Торговля местная и международная
Торговля местная и международная
Стамбул являет собой мощный центр притяжения для промышленных товаров, продуктов сельского хозяйства, сырья, предметов роскоши, предназначенных как для местного потребления, для нормального функционирования правительственных арсеналов, ремесленных мастерских, так и для экспорта в европейские страны. Он служит также и перевалочным пунктом для транзита многих товаров.
Монеты
Приток товаров порождает никогда не прерываемую череду торговых операций, которые предполагают операции денежные, а последние ставят проблему монет, так как именно они — цель подлинной торговли.
На территории Османской империи в XVI–XVII веках имели хождение многие золотые и серебряные монеты, чеканенные в Италии, Испании и, позднее, Голландии. Османы стремились накопить их, поскольку эти монеты иностранной чеканки с течением времени сохраняли свою первоначальную стоимость в большей мере, чем это удавалось турецким монетам: акче, к примеру, в XVI и особенно XVII веках значительно обесценились.
Золотые монеты, обращающиеся в Стамбуле, малочисленны по типу и по количеству: всякая золотая монета обладает такой непререкаемой ценностью, что ее владелец не спешит расстаться с ней, пустив ее вновь в коммерческий оборот. Само государство дает тому пример — оно накапливает золотые монеты, всеми средствами изымая их из оборота{316}. Золотые монеты, носящие постоянно общее наименование алтун, вместе с тем получают от эпохи к эпохе некоторые дополнительные имена. Так, в начале XVI века они также называются филури (от флорина) и шахи. Завоевание Египта Селимом I открывает османам доступ к золотым запасам как в металле, так и в монете, не только в самом Египте, но и в Судане. Египетская золотая монета ашрафи получает в некоторых провинциях империи хождение под турецким именем эшрефи алтун или шерефи (европейцы называют ее шериф или султани).
В обращении продолжает находиться и иностранная золотая монета: венецианский цехин, пользующийся здесь большим спросом еще со времен Византии (он даже выполняет функцию монетарного эталона, так как его стоимость в течение веков остается неизменной); венецианский дукат и германский дукат, несколько уступающие по стоимости цехину.
В коммерческой практике, как и в обыденной жизни, в ходу только серебряная монета.
Самая распространенная из серебряных монет до последней четверти XVII века — акче, «беленькая»; во времена Селима I за один пиастр (куруш) дают 40 акче; в середине XVI века — 50; в 1600 году — 80; в 1630-м — 96; в 1640–1641 годах — от 120 до 125, но тогда же чеканится новая акче, содержащая несколько больше благородного металла, а потому восстанавливается курс: за пиастр — 80 аспров; в 1656 году их соотношение — 1:90; в 1664-м — 1:120; в 1687-м — 1:160. Аспр, теоретически «серебряная монета», содержит медь в большой пропорции. «Эта монета настолько мала и настолько тонка, что ее легко потерять между пальцами»{317}. Переплавка монеты (1700) приводит ее в соотношение 1 пиастра 120 акче. Однако никакая переплавка не может изменить той реальности, что акче в течение не менее чем двадцати лет служит всего лишь разменной монетой, то есть практически вытеснена из денежного обращения несколько более стабильным пиастром.
Однако и пиастр за два века не раз обесценивался. Один шерифи в период с 1510 по 1640 год стоил 1,5 пиастра, но в 1642 году он стоит уже 2 пиастра, в 1669-м — 2,25 пиастра, в 1700-м — 2,5 пиастра. Собственно говоря, подлинный османский пиастр появляется только в конце XVII века: ранее под «пиастром» разумелась имитация той или иной иностранной монеты. Наибольшей популярностью среди многих образцов для подражания пользовался голландский талер с изображением льва под турецкими названиями эседи куруш, эседи и арслани (от арслан — лев). Европейцы эту турецкую монету, имитирующую голландский образец, называли «асселани» или «абукель» (от арабского абу кельб, что значит «отец собаки»). Голландский талер пользовался в Османской империи большим спросом, несмотря на то, что голландцы, как и англичане, оплачивая свои закупки в Империи звонкой монетой, портили ту «звонкую монету», что предназначалась для употребления на Ближнем Востоке: процент примеси к благородному металлу в голландском талере, имевшем хождение на Западе, был равен 30, а в его восточном варианте достигал 40{318}. Другие европейские нации с успехом следовали голландскому примеру, сбывая туркам и арабам порченую монету (часто те же самые арслани), которая тем не менее принималась за полноценную.
