда, устав от рассказа и желая перевести дыхание, переходит к пантомиме, длящейся обычно две-три секунды. Однако главное употребление этого платка состоит все же в том, что оратор время от времени подносит его ко рту, чтобы изменить голос, так как говорит он разными голосами своих персонажей. Эта имитация речи и действий разных лиц как раз и составляет „соль“ представлений как этого театра одного актера, так и вообще турецкого народного театра. Вот так рассказ меддаха переходит в диалог и даже в обмен репликами трех или более лиц, причем каждое из них говорит на свой манер, употребляя характерные именно для данного типажа обороты речи и его акцент»{485}.

Эти рассказы не только диалоги. Есть и другие — посвященные чудесам. В них герой и героиня преодолевают тысячу препятствий «в мире, населенном феями и чудовищами, колдунами и принцессами. Принцессы обитают в заколдованных дворцах среди предметов, имеющих скрытый магический смысл»{486}. В репертуаре меддаха встречаются персонифицированные животные — так же, как и в европейских баснях, и так же, как и у нас, животные эти обычно выступают выразителями морали басни. Здесь, однако, эти говорящие человечьими голосами звери явились из старинных турецких сказок. Наконец, меддах, как и народный поэт (ашик), излагает — только не в стихах, а в прозе — содержание древних тюркских легенд, воспоминания о прародине тюрок, о миграции тюркских племен, о их давнем пребывании в Центральной Азии, Иране и других странах. Тюркский эпос расцвечивается рассказами о подвигах таких более или менее мифических и менее или более реальных деятелей, как Огуз-хан, шах Исмаил и прежде всего Сеид Баттал Гази. Все эти герои, выходящие победителями из самых невероятных приключений, очень напоминают персонажей средневековых рыцарских романов на Западе. Совершенно особое место в этой галерее героических образов занимает Ходжа Насреддин, «улыбающееся воплощение в одном человеке всего тюркского простонародья с его невообразимой смесью наивности и пронырливости». Этот Ходжа Насреддин действительно существовал — либо в XIII веке, либо, что более вероятно, в начале XV, так как ряд анекдотов рисует его беседующим с Тамерланом, когда тот захватил Анатолию. Наряду с чертами, роднящими Ходжу с персонажами из фольклора других стран, в нем ярко выступают национальные особенности тюркского, скорее даже турецкого, типажа: ведь Ходжу домысливали, по своему образу и подобию, несколько поколений именно анатолийских турок. И вот он перед нами как живой. «Слегка образованный», то есть вовсе не обремененный грузом знаний представитель самой неимущей части мусульманского духовенства, Ходжа постоянно испытывает нужду, а потому ищет работу; но при этом не очень-то любит работать, а потому меняет профессии с великолепной легкостью. Он — то имам, то кади, то школьный учитель, а уж когда совсем нечего есть, то и крестьянин. У него не редкость нелады с женой, зато, на зависть, самые лучшие отношения с ослом, который выступает в роли верного спутника и даже соучастника всех анекдотических приключений своего хозяина. Наделенный от природы здравым смыслом, чувством юмора и не испытывающий потребности лезть за словом в карман, Насреддин прославился действительными или только приписываемыми ему остроумными и тонкими репликами в адрес властей предержащих и, наконец, ответами, данными самому Тамерлану. По словам Эдмона Соссея, «турецкий народ придал свои собственные характерные черты Насреддину и, завершая автопортрет, поставил выбранного им в качестве национального символа и идеала простого и доброго человека лицом к лицу с ужасным Тамерланом и тем самым показал, чего может достичь улыбающаяся смелость, если сочетает в себе спокойную настойчивость, достоинство и чувство меры в противостоянии грубой силе и жажде завоеваний»{487}.

