Глава десятая СЛАВЯНСКИЕ ФОРМУЛЫ-ПОВЕРЬЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ДЕТЕЙ

Хорошо известные шутливые формулы детей приносит аист или тебя нашли в капусте являются вариантами большого корпуса своеобразных текстов традиционной культуры, призванных объяснить детям факт их появления на свет. Долгое время они оставались вне поля внимания как собирателей фольклора, так и исследователей. Единичные примеры изредка встречаются в этнографических описаниях, посвященных ритуалам, связанным с родами и уходом за ребенком. В конце 60-х гг. специальный вопрос «Откуда берутся дети или кто их приносит?» был включен в программу Польского этнографического атласа, разработанного под руководством Юзефа Гаека [РАЕ, 1969]. Насколько нам известно, публикация этих материалов (если их удалось собрать) до настоящего времени не осуществлена. В последнее время ситуация несколько улучшилась в результате целенаправленного сбора материалов на Украине и в Полесье. В связи с тем, что соответствующий вопрос «Откуда берутся дети?» был предусмотрен в анкете-вопроснике, составленной для этнолингвистического изучения Полесья [ПЭС, с. 24], в Полесском архиве к настоящему моменту скопилось значительное количество текстов (около 480 вариантов ответов), собранных в ста двадцати обследованных пунктах. К сожалению, мы не располагаем сведениями о белорусской и русской традиции бытования подобных формул за пределами Полесья, зато заметно улучшило общую ситуацию появление замечательной новой работы киевского этнографа Н. К. Гаврилюк, которая проанализировала все основные типы формульных мотивов и представила украинские данные в географической проекции. По наблюдению автора, тематический состав этих текстов может быть сведен к следующим типовым моделям: 1. Подателями детей выступают животные и птицы, растения, природные стихии; 2. Дети посылаются Богом или их приносят реальные персонажи (баба, цыгане, странники); 3. Детей покупают [Гаврилюк 1993, с. 176–196].

Материалы наших полесских экспедиций составляют с украинскими данными единую традицию. Корпус полесских текстов наиболее репрезентативно представлен записями из Брестской и Гомельской областей (записи из шестидесяти двух пунктов); свидетельства украинского Полесья собраны в сорока шести селах (Житомирская, Черниговская, Ровенская, Волынская и Сумская обл.); единичные варианты имеются из Курской, Брянской и Калужской обл.

Детей приносит аист. Эта формула, широко известная в фольклоре европейских стран, оказывается одной из наиболее популярных и в Полесье. Зоной ее интенсивного бытования является западное Полесье; по мере продвижения на восток степень ее популярности ослабевает. Подобная ситуация отмечается, согласно данным Н. К. Гаврилюк, и в целом по Украине [Гаврилюк 1993, с. 182]. Показателем затухания традиции в периферийной зоне восточного Полесья можно считать бытование минимальных формул, констатирующих лишь сам факт, что младенца бусел принёс, тогда как на территории активного распространения фиксировались более многообразные типы текстов: «Бусько з кубла выкинуў» [ПА, Олтуш], «Буська у комин кинуў» [ПА, Кривляны], «Бусэнь камушком з неба кинуў» [ПА, Мокраны], «Бусель прынёс да спустил у коробцы» [ПА, Рясное], «Бусел прынис и вкынуў» [ПА, Руда Красна]. В аналогичных карпатских вариантах упоминается ряд дополнительных подробностей, касающихся как действий аиста (принес, бросил, спустил, потерял), так и локативных характеристик (аист кладет ребенка на хату, на порог, в огород, в коноплю, на грушу, спускает его через дымоход) [Гаврилюк 1993, с. 179–180]. Широко известны сходные поверья у западных славян. Кашубы, например, объясняли детям, что аист вытаскивает новорожденных из болота, из моря, приносит людям в коробе, в корыте, сбрасывает в дом через печную трубу; или он бросает лягушек, которые, пролетая через дымоход, превращаются в грудных детей [Sychta, t. 6, s. 261–262]. Подобным же образом в лужицких поверьях аист якобы приносит детей в коробе, корзине или корыте [Schulenburg 1882, S. 108].

Из других птиц в полесских и украинских материалах детей могли приносить: ворон, журавль, гуси, ястреб, птушка. Судя по польскому вопроснику, этот орнитологический ряд представляли: лебедь, гусь, журавль, ястреб, коршун, ворон, кукушка, чайка [РАЕ 1969, s. 72].

Значительно реже посредниками, приносящими младенца из отдаленного пространства, выступают животные; по нашим материалам, только заяц: «Зайчык нёс да и патерял мальчика» [ПА, Злеев], «Дитэй знаходяць ў капусти, а ў капусту их приносить зайчык» [ПА, Мокренщина]. В мотивах украинских формул упоминаются корова и свинья: «Корова на рогах принесла» [Гаврилюк 1993, с. 182].

Младенец падает с неба. Мотив небесного или божественного происхождения детей представлен заметным числом текстов (более пятидесяти записей), которые бытуют в двух формах: «младенец упал с неба» или «с неба его спускает Бог», иногда срастающихся в одном тексте: «З неба упало дитя — Бог скынуў» [ПА, Чудель]. Действия божественного персонажа чаще всего определяются глаголами бросать, сбрасывать: «Бог искинуў Алёнку з неба — тяпер буде наша» [ПА, Челхов]; «Из неба Бог скидае — летит, летит хлопчык» [ПА, Заспа]. Но в некоторых вариантах вводится мотив «ребенка спускают с неба по нитке»: «Бог на нитоццы спустиў» [ПА, Хоромск]; «Цябе з неба на золотой вяроўцы спустили» [там же]; «Бог пачовочками спустил з неба» [ПА, Возничи]; «Бог з неба на красной нитачки спустиў» [ПА, Голубица].