Еще более высоко котировался севильский или мексиканский пиастр, пущенный в обращение на Ближнем Востоке итальянскими торговцами из Генуи и Ливорно. Французы тоже использовали севильский пиастр, но лишь вот в каком кругообороте товаров и, следовательно, денег: марсельские коммерсанты закупали в Османской империи товары, оплачивая их испанской монетой; затем они эти товары сбывали за границей, главным образом в Испании, получая за них севильские пиастры, которые тратились потом в Османской империи{319}.
Однако монета эта дорогая, и французы решают пустить в обращение ее восьмую часть (по-турецки — сюмюн, европейцы же это название преобразовали в «темин», или «тимин»), которая первоначально имела большой успех. Но этот успех повлек за собой спекуляцию, что привело к падению ее стоимости с 1/8 до 1/12 пиастра; в конце концов турки запретили ее ввоз в Империю, что, впрочем, не могло помешать недобросовестным коммерсантам продолжать ее ввозить, но уже контрабандой; некоторые из них, чтобы облегчить решение этой задачи, даже предлагали послу Франции де ла Ай комиссионные.
Среди других серебряных монет следует упомянуть пара, турецкую монету стоимостью в 3 или 4 акче, в зависимости от эпохи; а среди медных монет — мангир, выпуск которого в обращение имел целью вытеснение акче и который к концу XVII века в самом деле превратился в самую распространенную мелкую монету.
Если Османская империя в XVI веке благодаря своим завоеваниям переживала период экономического процветания и монетарного обилия, то к концу того же столетия она стала жертвой финансового кризиса, который проистекал из непомерно больших расходов султанской казны на украшение Стамбула и других больших городов Империи, на содержание большой свиты и огромной армии: на их покрытие денежных поступлений уже не хватало, так как войны Империи не приносили больше ей богатую добычу. В середине XVII века кризис обостряется: расходы не уравновешиваются доходами ни на год даже хотя бы в виде исключения{320}; правительство чеканит монету низкой пробы, которую население вынуждено принимать — мера, посредством которой государство пытается наложить руку на запасы полноценных (или считающихся таковыми) золотых и серебряных монет, остающихся дотоле в распоряжении частных лиц. Неудивительно, что иностранцы стремятся обратить создавшееся положение к своей выгоде. Происходит утечка золота и серебра не только на Запад но и на Восток: в Персию и Индию уходят караваны верблюдов, груженных хорошей монетой и слитками благородных металлов для закупки там очередной партии товаров. Османская империя превращается в зону монетного транзита, и в ней остаются монеты лишь самой низкой пробы. В этих условиях торговля монетой становится прибыльным делом — например, для французов: «Французы не имеют разрешения на ввоз ни олова, ни свинца. Еще не появились их сукновальные фабрики, чтобы обеспечивать им, с согласия турок, достаточную норму прибыли. Это и вынуждает их специализироваться на продаже монеты, особенно монеты в 5 су, которую они фальсифицируют на 80, а иногда и на все 100 процентов… Подданные его величества — по меньшей мере те, кто занимается этой торговлей, — извлекают из нее немалую выгоду»{321}. Однако торговлей этой занимаются не одни только французы: голландцы, англичане и венецианцы, не забывая правил приличия, все же не упускают удобного случая заняться ею, хотя высшими виртуозами этого дела должны бы быть признаны генуэзцы. От мастерских по чеканке монеты, расположенных по большей части в центральной Италии, а также и Провансе, от портов Марселя, Генуи и Ливорно через все Средиземноморье тянется «сеть распределения», охватывающая все порты и большие города Леванта. Некоторые торговцы получают прямо-таки баснословные прибыли: Матье Фабр и его брат Жан Батист заявляют, что они «в состоянии из десяти тысяч экю сделать шестьдесят тысяч».
Ощутимый результат этого движения — оскудение османской казны. Но ни в коем случае не ряда высокопоставленных персон, так как такой трафик не имел бы шансов на благополучное существование без корыстной помощи некоторых крупных чиновников — в ущерб, разумеется, не только финансам Империи, но и всем тем, кто в нем ни прямо, ни косвенно не участвует, но должен нести все его последствия: мелким и средним служащим, ремесленникам и мелким торговцам, лицам, живущим на заработную плату во всех ее видах. Последствия эти выражаются не в их повседневной жизни, так как скачков цен на самые необходимые продукты питания как раз и не наблюдается. Последствия эти становятся явными только тогда, когда приходится платить налоги, подати, пошлины и прочие сборы: все дело в том, что рассчитываться по этим обязательствам необходимо только хорошей монетой, а получают широчайшие слои населения монеты либо успевшие потерять ценность, либо фальшивые с момента своей чеканки. Понятно, стало быть, отчего рождаются беспорядки и восстания.
