«ДОМ СЧАСТЬЯ»
«ДОМ СЧАСТЬЯ»
Гарем представлял собой нечто вроде драгоценного тюрбана, возвышавшегося над государством. Он не имел связи с обществом за стенами сераля, хотя зависел от него во всем, но отражал социальную систему как в кривом зеркале, где не самое главное приобретает гипертрофированно увеличенный вид.
Султана окружал земной рай, а красота его жен заставляла содрогаться от мысли, какими же должны быть райские гурии, если такие прелестные девы могли существовать на земле, являя собой лишь бледное отражение красоты иного порядка.
И если простой смертный рисовал в своих мечтах «Дом счастья», то им оказывался именно гарем падишаха.
«Полуденная тишина царила вокруг таинственного дворца, где за решетками окон томилось и скучало столько прелестных созданий, — писал Теофиль Готье. — И я невольно подумал о сокровищах красоты, навеки утраченных для людских глаз, обо всех этих изумительных женских типажах — гречанках, черкешенках, грузинках, индианках, африканках, которые угаснут здесь, не увековеченные ни в мраморе, ни на полотне для восхищения будущих веков, о Венерах, которые никогда не найдут своего Праксителя, Виолантах, лишенных Тициана, Форнаринах, которых не увидит Рафаэль.
Какой же счастливый билет в земной лотерее — жизнь падишаха! Что такое Дон Жуан и его mille е tre по сравнению с султаном? Второразрядный искатель приключений, обманутый обманщик, чьи скудные желания — капризы нищего — исчерпываются горсткой возлюбленных, только и ждущих, чтобы их соблазнили, в большинстве своем уже соблазненных другими, имевших любовников и мужей, — их лица, руки, плечи, доступны взглядам каждого, фаты в танце пожимают им пальчики, уши их давно привыкли к нашептыванию пошлых комплиментов. Что за жалкая участь — шататься при луне под балконами с гитарой за спиной и томиться ожиданием в обществе полусонного Лепорелло!
А султан?! Он срывает лишь самые чистые лилии, самые безупречные розы в саду красоты, останавливает взор лишь на совершеннейших формах, не запятнанных взглядом ни единого смертного, на дивных цветках, чья жизнь от колыбели до могилы течет под охраной бесполых чудовищ, среди сверкающего одиночества роскошных покоев, куда не дерзнет проникнуть ни один смельчак, в строжайшей тайне, непроницаемой даже для самых смутных желаний».
Гарем был символом могущества владыки, порой более красноречивым, чем армия или флот. Численность и великолепие гарема внушали уважение не только к государству, но и к его правителю. По тому, как пополнялся гарем, какие немыслимые суммы платили агенты двора за редких красавиц на невольничьих аукционах, судили о тонкости вкуса и мужской силе будущего обладателя этих гурий.
Поначалу султаны женились на дочерях правителей других государств, но со временем женами и даже султаншами все чаще становились бывшие рабыни.
«Сегодня лишь немногие паши, следуя традиции или прихоти, позволяют себе варварскую и сладостную роскошь иметь гарем, — писал Джордж Дорис. — Само собой разумеется, первым среди этих привилегированных особ является Повелитель правоверных — счастливый обладатель живой коллекции самых драгоценных образчиков восточной красоты».
Гаремное соперничество владык порой затмевало военное, а в отдельных случаях провоцировало и сами войны, что описал Генрих Гейне в поэме «Али-бей»:
Али-бей, герой ислама,
Упоенный сладкой негой,
На ковре сидит в гареме
Между жен своих прекрасных.
Что игривые газели
Эти жены: та рукою
Бородой его играет,
Та разглаживает кудри,
Третья, в лютню ударяя,
Перед ним поет и пляшет,
А четвертая, как кошка,
У него прижалась к сердцу…
Только вдруг гремят литавры,
Барабаны бьют тревогу:
«Али-бей! Вставай на битву!
Франки выступили в поле!»
На коня герой садится,
В бой летит, но мыслью томной
Все еще в стенах гарема
Между жен своих витает, —
И меж тем, как рубит франков,
Улыбается он сладко
Милым призракам, и в битве
От него не отходящим…
Не удивительно, что разорение захваченных дворцов начиналось с ревизии гаремов, если их не удавалось заблаговременно перевести в безопасное место.
Временами стремительно разраставшиеся гаремы становились «государством в государстве», оказывая решающее влияние на политику. На их содержание уходила весомая доля бюджета страны. Случалось, что гаремы разоряли своих обладателей и приводили к гибели целые державы.
О проблемах, связанных с содержанием гарема, говорится и в «Тысяче и одной ночи»:
«Когда же настала девятьсот тридцать шестая ночь, она сказала: „Дошло до меня, о счастливый царь, что число вельмож, которые мылись с Царем в этот день, было четыреста душ. А количество того, что они дали из динаров, оказалось сорок тысяч, и невольников — четыреста, и рабов — четыреста, и невольниц — четыреста (достаточно с тебя такого дара!), а царь дал Абу-Сиру десять тысяч динаров, десять невольников, десять невольниц и десять рабов“
И Абу-Сир выступил вперед, и поцеловал перед царем землю, и сказал: „О счастливый царь, обладатель здравого суждения! Какое место вместит меня с этими невольниками, невольницами и рабами?“ И царь молвил: „Я приказал это своим вельможам только для того, чтобы мы собрали тебе большое количество денег. Ты ведь, может быть, вспомнишь свою страну и семью и соскучишься по ней, и захочешь поехать на родину, и окажется, что ты взял из нашей страны основательное количество денег, которое поможет тебе жить в твоей стране“ — „О царь времени, да возвеличит тебя Аллах! — сказал Абу-Сир. — Эти многочисленные невольники, невольницы и рабы — по сану царям, и если бы ты велел дать мне наличные деньги, они были бы лучше, чем это войско, потому что люди едят и пьют и одеваются, и сколько бы мне ни досталось денег, их не хватит на содержание этих рабов“».
Редким владыкам удавалось распоряжаться гаремом в соответствии с его предназначением. На то он и гарем, чтобы лишать рассудка своего хозяина. Но когда на престол восходил избранник строгих правил, гарем становился официальным государственным учреждением со строгими правилами и неукоснительной дисциплиной, как в образцовом монастыре.
Так, в 1861 году расточительного и любвеобильного султана Абдул-Меджида сменил Абдул-Азиз, который пообещал ограничиться одной женой, а блистательный гарем прежнего султана переместил из султанского дворца в Старый гарем. Народ принял это как добрый знак, предвещавший избавление от безумств и непомерного влияния прежнего гарема на государственные дела.
Позже султан все же взял себе еще двух жен, но на относительную скромность его жизни это заметно не повлияло. Прогулки на новомодных теплоходах привлекали его больше, чем гаремные страсти.