1.4.2. Медиаполитика в работе институтов британской демократии

Рост взаимозависимости политических партий и СМИ в ситуации Британии неизбежно переносится также на коммуникативную практику правительства, которое формирует победившая партия. Так, в исследуемый период резко увеличилось внимание правительств Британии к коммуникативной работе. Это проявилось в:

– лавинообразном разрастании Информационной службы правительства (GIS)[167];

– еще более резком росте числа информационных спэдов в Номере 10;

– экспоненциальном росте информационных и рекламных бюджетов отдельных министерств и Номера 10.[168] Сегодня число правительственных промоутинговых кампаний и затрачиваемых на них средств так велико, что правительство может быть без преувеличения названо главным промоутером на территории страны. Примерами могут быть кампания по продвижению реформы NHS (1989 год) с бюджетом в 1,25 млн фунтов или приватизационные реформы Тэтчер – трата 20 млн фунтов только на предварительную кампанию по приватизации водных ресурсов или кампания по акционированию монополии «British Gas»;[169]

– попытках вернуть контроль над ведущими СМИ, в том числе путем заключения неофициальных соглашений и обсуждения законопроектов с владельцами СМИ (Акта о свободе информации 2001 года, Акта о коммуникации 2002 года). Отметим, что британское правительство имеет, по давней традиции, большой контроль не только над Би-би-си (право утверждать расписание и накладывать вето на темы и программы принадлежит министру иностранных дел), но и над прессой – через Комитет по обороне, прессе и вещанию (DPBC), учрежденный в 1906 году. Инструментом DPBC являются «оборонные заметки» – «D’Notices», которые взамен цензуры дают прессе неформальные советы в сфере обороны и не только.[170]

Выстроим последовательность перехода политического истэблишмента Британии (прежде всего партий) к медиаполитике: от классовой идеологии и ее продвижения через правление – к срединному этапу «маркетинговой политики» («атаки на повестку дня», скатывание к центризму через пересмотр идеологических платформ, унификация предвыборных программ— к медиатизированной политике, в которой различия проводятся не на идеологической основе или на основе повесток дня, а на имиджевой основе и на основе доступа к контролю над информационными ресурсами.

В рамках медиатизации политики прослеживается также тревожная тенденция сдвига политического поля Британии в сторону «президентского парламентаризма» по образцу США и американизация[171]или даже «клинтонизация»[172] британского политического процесса. Общественная дискуссия в Британии поставила вопрос о том, не движется ли страна в направлении президентского правления, не становится ли она «намного более похожей на президентскую, чем раньше»[173] (хотя, как утверждают Каванах и Селдон, «каждый сильный премьер-министр, начиная с Гладстона, выслушивал обвинения в том, что его стиль правления является «диктаторским» или «президентским»[174]). Многосторонний анализ «риторики президенциализации»[175]привел британских ученых к выводу о том, что сегодня в Британии сложилась во многом беспрецедентная «особая конфигурация политики начала-середины 1990-х»[176], приведшая к коренным переменам в журналистике и расцвету спин-культуры (см. Главу 3). Американизация проявилась в двух основных формах: в падении роли парламента в формировании повестки дня и принятии политических решений (то есть перераспределении властных полномочий в пользу правительства) и в частичной реорганизации коммуникации Даунинг-стрит по образцу с Капитолия. Падение роли парламента произошло в силу:

1) общеполитического дисбаланса (существования сильных мажоритарных правительств, то есть правительств парламентского большинства, и как следствие – отсутствия реальных дебатов между правительством и парламентом)[177];

2) невозможности для парламента контролировать коммуникацию Кабинета и наказывать министров за несоблюдение Парламентской привилегии, предписывающей оглашение инициатив правительства сначала перед парламентом, а затем перед народом через СМИ. Практика информационных утечек и трейлинга (см. Главу 3) сделала Привилегию неэффективной. Журналист Би-би-си и критик британской медиакратии Н. Джоунз в 2004 году указал, что такая практика подорвала подотчетность правительства парламенту (то есть дискредитировала парламент как демократический институт), и поднял вопрос о будущем парламентаризма в стране[178];

3) парламентского трейлинга, когда сами парламентарии обсуждают законопроекты сперва с представителями Лобби, а только затем с коллегами по Палате.[179] О трейлинге как технологии см. Главу 3.