Местная торговля: снабжение и запасы
Стамбул — это прежде всего центр потребления, переработки и распределения. Он импортирует больше товаров и продуктов питания, чем экспортирует, что и объясняет значение местной торговли и относительно слабый размах торговли заморской. Столица поглощает деньги, людей, огромные массы продуктов питания, и ее потребности особенно велики и настоятельны в том, что касается ее снабжения. Они не только велики, они — огромны, так как нужно кормить значительное по численности население. Потребности именно столичного населения должны быть удовлетворены в первую очередь. Иностранные путешественники поражаются изобилию продуктов питания и низким ценам на них в Константинополе: верно, что ежегодно в столицу гонят четыре миллиона баранов, три миллиона ягнят, двести тысяч голов крупного рогатого скота; что ежедневно 20 тысяч киле, то есть 500 тысяч килограммов, пшеничной муки нужно доставить столичным хлебопекам. В список наиболее потребляемых продуктов питания входят молочные продукты, рис, фрукты.
С целью обеспечения снабжения столицы правительство разработало особую политику: некоторые продукты питания, в первую очередь пшеницу, запрещено было вывозить из страны, более того, производство этих продуктов закрепляется в Стамбуле за определенными регионами в обязательном порядке. Снабжение столицы предполагает широкое использование транспортных средств, особенно морских, так что в практическом решении проблемы роль негоциантов, судовладельцев, капитанов особенно велика. Что касается зерна, то его доставляют преимущественно из соседних и наиболее доступных районов Империи — из Фракии, с азиатского побережья Мраморного моря, из бассейна Эгейского моря, дунайских княжеств и прибрежных областей Черного моря. Вся торговля зерном находится в руках исключительно подданных Османской империи, частных лиц, действующих под строгим контролем государства, которое если само и производит закупки, то в ничтожных количествах. То же самое следует сказать и о втором по значимости продукте питания, который входит составной частью во многие и самые разнообразные блюда, — о рисе, который ввозится главным образом из Египта. Овцы и ягнята доставляются прежде всего с Балкан, но также и из Центральной Анатолии со склонов киликийского Тавра. Торговля этим товаром, как и хлебная торговля, сосредоточена в руках крупных негоциантов — джелеб кешан; дворец потребляет приблизительно тридцатую часть от общего количества овец и ягнят, предназначенных для столицы. Домашняя птица поступает из восточной Фракии и района Измира; деревни на землях султанского домена обязаны поставлять интенданту дворцовой кухни кур, цыплят, гусей, уток, голубей и т. д. Можно разнообразить примеры поставок к султанскому столу — поставок, в обеспечении которых принимает участие значительная часть Империи: рыба для него ловится в водах Босфора и Черного моря, фрукты и вкусный йогурт привозятся из окрестностей Стамбула, сыры прибывают из самых различных районов, оливки и оливковое масло — из центральной Анатолии, лимоны — с Хиоса или из Киликии, мед — из Молдавии и Валахии, соль — из Египта, Крыма и западной Анатолии. Напитки готовятся на основе ячменя и проса (буза), винограда и фруктов (сиропы), мастиковой смолы для раки. Кофе, вошедший в употребление с середины XVI века, привозится транзитом через Египет из Йемена{322}.
Если говорить о снабжении сырьем и полуфабрикатами государственных фабрик и ремесленных мастерских, то список этих материалов и мест их производства или добычи окажется еще более широким, поскольку он включает в себя и некоторые иностранные государства. Османская империя нуждается, например, в свинце и олове, некоторых химикатах и лекарствах. Слегка упрощая действительное положение, можно сказать, что торговля Стамбула, помимо прочего, четко определяется следующими двумя факторами: внутренняя его торговля — в руках подданных Османской империи, внешняя — в руках иностранцев.