Особую категорию народных поэтов составляют саз шаирлери, сказители, сопровождающие чтение нараспев своих поэм игрой на сазе, довольно примитивном струнном инструменте; они имеют и другое наименование — ашик (влюбленный). Эти стихотворцы, музыканты и исполнители собственных произведений организованы в корпорации, близки по духу творчества к дервишам и одеваются, как дервиши. Обычно они выступают в кафе, где поют свои поэмы, после чего задают внимающей публике загадки. Загадки эти по большей части литературного свойства и строятся на игре слов, акростихах и прочей поэтической эквилибристике. В этом жанре литературы и литературных развлечений, хотя он обращен к более или менее образованной публике, традиция народной поэзии все же сильна. В XVI и XVII веках литература ашиков создала ряд произведений, художественная ценность которых вне сомнения. К тому же она обладает тем историческим достоинством, что в противовес ученой поэзии выступила защитницей как традиционных турецких форм стихосложения, так и турецкого языка, не загроможденного арабскими и персидскими заимствованиями. Если ученая литература находила своих поклонников во дворцах, то благодарная аудитория ашиков состояла главным образом из представителей городского «среднего класса». Столичные жители охотно направлялись в кахвехане, чтобы послушать поэтов и принять участие в предлагавшихся ими играх{488}.

И все же самые популярные формы турецкого зрелищного искусства представлены орта оюну и карагёзом.

Орта оюну — площадной театр, в переводе «игра посередине»{489}, в самом деле представляет собой игру не на сцене, а посреди публики, в пространстве, границей которому служит простая натянутая веревка. Декорации таковы: ширма, к которой приклеены бумажные двери, окна, деревья и пр.; торговая лавочка (дукян), представленная маленьким полукруглым столиком; и пара соломенных стульев. На фоне этих декораций и играют актеры, иногда относительно многочисленные, особенно если среди них есть музыканты и танцовщики. Этот жанр характеризуется противостоянием двух основных персонажей: Пишекяра («того, кто играет вначале») и Кавуклу («того, кто носит огромный тюрбан — кавук»). Пишекяр — личность степенная, представляющая собой тип городского «буржуа»; он воспитан и образован, говорит ученым языком, предпочитает маленькие невинные удовольствия и боится скандалов. Кавуклу — человек из народа, он ленив, болтлив, любопытен, любитель совать нос в чужие дела, изъясняется на жаргоне и мало понимает из того, что ему говорит Пишекяр; это и становится источником всех недоразумений. Помимо этих двух актеров в спектакле выступают: зенне (женщины), жена Кавуклу и дочь Пишекяра; пьяница, часто наделяемый чертами хвастливого албанца; лаз, с ужасным произношением; еврей, армянин, араб; Зейбек, плохо воспитанный, едва затронутый культурой левантиец. Все роли исполняются мужчинами, а их суть сводится к пародии на представляемые типы. Роли не заучиваются заранее, происходит импровизация по традиционно заданной канве. Представление всегда начинается с текерлеме, пролога, в котором Пишекяр и Кавуклу встречаются и принимаются потчевать друг друга самыми невероятными историями. Затем развертывается собственно действие условной пьесы, в котором принимают участие все прочие артисты и в котором Пишекяр оказывается жертвой женщин и Кавуклу, но и сам Кавуклу получает много ударов в ходе представления. Темы спектаклей черпаются или из повседневной жизни, или в легендах, или даже в исторических сюжетах, обработанных в стиле фарса таким образом, что игра слов и комизм положений составляют главную пружину действия.

Орта оюну, менее древнее, чем карагёз, народное развлечение, требует совсем немного времени для подготовки. Это зрелище собирало толпы зрителей в XVI и XVII веках, но ныне совершенно забыто.

Куда более знаменит карагёз (буквально «черный глаз»), получивший широкое распространение во всех средиземноморских провинциях Османской империи{490}. Ошибочно называемый «китайским театром теней», карагёз предполагает манипулирование фигурками из тонкой кожи или из окрашенного пергамена; фигурки сочленены из подвижных частей и имеют отверстие, в которое исполнитель вводит палочку, служащую для приведение фигурки в движение и позволяющую ею манипулировать. Состоящий из свечей источник света позволяет проецировать создаваемые фигурками образы на экран.

