Андрей Тарковский как наследник будущего

16.04.15

Кинорежиссер родился четвертого апреля 1932 года в селе Завражье Юрье-вецкого района, умер в 1986, прожив всего 54 года. Похоронен в Париже. И, наверное, я бы не взялась о нем писать – все же отмечаемая в этом году дата -83 года – не круглая, не юбилейная.

Но вот незадача: буквально на днях столкнулась с таким высказыванием Дмитрия Быкова: «Не грех отдать Америке первенство в кино, которое у нас было выдающимся, но не уникальным. Эйзенштейн, Ромм, Калатозов, Довженко, Тарковский – фигуры, не уступающие Бергману, Брессону, Феллини или Гриффиту, но и не затмевающие их». Прочитав сие, я призадумалась.

Можно ли перечислять всех этих российских кинорежиссеров через запятую, в ряд, и нет ли тут подмены, когда гении подравниваются под очень хороших талантливых мастеров?

Андрей Тарковский

Нет, я не киновед, обыкновенный зритель. Но для меня как для зрителя неоспорим РАЗМЕР Сергея Эйзенштейна и Андрея Тарковского, двух «обыкновенных гениев» мирового уровня, занесших нам несколько божественных «песен райских».

Обоим не дали полностью осуществиться, затыкали рот, требовали изменений, не выпускали на экраны, «смывали пленку» как в случае эйзенштейновского «Бежина луга», обоих довели до болезни и смерти, но даже при всем том оба оставили уникальное наследие, уникальный киномир принадлежащий будущему.

Итак, Андрей Тарковский.

Арсений Тарковский

Согласитесь, с таким киноязыком, когда каждая вещь в кадре живет и изменяется, с таким воспроизведением жизни, когда философичность и глубина переплетаются с обнаженно лирическим и поэтическим, с такой живописной и музыкальной эстетикой мы не сталкивались. Нам никто так не говорил о красоте и загадке Земли, о тепле домашнего очага, о притяжении родного дома, о чистоте и сложности детства. О жестокости и святости нашей истории. О невозможности уйти от себя.

Мария Вишнякова – мать Андрея

О терзаниях совести и неизбывном чувстве вины – перед матерью, перед женщиной, перед ребенком…

Кстати, в годы, когда детство воспринималось художниками под знаком фрейдизма, Тарковский подходит к нему иначе, по-своему. И все это не в сухих назидательных картинах, а драматично, сильно, на самом высоком градусе работы режиссера, оператора и актеров.

Пишу это и думаю о бесконечных мучениях, выпавших на долю гения, о пытках цензурой («Андрей Рублев», «Солярис», «Сталкер») о пытках малотиражностью («Зеркало», «Сталкер»), о пытках невыхода на экран, пятилетнего лежания на полке («Андрей Рублев»). Зачем? Почему? Каким коммунистическим богам в угоду? Не довольно ли художнику его собственных мучений, его ночных кошмаров, его недовольства собой?

Сегодня все утро смотрела наиболее спорную и «непонятную» картину Тарковского, его мучительную исповедь – «Зеркало». Смотрела восстановленную группой Шахназарова в 2008 году версию. Впечатление, что художник правильно удалил некоторые длинноты.

Маргарита Терехова

Не помню в том варианте, который видела на советском экране, «испанских сцен», длинного эпизода со стрельбищем, совершенно «роммовских» кадров беснующихся маоистов, атомного гриба и заполненной народом и знаменами Красной площади.

Возможно, я просто эти кадры забыла, но по ощущению – они лишние, хотя, как и все прочее, сняты великолепно.

Что невозможно забыть уже с первого просмотра фильма – это вступление, заставку. Не припомню такого ни у кого другого. Разве что в русских сказках часто есть зачин, то, чем так чудесно воспользовался молодой Пушкин, написав «Лукоморье», своеобразный сказочный ключ к своему «Руслану».

Джиневра де Бенчи. Портрет кисти Леонардо да Винчи

Так и у Тарковского – вступление о мальчике-заике, который на наших глазах, благодаря чудо-доктору, обретает возможность говорить, – это некая притчевая схема всего последующего. Художник должен освободиться от всех оков – и говорить зрителю правду, только правду, одну только правду.

Такой же – редкий по воздействию притчевый зачин – мы встречаем в «Андрее Рублеве», в его самом первом эпизоде – полете мужика.

Невероятная сцена, захватывающая, достоверная, словно увиденная очевидцем-современником. Помню, в Италии мы показывали этот бессловесный эпизод своим друзьям-итальянцам, чтобы приохотить их к русским фильмам и к русской истории.

Вот что сейчас пришло мне в голову: в сюжетах Тарковского вообще много сказочного.