В экспорте видное место занимают кожи, шкуры, шерсть. Кожи — различных сортов и различного качества: «кожи, шкуры с мехом, буйволовые кожи, привозимые из Татарии; буйволовые кожи из Никополя; буйволовые кожи из Константинополя; овчины из Бодании (Молдавия), шагреневые кожи или шкуры мулов». То же разнообразие обнаруживается и в сортах шерсти: «шерсть без ворса, шерсть ипсолевая, шерсть бастардовая, шерсть шевроновая»{323}. Более скромное место по стоимости в списке экспортируемых товаров занимают воск, хлопок, шелк, квасцы, конопля, лен, строительный лес, пряности. Список закрывают товары, редкостные даже для внутреннего рынка: икра тунца или кефали, копченый язык, жемчуг, фарфор. Ни в одном иностранном документе, ни в одном списке судовых грузов невозможно обнаружить ни зерновых (за парой исключений), ни добываемых в Империи минералов, ни леса, идущего на постройку судов: все это — товары жизненной важности для Империи.
Импортные товары несколько более разнообразны: французы привозят «шапочки изысканные, наполовину изысканные и обыкновенные» (марсельского производства), сахар-сырец из Нима, сукна шести сортов, бумагу трех размеров, скобяные товары, головы сахара, императорскую саржу, красный винный камень, медянку{324}. Список должен быть дополнен некоторыми экзотическими продуктами Нового Света, за которыми стоит съездить в Испанию, чтобы перекупить их, — такими, к примеру, как кошениль или бразильское дерево. Из Индии французы поставляют в Турцию главным образом пряности: перец, корицу, имбирь, гвоздику{325}. Венецианцы привозят сукна, разные сорта бархата, атласа, изделия из стекла и оконное стекло, зеркала, пряности, лекарства, бумагу{326}. Англичане специализируются на экспорте сукон (однако встречают на этом поле немало западных конкурентов), олова, свинца, железа. Голландцы ввозят сукна и пряности.
Рост продаж по некоторым статьям (например, по сукнам) в XVI–XVII веках может служить свидетельством стремлений западных купцов завоевать обширный османский рынок. О том же говорит и корреспонденция между французскими, венецианскими и другими европейскими купцами в Стамбуле, с одной стороны, и фабрикантами сукна в Европе — с другой. «Мы должны вам заметить, — пишут торговцы, — что отрезы ваших сукон должны быть шире на два пальца, а в ассортименте окраски должен иметься и зеленый цвет, — все это сделает товары более привлекательными…» «Мы ранее отмечали необходимость совершенствования цветового ассортимента ваших сукон: в присланных нам отрезах слишком много зеленого сукна и к тому же оно слишком узко, надо бы сделать его шире на четыре пальца». «Требуемый цветовой ассортимент: 2 куска ярко-красного, 2 темно-красного, 1 ярко-зеленого, 1 нежно-зеленого, 1 небесно-голубого, несколько синего, 2 светло-фиолетового, 2 красно-фиолетового, 1 перламутрового, 1 бледно-зеленого, 1 желтого, 1 блекло-желтого, 1 телесного»{327}. Подобного же рода замечания встречаются в венецианских или английских документах, что подтверждает факт напряженной конкуренции на османском рынке между европейскими странами и намерения каждой из них добиться преобладания своих товаров. Вряд ли можно сомневаться в том, что каждая из противоборствующих сторон прилагает усилия к тому, чтобы найти для себя союзников среди высокопоставленных османских чиновников посредством бакшиша, то есть обычного на Востоке способа открыть самые неприступные двери. Спор идет не только о господстве на рынке Стамбула. Столица как гигантский центр потребления, конечно, важна сама по себе, но тот, кто овладевает ее рынком, получает доступ на обширные территории Империи. Например, в Анатолию. А из Анатолии путь уже недалек и до иранского рынка.
Важные торговые пути
В самом деле, Стамбул — узел всех морских и сухопутных дорог обширнейшей из Империй.
Ее дорожная сеть вызывает в XVI и XVII веках восхищение у европейцев. Она «включает в себя узкие, шириной в три фута[8], тропки, вымощенные булыжником; они достаточны для всадников, одиночных или едущих один за другим; однако пешеходы и стада расширили эти тропы раз в десять, превратив их в настоящие дороги»{328}. Впрочем, сеть эта первоначально в основном и прокладывалась именно как сеть «настоящих дорог», способных выдержать тяжелую поступь османской армии, а также — нескончаемые караваны с продовольствием, направляющиеся из балканских и анатолийских провинций к столице.