«Падение парламента» отразилось в его освещении в СМИ, как в зеркале. Потерю интереса к освещению парламентской жизни журналисты объясняли тем, что в последние годы парламент обладает всё меньшей силой[180]. Снижение журналистского и вслед за этим общественного интереса к деятельности парламентариев можно проследить по отношению СМИ и самих парламентариев к так называемому Часу Вопросов («Question Time») в Палате Общин. Это раунд вопросов и ответов между парламентариями и премьером (или другим министром); такие дебаты традиционно происходили четырежды в неделю и с 1989 года транслировались по телевидению («Канал 4» транслирует дебаты полностью, остальные – частично)[181]. В 1990-е годы формат Question Time’a менялся: сперва количество встреч уменьшилось с четырех раз в неделю до двух (во вторник и четверг), а затем Блэр сократил число посещений до одного (в среду), но увеличил время ответов с 15 до 30 минут.[182] Сама природа парламентских дебатов в связи с проникновением СМИ в парламент также изменилась. Как пишет Негрин, «министры прибывают на Час Вопросов полностью извещенными и не могут быть пойманы врасплох «неожиданным» дополнительным вопросом. Час Вопросов превратился не более чем в попытку обеспечить благоприятное признание точек зрения каждой партии… и отдельных фронт- и бэкбенчеров… Это шоу со всеми ловушками профессионализированной политики»[183]; освещение дебатов заменяется освещением отдельных политиков как celebrities.[184] Журналисты всерьез задумываются, «должны ли они освещать содержание политической конфронтации – или просто пробегать взглядом по поверхности»[185].

Другой пример неэффективности и слабости британского парламента в плане привлечения внимания к по-настоящему важным общественным вопросам является практически полная потеря интереса медиа к работе парламентских выборных комиссий (select committees) по особым вопросам. Комиссии призваны «зеркалить» работу теневого министерства в определенных аспектах и поднимать общественно важные вопросы, касающиеся работы этого министерства. Комиссия в начале работы формирует запрос, затем проводит несколько заседаний, выслушивая свидетелей, и составляет отчет-рекомендацию; этот отчет может обсуждаться или не обсуждаться в Палате Общин в зависимости от важности поднятого вопроса.[186] Свободный же доступ журналистов к заседаниям комиссий и текстам отчетов (которых публикуется достаточно много: за период 1980–1990 их было издано 822, и это число неуклонно растет[187]) дает им «доступ к огромному массиву информации из широкого круга комиссий»[188], так что ценность парламентской информации и желание журналистов ее обсуждать неуклонно снижается; в этой ситуации гораздо больший интерес привлекают «слитые» путем трейлинга и неформальных коммуникаций сведения и предположения, которые позволяют создать в прессе циркуляцию слухов и атмосферу «ожидания события» – одно из самых явных проявлений такой рамочной коммуникативной ситуации, как спин-культура.

Второй симптом американизации политического поля отмечен в сфере технологий предвыборной агитации и управления отношениями с прессой в партийном и правительственном аппарате. С точки зрения Дж. Стрита, «и консерваторы, и лейбористы проводили много времени за обзором действий их американских коллег»; то, что было перенято британскими политиками, сводилось к «определенному набору профессионализированных техник ведения политической кампании»[189], а именно – к «использованию выводов и техник коммуникативных наук», поддержанных «профессиональной коммуникативной экспертизой»[190]. Дэвид Мичи отмечает последовательные «шаги клинтонизации» на примере лейбористов: 1) избавление от «балласта профсоюзов»; 2) постановка критерия возможности позитивного медийного освещения в центр формирования политической программы и очистка программы от потенциально «неизбираемых» элементов; 3) создание практически с нуля имиджа партии через идеологемы «нового лейборизма» и «третьего пути»); 4) осознание необходимости разработки стратегии постоянного кампанинга и беспрецедентной «машины коммуникативной войны».[191] Такая коммуникативная политика даже потребовала от лейбористов поездки в Вашингтон «с целью выяснения, как делается политический пиар на той стороне пруда»[192].