Фигурками представлены как персонажи действа, так и элементы декорации — дом, фонтан, сад, судно, мебель и т. д.; даже экран может выполнять функцию декорации, изображая, например, стены и потолок комнаты{491}.

У спектакля карагёз — древняя история, упоминания о нем встречаются еще на заре XV столетия. Быть может, он и в самом деле пришел из Китая через Туркестан? Согласно иной гипотезе, карагёз — это модификация игры теней, которая получила широкое распространение среди арабов в Средние века{492}. Как бы то ни было, этот жанр театрального искусства стал вполне турецким по своей форме и породил персонажей вполне турецких по своему характеру. Среди последних следует выделить два наиболее популярных — Хадживата и особенно Карагёза. Хадживат, подобно Пишекяру в орта оюну, личность серьезная, респектабельная; он уважает традиции и правильную литературную речь. В противоположность ему Карагёз, аналог Кавуклу, — это человек из народа, то есть болтун, распутник, хвастун, но зато — всегда в духе, полон выдумок и фантазий, неисчерпаем по части грубоватых шуток и проделок и в силу всего этого являет собой прямую противоположность по отношению к Хадживату. На противостоянии этих двух антагонистов основывается весь комизм спектакля, а задача хаялы (артиста) в том и состоит, чтобы донести до зрителей комизм этот как можно более выразительно. Решение же ее есть пробный камень его таланта, так как хаялы не только оживляет фигурки, не только говорит «их» голосом, но и комментирует события, развертывающиеся в рамках пьесы. Он должен доказать прежде всего свою способность доводить имитацию до карикатуры, столь ценимой турками, причем делать это с присущим тем же туркам простодушием. Действие пьесы развертывается по обычной, раз заданной канве, зато оно с каждым новым спектаклем импровизируется заново. По ходу пьесы в ее действие вовлекаются как другие персонажи, сравнимые с теми, что играют в орта оюну, так и животные, чудовища, драконы, феи, джинны и т. д. Иными словами, хаялы постепенно оживляет все фигурки, имеющиеся у него. Иногда хаялы пародирует лиц, хорошо известных в том квартале, где ведется представление, и в таком случае оно превращается в сатиру. Но по большей части он довольствуется показом либо фарсов, либо невероятных приключений, изобилующих смешными эпизодами.

Орта оюну и карагёз привлекают особенно много публики по ночам месяца рамадана и во время праздников шекер байрам и курбан байрамы.

Помимо описанных развлечений стамбульцы становятся зрителями представлений и иного характера — представлений, которые следовало бы условно обозначить как «религиозные» и «официальные».

Примером сочетания двух этих родов зрелищ может служить наиболее часто повторяющееся и, пожалуй, наиболее красочное из них — кортеж султана, отправляющегося на еженедельную пятничную молитву. В этот день султан выходит из дворца в окружении всех своих служителей и стражи и торжественно направляется либо в мечеть Святой Софии, либо, если шествие развертывается в XVII веке, в мечеть султана Ахмета. Зрелище на всякого, кто оказывается его свидетелем, производит настолько яркое впечатление, что не было, кажется, ни одного иностранного очевидца, который удержался бы от его описания. Вот как его описывает Пьетро делла Валле:

«Вчера, поскольку это была пятница, я был свидетелем того, как Великий Господин направляется в мечеть Святой Софии с большой торжественностью, сопровождаемый большим и блестящим эскортом, как это обычно и бывает в подобных случаях… Главные придворные сановники ехали верхом впереди него, причем строго соблюдался порядок их чинов: чем ближе всадник к султану — тем выше его положение при дворе и тем больше его заслуги перед государем. Позади султана, тоже на лошадях, ехало несколько самых любимых им пажей, которые прислуживают ему во внутренних покоях дворца. То, что это именно пажи, было видно по тому, что они без бород и выбриты, а также по их прекрасным ливреям. По обе стороны от кортежа маршировали солдаты, одетые по-разному: одни из них походили на оруженосцев, другие — на гвардейцев, вооруженных луками и стрелами. Были там, наконец, и курьеры-скороходы, обычно разносящие распоряжения государя, — ходят они с замечательной быстротой, а одеты они в короткое платье, причем полы одежды заткнуты за пояс, так что ноги у них наполовину голые. Распределены они между различными службами, а потому и носят разного цвета ливреи (впрочем, все ливреи, без различия, разукрашены богатой вышивкой и драгоценностями); головные уборы украшены у всех великолепными перьями»{493}.

Религиозные праздники также дают повод к разнообразным зрелищам или, по меньшей мере, к торжественному внешнему убранству города. Так, в месяц рамадан специалистами сооружается махия. Речь идет о масляных светильниках на веревке, протянутой между минаретами большой мечети, которые напоминают о молитвах, возносимых верными Богу и его Пророку. В некоторые мечети отправляются главным образом для того, чтобы послушать по случаю очередной годовщины рождения Пророка (Мевлюд) чтение Корана знаменитыми столичными певчими. Танцы вертящихся дервишей, приходящих таким способом в состояние экстаза, сами по себе род спектакля; однако дается он почти исключительно для посвященных, то есть для ассоциированных членов дервишского братства: на эти радения посторонние лица приглашаются крайне редко.

Исконно религиозный характер имеют и большие праздники корпораций, регулярно проводимые в таких закрепленных обычаем местах, как луга Кагитхане или Агачайири. Эти празднества длятся иногда по неделе, и члены корпорации получают при этом повод не только собраться, совершить обряд солидарности своей общины, но также и выставить напоказ своим гостям и просто любопытным зрителям образцы своего искусства или своих товаров. Эти праздники выполняют, следовательно, функцию промышленной и торговой выставки, которая для данной корпорации — эффективная форма рекламы, а для гуляющих стамбульцев — занятное зрелище.

Однако среди жителей Стамбула все же наибольшим успехом пользуются те зрелища, которые имеют, так сказать, «официальный» характер. Они всегда связаны с какими-то значительными событиями — такими, к примеру, как выступление армии в большой поход, празднование побед, одержанных османским воинством, рождение или обрезание принца, отправление в Мекку очередного дара султана (махмал){494} и т. п. К такого рода событиям можно причислить и торжественные кортежи иностранных послов, наносящих первый официальный визит султану. Участниками этих официальных церемоний выступают армия (в первых двух из перечисленных случаев), но также и корпорации, делегации от которых шествуют организованными группами; посреди каждой из таких групп движется платформа на колесах, своего рода живая картина, дающая представление о деятельности корпорации; члены группы раздают зрителям подарки — продукты, которые корпорация производит, или товары, которыми она торгует. Кроме того, каждая корпорация должна поднести свой дар султану, а также принцу, — в том случае, если праздник посвящен его обрезанию. Эти шествия огромны и длятся не один день; для описания одного из них Эвлийе Челеби понадобилось примерно две сотни страниц в его Сеяхатнаме. Помимо корпораций в торжественных шествиях принимают участие и религиозные организации (тоже своего рода корпорации) — такие, как корпус улемов, корпус кадиев, братства дервишей и т. д. Шествие же в своей совокупности служит манифестацией единства общества, составленного из множества автономных единиц, между которыми распределено практически все мужское население столицы. Впрочем, такого рода демонстрации социального единства чрезвычайно редки. По очевидной причине: они слишком дороги — как для правительства, так и для корпораций.