На османских дорогах мало экипажей и повозок (араба). Исключение в этом смысле представляют маршруты, более или менее освоенные европейцами, а потому поддерживаемые местными властями в более или менее проезжем состоянии. Зато на них приходится часто встречаться с караванами — верблюжьими и составленными из мулов: так передвигаются обозы османской армии. И еще одна особенность — стада, бредущие к столице. На европейской территории главная дорога — это та, что связывает Стамбул с Адрианополем. Это «императорский» путь, по которому султан переезжает из своей «новой» столицы в старую, а затем возвращается на берега Золотого Рога. Она же служит главной артерией в снабжении Стамбула зерном и мясом. Она же имеет и важнейшее военно-стратегическое значение, так как по ней происходит переброска войск с востока на запад или с запада на восток в зависимости от того, где вспыхивает очередная война. Если считать от Стамбула, то расстояние до Адрианополя делится на примерно равные этапы, отмеченные местечками Чорлу, Люлебургазом и Бабаэски. От Адрианополя же расходятся пути, ведущие в Грецию, Македонию, Болгарию, Молдавию и Валахию. Практически вся дорожная сеть в этой части Восточной Европы используется только османами и их подданными. Впрочем, изредка здесь можно встретить венецианский или рагузинский караван, который от портов Каттаро, Спалато и Рагуза направляется через Балканы к Стамбулу или по пройденному маршруту возвращается обратно. Венецианским курьерам, чтобы добраться до Стамбула и вернуться в Венецию через Спалато, требуется 30 дней, через Рагузу — от 20 до 25 дней; караваны же, следующие по тем же маршрутам, должны затратить на дорогу еще 10–15 дней дополнительно.
В азиатской Турции Измит играет примерно ту же роль, что Адрианополь в ее европейской части, так как все анатолийские дороги встречаются в этой точке. Среди них две главные — первая на Эрзурум и, далее, в Персию проходит через Анкару и Сивас; вторая — на Алеппо и, далее, в Сирию отходит от первой в Эскишехире и через Афьон-Карахисар, Конью и порты в Киликии ведет к Адане, а затем — к Алеппо. Дорога в Антакью проходит через Афьон и Бурдур, а путь в Измир (Смирну) лежит через Бурсу, Балыкесир и Манису.
Караваны образуют настоящие транспортные колонны, число вьючных животных в которых значительно варьируется, «так как бывают караваны из 500, 1000, даже иногда из 2000 животных, а бывают и такие, в которых не более трех сотен»{329}. Из Константинополя и в Константинополь эти караваны движутся с известной периодичностью. Так, по словам Ла Буллэй, «польские караваны на Константинополь отправляются ежемесячно из Кракова и состоят из повозок, лошадей и мулов. Из Смирны караван в том же направлении выходит еженедельно, используя в качестве вьючных животных верблюдов и лошадей. Караван на Константинополь из Рагузы направляется один раз в год и состоит из лошадей и повозок… Караван по направлению к Тавру, Гиляну, Грузии и Узбеку выходит из Константинополя раз в три месяца»{330}. Согласно другому свидетельству, «каждый год в Константинополь из Персии прибывают от 6 до 10 караванов, из Басры — 2 и из Алеппо — 3–4 каравана»{331}.