Так, в «Сталкере» герои идут «туда, не знаю куда», чтобы принести «то, не знаю что». А в «Жертвоприношении» герой обещает Богу принести в жертву самое дорогое, если тот избавит человечество от ядерной войны. Этот мотив сказочно-библейский, в Библии он нам известен по рассказу о Иеффае и его дочери, вдохновившему Фейхтвангера на его последний роман…

Если вернуться к «Зеркалу», то и следующая сцена, идущая за зачином, кажется мне символической, дающей настрой и лирический сюжет всей картине. Молодая мать мальчика, в исполнении Маргариты Тереховой, курит сидя на плетне перед домом. Ей навстречу из-за куста выныривает фигура незнакомца – новый врач (любимый Тарковским Анатолий Солоницын, его «талисман»). Какая прекрасная возможность завязаться роману, тем более что женщина одна, с двумя детьми, а незнакомец симпатичен, умен и явно ею заинтересован.

Но… здесь сценарий следует жизни: Мария Ивановна Вишнякова была однолюбкой, после ухода мужа, поэта Арсения Тарковского, замуж не выходила, детей поднимала одна.

Когда я смотрела фильм в первый раз, была потрясена эмоционально, но понять – ничего не поняла. Правда, и расшифровки мне не хотелось, казалось, что магию разъяснять не надо. Удивительно, в этот раз мне было в картине все понятно. Сюжет движется по ассоциативным линиям, перетекая из прошлого в настоящее и иногда застывая, как например, в том месте, где мать, Маруся, иначе Мария, взлетает над землей, над деревянным полом, и находится в этом положении несколько минут. Сказка или реальность?

Стихия огня, столь дорогая художнику, есть во всех его фильмах, в «Зеркале» это не только пожар гумна, врезавшийся в детскую память, но и бесконечные костерки за окном, огонь в доме…

Интересно, что гумно горит на фоне нудного ночного дождя. И вообще дождь – запоминающаяся деталь всех семи картин Тарковского. В «Зеркале» настоящий потоп сопровождает героиню, в ужасе примчавшуюся в типографию, где, как ей кажется, она пропустила ошибку.

Словно случайно задетый камерой портрет усатого говорит о времени и о возможных последствиях допущенной ошибки.

Природа в картине живая, близкая, сочувствующая человеку.

Я обратила внимание на ветер. Он поднимается в фильме несколько раз – и всегда в минуту душевного волнения героев. Ветер проходит по траве, по кустам и деревьям. И как правило, в кадре вслед за ураганным ветром показан прочный деревянный дом с приветливыми окнами. Он спасет, укроет, сохранит. Этот дом из детства потом перекочует на землю варягов, на Готланд, где снималась последняя картина Тарковского «Жертвоприношение». И запылает этот дом в последних кадрах фильма, подожженный рукой самого героя, альтер эго Андрея, принесенный в жертву ради человечества, ради Малыша, любимого сына.

Очень рекомендую прочитать о том, как снималась эта гениальная картина, книгу Лейлы Александер-Гаррет, переводчицы и друга Мастера, – «Андрей Тарковский. Собиратель снов».

Думаю, не хватало Андрею Тарковскому на Готланде его деревенского дома в Юрьевце, окружающих его сосен, запахов и шорохов.

Когда говорят о предвидениях и предсказаниях Тарковского – предсказал Чернобыль, убийство Улафа Пальме (именно на том месте, где снималась атомная паника), дату своей смерти (в «Солярисе» показан календарный листок с датой 29 декабря), предсказал даже свою сведшую его в могилу болезнь (о ней он узнал ПОСЛЕ ТОГО, как снял картину), я думаю вот о чем. Тарковский предсказал ПУТЬ для России – путь, каким шел его тезка Андрей Рублев, – от ужаса и разочарования, от полного молчания, вызванного несовершенством и жестокостью окружающего, – к надежде и вере, к гармонии и свету «Троицы».

Но Тарковский показал и ПУТЬ для всего человечества. Это великий путь, указанный искусством, – живописью, музыкой. Недаром в его картинах звучит величественный и драматичный Бах, оживают пейзажи Брейгеля и полотна Леонардо. А с какой радостью, как старую знакомую, я встретила в кадре Джиневру де Бенчи, портрет кисти юного да Винчи, хранящийся в нашей Вашингтонской Национальной галерее. Он был помещен в кадре не зря – уж очень схож женский тип итальянки Джиневры и русских женщин Маргариты Тереховой и Марии, мамы Тарковского.

Один и тот же женский тип, несмотря на «годы и расстояния».

Верно говорил Мастер: «Искусство существует лишь потому, что мир плохо устроен». Так не пора ли миру начать учиться у искусства? Чему? Гармонии, свету, надежде. Не об этом ли замечательные фильмы Андрея Тарковского?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.