В июне 1582 года по повелению султана Мурада III, который пожелал отпраздновать обрезание своего сына (будущего Мехмета III) со всей возможной помпой, развернулось одно из самых знаменитых шествий (именно оно запечатлелось в народной памяти с особой силой). Жан Палерн так описал прохождение религиозных организаций перед киоском, в котором султан сквозь жалюзи смотрел на шествие:

«На следующий день (после обрезания) в высоком паланкине, установленном на спине верблюда, явился муфтий; он держал в руке книгу, которую время от времени перелистывал; за ним следовало великое множество странствующих дервишей и иного магометанского духовенства с книгами в руках, среди них были и паломники, которые собираются отправиться в Мекку в этом году; все они были обряжены по-разному — головы одних покрывали капюшоны, другие были в митрах или коронах, а одеяние многих состояло из звериных шкур с хвостами, которые свешивались то спереди, то сзади… Еще не дойдя до места (где находился султан. — Ф. Н.), они принялись скакать, резко поворачиваться, крутиться и свистеть, держа в руке колокольчики и медные чаши, ударяя последними один в другой и сопровождая это музыкальное выступление своими обычными воплями: пока они не подошли поближе, можно было спорить, идет ли это караван ослов, побрякивая бубенчиками, или же устроен великолепный кошачий концерт, они, подобно волчку, вертятся, не останавливаясь, так быстро, что число оборотов сосчитать трудно: наверное, оно достигает пяти сотен.

Таким-то образом, то есть волчком, прошлись они три раза вокруг площади и, остановившись наконец перед Великим Господином, который смотрел на них сквозь жалюзи, сотворили молитву, после чего три или четыре дервиша, обнажив свои большие ножи, стали наносить ими удары по своим рукам и верхней части ног; закончив это жестокое занятие, они посыпали зияющие раны каким-то порошком (может быть, просто пылью) и вернулись в толпу; другие тут же принялись клеймить свои щеки раскаленным железом; все это делалось во славу Магомета, их пророка, и во славу их государя, которого святой и почитаемый муфтий благословил и, войдя к нему, одарил, после чего удалился вместе со всей своей чудовищной компанией»{495}.

Что касается XVII века, то известия о шествиях такого рода мы, прежде прочих, встречаем у Эвлийи Челеби (1637); у Еремии Челеби подобное же описание относится к отправке турецкой армии на Крит (1657){496}; секретарь посольства Франции в Стамбуле Пети де ла Круа сообщает любопытные подробности, связанные со всенародным ликованием по случаю обрезания сразу двух принцев — Мустафы и Ахмета (6 июня 1674 года){497}. Можно составить для себя достаточно достоверное зрительное представление об этих шествиях благодаря двум миниатюристам того времени, оставившим их реалистические и, в высшей степени, поучительные изображения{498}.

Эти большие празднества дополняются увеселениями по повелению султана и за его счет — представлениями шутов, акробатов, канатных плясунов и т. п., которые демонстрируют свои таланты одновременно на нескольких площадях Стамбула, но главным образом на Ипподроме. Некоторые из канатоходцев пользуются широкой популярностью, и Эвлийя Челеби говорит о них с восхищением; по его словам, это — турки, арабы, персы, греки, индийцы и йеменцы, общим числом примерно в 200 человек{499}. Самый знаменитый из них — Мехмет Челеби из Ускюдара, который выступил с огромным успехом на Ипподроме перед самим султаном, за что и был им назначен главой корпорации акробатов.

Короче, стамбулец не испытывает недостатка в развлечениях, они предлагаются ему в весьма широком диапазоне — от уличных выступлений отдельных «забавников» до представлений хорошо организованных трупп. Нужно думать, он из них извлекает немало удовольствия, так как повседневная жизнь его однообразна, наполнена заботами, а главное, трудом, даже если она в материальном отношении более или менее обеспечена. Иначе и быть не может в мире, где для огромного большинства людей будущее так похоже на прошлое.