Длительность путешествия варьируется в зависимости от числа остановок в городах по пути следования. От Константинополя до Адрианополя оно занимает 3–4 дня, до Спалато — 37–52, до Рагузы — 25–46, до Белграда — 20–30, до Пловдива — 9—10, до Софии — 13, до Ниша — 15 дней. В Азии: до Анкары — 13, до Синопа — 20–25, до Бурсы — 2–3, до Смирны — 10–20 дней и т. д. Караваны идут медленно, подвергаясь опасностям нападения разбойников (этим, собственно, и объясняются внушительные размеры караванов: купцы предпочитают объединяться в большую колонну, главным образом, из соображений безопасности). Они останавливаются для привала не где попало, а в заранее определенных точках заданного маршрута; некоторые азиатские города с их караван-сараями, как, например, Анкара, Сивас, Токат, Эрзурум, служат как бы вехами, отмечающими этапы проходимого пути. Отбытие с караваном предполагает множество предварительных хлопот. О некоторых из них рассказывает французский путешественник Ла Буллэй: «Свое пребывание в Константинополе я использовал в поисках возможности продолжить путешествие далее на Восток — в Персию. Мне посчастливилось завязать знакомство, а затем и дружбу с Минасом, армянским купцом, который помогал мне всем, что находилось в его распоряжении. Он посоветовал мне быть готовым к 1 сентября, когда отбывал один караван к Тавру, и купить подбитую мехом одежду и меховой ночной колпак, которые мне понадобятся при переходе через горы к Эрзуруму; а также — белый тюрбан, чтобы не выделяться внешне среди мусульман; и еще один тюрбан, бело-голубой, чтобы надевать его в городах с христианским населением. Мне потребовались также красная фетровая накидка для защиты от дождя; коврик, чтобы подстелить его под себя во время отдыха; одеяло, подушка, упряжная лошадь; длинный повод, чтобы вести ее за собой; подковы холодной ковки по размеру ее копыт; чепрак и попона из фетра, чтобы она не поранилась; полотняный мешок, чтобы кормить ее ячменем и сеченой соломой; веревка из конского волоса, чтобы стреножить ее и не дать ей ускакать или лягнуть кого-либо во время привала; еще одну веревку из конского волоса, чтобы крепить поклажу на верблюде или на муле (с одной стороны — одежду, с другой — продукты питания); круг из коровьей кожи размером в два с половиной фута в диаметре, на котором едят и который служит туркам скатертью; котелок, чтобы варить рис и мясо; чашка для питья; мешок из русской кожи, чтобы при переходе через ручей, оставаясь в седле, зачерпнуть воды и освежить ею лошадь; еще один для вина; небольшой привязанный к седлу мешок с хлебом, холодным мясом, сыром, фруктами и с бутылью питьевой воды, чтобы подкрепиться во время перехода; деревянная коробка с кожаной крышкой с маслом или жиром для плова; еще одна такого же рода коробка для баранины или другого жареного мяса, которое хранится более трех недель; кожаный мешочек для кофе; маленький кофейник для его, кофе, приготовления; небольшой поднос для фарфоровых чашечек, в которых, по обычаю левантийцев, предлагается кофе гостям; топор для заготовки дров; большой медный чан, чтобы мыть рис, мясо или стирать белье, даже палатку — это уж по выбору»{332}. Вот путешественник, который обеспечен всем необходимым!
Турнефор в своих потребностях более скромен: «Вскоре все необходимое для путешествия было собрано, так как, я полагаю, в самую длительную поездку нужно брать лишь то, без чего абсолютно нельзя обойтись. Поэтому мы купили палатку, четыре больших кожаных мешка для нашего багажа и плетенные из ивовых веток баулы, покрытые кожами, чтобы перевозить в них наши растения… Что касается кухонных принадлежностей, то они состояли из шести тарелок, двух больших мисок, двух котелков и двух чашек — все из луженой меди; двух кожаных бутылок для воды, большого фонаря и нескольких деревянных ложек с длинными черенками»{333}. Путешествие с такой только экипировкой должно было быть заполнено неудобствами и забавными эпизодами.
Морские путешествия
Примерно то же самое может быть сказано и о морских путешествиях, с тем только отличием, что они не открывают перед странствующим столь великого разнообразия пейзажей да к тому же подвергают его опасности встречи не с разбойниками, а с корсарами берберийского побережья Средиземного моря[9], которые из принципиальных соображений нападают лишь на европейские суда. У Османской империи нет государственного торгового флота, но в Константинополе фрахтуют множество торговых судов, которые бороздят турецкие моря — Черное, Мраморное, Эгейское, Восточное Средиземноморье. Самый распространенный тип судов — это шайка в Эгейском и Мраморном морях, карамюрсель (карамуссали в западном произношении) в Мраморном море, галион в восточной части Средиземного моря, где эти большие суда идут караванами из Александрии в Стамбул; кирлангич (ласточка), шайка и забун в Черном море. Эти суда предназначаются для больших путешествий с выходом в открытое море лишь в виде исключения. По большей же части они используются в каботажном плавании между Константинополем и портами либо Эгейского, либо Черного морей. Напряженный трафик связывает между собой османские порты как в Европе (Текирдаг или Родосто, Эрегли), так и в Азии (Мудания, Бандырма, Эрдек) на берегах Мраморного моря. Эти транспортные суда отличаются сравнительно высокой быстроходностью: из Константинополя в Синоп можно доплыть за 4–6 дней, в Трапезунд — за 7–8 дней (для сухопутного каравана требуется 40 дней), до устья Дуная — за 3–4 дня, до Каффы в Крыму — менее чем за неделю; но навигация на Черном море часто затрудняется сильными ветрами и не столь уж редко зимой (с ноября по март) полностью прерывается по причине неистовых бурь и отсутствия удобных бухт, дающих возможность переждать непогоду. В самом деле, черноморские порты плохо защищены от штормов, зато в восточной части Средиземного моря навигация продолжается круглый год, однако и здесь зимой она менее интенсивна. Из Александрии до Константинополя можно добраться за две недели, со стоянками в портах включительно, или за 8 дней плавания без заходов в порты{334}. Вместе с тем плавание может затянуться намного дольше. «Караван, называемый „Каирским“, но снаряжаемый в Александрии, прибыл в этот город (Константинополь) после пятимесячного перехода. Столь долгое плавание имело причиной не только плохую погоду, но и чуму на борту судов, а также страх перед европейскими корсарами, который загнал караван в порт острова Родос и долго удерживал его там»{335}. Это «внутреннее» мореплавание имеет чисто османский характер, то есть осуществляется только турецкими и греческими судами{336}.
