2. Традиция жизни без наследства
2. Традиция жизни без наследства
Но понятие традиции не равно понятию наследства. Была в России непривычка к наследству. К его хранению, передаче, получению. Факт, зафиксированный русской поэзией, писавшей не раз о «горькой насмешке обманутого сына над промотавшимся отцом». Поэтому пришедший с Запада материализм оборотился в России нигилизмом, ибо именно нигилизм отвечал у нас мощной многосотлетней почвенной традиции. Традиции жизни без наследства.
Иные русские мыслители видели в таком положении дел преимущество России, показывающее её молодость, её предназначение начать новую страницу истории. Нету прошлого, нету наследства — и не надо! Причём многое из прошлого хотелось бы и самим вычеркнуть, чтоб его как бы и не было. На такой позиции вырастало и стояло русское революционерство леворадикального толка, начало которого я вижу в Бакунине и Герцене, писавшем в своём трактате «О развитии революционных идей в России»:
«Нелегко Европе <...> разделаться со своим прошлым; она держится за него наперекор собственным интересам <...> Мы свободны от прошлого, ибо прошлое наше пусто, бедно, ограничено <...> У нас больше надежд, ибо мы только ещё начинаем...»{411} (курсив мой. — В. К.).
В эти же годы Бакунин объявил «страсть к разрушению» — творчеством, выразив тем самым крайний нигилизм и «проматывающихся отцов» и «детей-отрицателей».
Эти идеи были подхвачены «молодой эмиграцией» конца 1860-х — начала 1870-х (Ткачёв, Нечаев), уже прямо заявившей, что цивилизация, школа, книги, достижения духа — только помеха для революции, но поскольку Россия молода и отстала, она сможет обогнать омещанившийся, обуржуазившийся Запад. Напрасно западные революционеры иронизировали над этой точкой зрения, говоря, что люди, способные утверждать, что социалистическую революцию легче провести в такой стране, где, хотя нет пролетариата, но зато нет и буржуазии, доказывают лишь то, что им нужно учиться ещё азбуке социализма. Напрасно Герцен в предсмертных письмах «К старому товарищу» выступил против молодых радикалов. Ведь даже в самый революционный свой период он исходил из того, что «нет ничего устойчивого без свободы личности».
Но молодым нигилистам было наплевать на личность и её свободу, поэтому разрушения они не боялись. Тем более что к концу столетия среди революционеров появился человек, «усвоивший» западные уроки марксизма, и сказавший, что в России уже есть и пролетариат, и буржуазия, более того, за короткий промежуток времени — за каких-нибудь двадцать пять лет — Россия достигла высшей точки капитализма — империализма. Хотя ироники твердили, что у нас нет ни труда, ни капитала, но есть зато борьба между ними, нигилистическое слово оказалось сильнее, совпав, как я уже говорил, с мощной почвенной традицией. Так и возникло вполне победоносное тоталитарное движение ХХ века. Как констатировал Фёдор Степун,
«следы бакунинской страсти к разрушению и фашистских теорий Ткачёва и Нечаева можно искать только в программе и тактике большевизма»{412}.
Победив, нигилисты-большевики вернулись по сути в допетровское прошлое, скрыв, по словам Бунина, «пучиной окаянной // Великий и священный Град, // Петром и Пушкиным созданный» («День памяти Петра»).
Большевики воображали себя и убеждали других, что они наследники и продолжатели петровских преобразований. Но Бунин, один из самых проницательных людей России, показал, как в «окаянные дни», когда пришла «ужасная пора», предсказанная Пушкиным в «Медном всаднике», град русской цивилизации был затоплен разбушевавшейся стихией отечественного нигилизма.