Зато на «международных» рейсах не видно ни одного османского судна. Вся внешняя торговля Османской империи — в руках англичан, голландцев, французов, венецианцев и, в меньшей степени, генуэзцев и рагузинцев. Связанные с ней перевозки товаров производятся на тех же судах и теми же капитанами, которые обслуживают всю вообще международную торговлю в бассейне Средиземного моря, следуя традиционными маршрутами. О Средиземном море эти капитаны знают всё, и единственный для них момент неопределенности заключается в постоянной угрозе со стороны пиратов с «берберийского берега». Для ее устранения с середины XVII века систематически применяется практика соединения судов в большие караваны и их конвоирование. Такой способ эффективен, но имеет и свои большие недостатки: движение этих караванов крайне замедленно, а прибытие их в порт назначения сопровождается выбрасыванием на местный рынок массы товаров, что сразу сбивает цены{337}.
Эти дальние рейсы сопряжены со множеством случайностей и рисков. Так, длительность перехода из Венеции или Марселя в Константинополь редко бывает меньше 30 суток, обычно же переход занимает от 40 до 60 суток, так как предполагает неизбежный заход в порты по маршруту следования. Суда западных стран отплывают, как правило, в мае, чтобы прибыть в Константинополь примерно в июле; они стоят в стамбульском порту от 60 до 80 дней, начинают обратное плавание в сентябре — ноябре и возвращаются в порт приписки (Венецию или Марсель) в октябре — декабре. Зимой и в начале весны морские путешествия предпринимаются разве что в виде исключения{338}.
Маршруты определены раз и навсегда. Пройдя Гибралтарский пролив, английские и голландские суда держатся испанских берегов, проходят мимо Болеарских островов, достигают Ливорно либо, оставляя его в стороне, проходят Мессинский пролив, затем, после Мальты, заходят в Модон или Корон — первые на их пути османские порты на юге Мореи. Там они берут на борт переводчика и лоцмана и ожидают попутного ветра, который позволит им обогнуть мыс Матапан и выйти в проливы Киферы{339}. Марсельцы выходят на англо-голландский маршрут вблизи берегов Сицилии, венецианцы проходят по Адриатике, заходя в порт Рагузы, а затем в Корфу или Занте, и встречаются с прочими европейскими мореплавателями в Модоне или Короне. Выйдя в море из этих последних портов, суда вскоре проходят проливом между мысом Мале и островом Кериго, а потом те из них, которые направляются в Константинополь, проходят мимо Кикладских островов, причем французы заходят в Милос, Нио или Тенос, а венецианцы — в Негропонте; пути тех и других вновь сходятся в Тенедосе, откуда совместный маршрут ведет через Дарданеллы в Константинополь. При входе в Дарданеллы каждый корабль должен быть опознан, а потому он поднимает флаг державы, имеющей разрешение на ведение торговли в столице. По прибытии в Стамбул капитан и ведущий судовой журнал должны выполнить множество формальностей для того, чтобы получить право на разгрузку товаров с судна. То же самое происходит и перед отплытием из Стамбула: нужно уплатить местные налоги, таможенные пошлины на выходе, консульские сборы и получить от турецких властей разрешение на отплытие, которое предъявляется при проходе через Дарданеллы, причем проход этот облагается особым налогом.
Все эти операции производятся при посредничестве евреев, которые представляют либо судно перед турецкими властями, либо турецкие власти перед капитаном судна, либо выполняют обе эти функции одновременно, но в разных лицах. При их проведении открывается широкое поле для вымогательства бакшиша, а порой и мошенничества, что, в свою очередь, нередко становится поводом для споров и предлогом для затягивания формальных процедур. Так, один венецианский капитан жалуется на то, что получил разрешение на отплытие лишь с большим запозданием, а запоздание это объясняет тем, что все таможенные чиновники справляли какой-то еврейский праздник{340}.
Роль иностранцев и религиозных меньшинств
Скорее обходной тропинкой торговли, нежели прямым политическим давлением, иностранцы сумели встать твердой ногой в делах Османской империи: сначала они привозят туркам совершенно необходимые для них товары и вывозят из Империи другие товары, которые османам нужно во что бы то ни стало продать, чтобы избежать экономического удушения. Если в XVI веке иностранная торговля в Стамбуле занимает сравнительно скромное место, а европейские купцы играют, как кажется, лишь второстепенные роли и больше всего боятся продемонстрировать чрезмерную, по местным критериям, предприимчивость, то параллельно с ослаблением Империи в следующем столетии и по мере того, как западные послы шаг за шагом добиваются льгот для своих соотечественников, неспособность османского чиновничества к выполнению возложенных на него обязанностей и его неутолимая жажда наживы делаются все более очевидными, а иностранцы тем самым получают возможность действовать с полной непринужденностью, высокомерием и даже наглостью, несмотря на репрессии, которые они еще могут на себя навлечь. Османская империя после Критской войны и особенно после поражения под стенами Вены в 1683 году — это уже не та держава, которая еще в недавнем прошлом заставляла дрожать весь мир.
Люди Запада опираются в своих предприятиях на греков-горожан, с которыми сотрудничают в посольствах и, что важнее, в своих коммерческих делах — завязывают связи, а в их числе и связи матримониальные. Общность религии играет во всем этом некоторую роль, но, главное, это общность позиции по отношению к турку, мусульманину. Контакты с евреями имеют несколько иной характер: о религиозной общности здесь не может быть и речи, но между людьми Запада и евреями устанавливаются очень тесные деловые отношения на основе торговли. Уже сам факт, что евреи заняли столь видное положение в финансах и таможенной службе, показывает европейцам бреши в управлении Империей и ее структуре. Используя в своих целях представителей религиозных меньшинств, люди Запада тем самым расширяют едва обозначившиеся щели, навязывая свое присутствие в экономической сфере, содействуя обесценению турецкой монеты, выступая в качестве посредников и умиротворителей в политических и военных конфликтах между османами, с одной стороны, и австрийцами, русскими или венецианцами — с другой. Султан больше не диктует свои законы Европе — напротив, он учится выполнять те, что Европа предписывает ему. В XVIII веке такое положение вещей еще едва намечается, чтобы проявиться с полной очевидностью во второй половине XIX века. В изучаемую нами эпоху выражение «больной человек» еще не появилось. Для того чтобы пустить его в оборот, не хватает многого, но элементы породившего его состояния уже налицо: в XVI веке внешняя торговля европейских стран, за исключением Венеции, еще не испытывала на себе организующего воздействия государства, но в XVII веке международная торговля обретает принципиально иной характер, так как ведется большими компаниями, за которыми стоят западные правительства, и может постоянно рассчитывать на эффективную и отнюдь не бескорыстную помощь со стороны посла и консулов, чем достигается гармония между политикой и экономикой. Завоевание османского рынка воплощает в жизнь старинную мечту об установлении контроля над всеми торговыми путями, ведущими на Восток — как Ближний, так и более далекий. Это также своего рода реванш, одержанный христианством над исламом, доселе победоносным и еще в XVI веке сеявшим панику в Западной Европе. К тому же подъем Запада, находящий свое выражение здесь, в Стамбуле, в неудержимом росте влияния и авторитета, которыми пользуются послы великих держав, — этот подъем сопровождается и дополняется апатией турецких правителей, их непониманием тех преобразований, которые переживает Европа, склерозом политических, экономических, социальных институтов и комплексом превосходства, который скрывает от турок подлинное положение вещей. Тем не менее престиж османской столицы остается громадным и европейцы продолжают восхищаться царящим в ней порядком или, точнее, царящей в ней дисциплиной.