Особенностью этой тематической группы формул о небесном способе появления младенца является их бытование в виде рифмованных текстов. Вот несколько примеров: «Ты з неба упала, а я поймала» [ПА, Дягова]; «Ты з неба впаў да дыбки стаў» [ПА, Ковчин]; «Буў на нэбо, ўпаў на стоўпчык да й зробыўся хлопчык» [ПА, Березичи]; «Из неба упаў да ў дежэчку попаў» [ПА, Золотуха]. Тенденция зарифмовывать подобные формулы иногда приводит к их значительному (по сравнению с другими группами) текстовому разрастанию: «Из неба упаў да ў ступу попаў, а з ступы вылез да во яки вырос» [ПА, Заспа]; «Буг мене кинуў на хвою, а с хвои — до долу, да даў Буг мени добру долю» [ПА, Выступовичи]. В ограниченном ареале западного Полесья популярна типовая формула, основанная на постоянной рифме «овэс — небес»: «Маты жала овэс, да ты упаў з небэс» [ПА, Березичи]; «Бацько сияў овэс, а я упаў з небэс» [ПА, Ветлы]; «Твий батько виз овэс, а ты упаў з небес» [ПА, Вешня]; «Муй бацько сияў овэс, я упаў з небэс, стаў на стоўбчык да й зробыўся хлопчык» [ПА, Радчицк].

Младенца приносит вода. Незначительную по объему группу составляют формулы, в которых средой появления ребенка называется вода: речная, озерная, болотная, дождевая (по материалам ПА, всего двадцать свидетельств). В качестве наиболее характерных выступают здесь глаголы ловить, поймать по отношению к субъекту действия и плыть по отношению к объекту вылавливания: «Дитэй ловлять на ричцы» [ПА, Каменка]; «Тебе ў рецце паймали» [ПА, Вел. Весь]; «Баба ў болоте зловыла» [ПА, Рясное]; «На риццы зловылы, як дитя плыло» [ПА, Бездеж].

К такому минимальному тексту могли присоединяться дополнительные уточнения, мотивирующие появление людей у воды: «Пашла на канаву мыть <т. е. стирать>, аж плыве дитятка па ваде, я злавила» [ПА, Мал. Автюки]; «Ехали лодкой да паймали ў ваде» [ПА, Стар. Боровичи]. Иногда пребывание ребенка в воде объяснялось тем, что его нес и уронил аист: «Бусел нясеть ў клюви. Сел на балото и упустиў яго <младенца> ў воду — я забрала» [ПА, Челхов]. Еще один вариант этого мотива может быть представлен в виде формул о выпадении ребенка вместе с дождем: «Пашоў великий дождь да ты ўпала» [ПА, Мал. Автюки]; «Дошч пашоў — ты з неба упаў ў ступу» [там же]; «З дашчом упаў з неба» [ПА, Дубровка].

Более значительное количество таких формул, собранных Н. К. Гаврилюк, позволил ей выделить ареал их преимущественного распространения в центрально-правобережной зоне Поднепровья. Особенностью украинских вариантов можно признать то, что субъектом действия обнаружения детей в воде почти неизменно оказывается некая баба, часто именуемая Марийкой («В болотi баба Марийка найшла»). Кроме того, в украинском материале более определенно выделена роль воды как стихии, самостоятельно приносящей детей: «Вода принесла. Я вийшла на двiр, коли вода бiжить i дитинку несе на водi. Я пiймала» [Гаврилюк 1993, с. 191].

Как можно было заметить, в рассмотренных группах формул сообщается, что новорожденный был доставлен родителям из какого-то мифического пространства при содействии божественной силы, птиц, животных, с проточной водой, то есть внимание акцентируется на факте перемещения ребенка из чужого пространства в мир, принадлежащий человеку.

Однако наиболее популярной в восточнославянском материале оказывается группа текстов с мотивом — ребенка находят в растениях. Это самая продуктивная модель среди всех типов формул о происхождении детей. Она представлена многообразными вариантами растительно-локативных форм: детей находят среди огородных культур, в злаковом или конопляном поле, в траве, цветах, кустах, в лесу, на деревьях, пнях. В наших материалах эта тематическая группа составляет более половины всех текстов. Согласно выводам Н. К. Гаврилюк, доминантная формула этой группы — нашли в капусте — характеризуется высокой степенью бытования на всей территории Украины, за исключением крайнего западного района, ограниченного с востока линией рек Горыни и Збруча [Гаврилюк 1993, с. 186]. В наших материалах формула нашли в капусте тоже оказывается ведущей. Ее текстовым ядром является сочетание глаголов искать, найти, поймать, брать с локативным уточнением (в капусте). Дополнительные мотивы могут быть связаны с характеристикой поведения найденыша (сидел, лежал, кричал, плакал) или с хозяйственной деятельностью нашедшего «Пойшла я капусту палоць, а ты там ляжыш» [ПА, Туховичи]; «Мати пойшла ў кочаны да найшла девочку» [ПА, Тонеж]; «Пашоу ў гародь: ляжыть тамака деучка, чы ў капусти, чы ў гурках» [ПА, Челхов]; «Ты ў капусте крычал, я забрала» [ПА, Мощенка]. Эти формулы могли выступать и в безличной форме: «Дитя з капусты прышло». Реже, чем капуста, упоминаются другие огородные культуры: детей якобы находят в картошке, горохе, кукурузе, среди лука, огурцов, тыквы, свеклы или вообще «ў гароде»: «Ходила мати гуркы выбирать да найшла тебя у огороде» [ПА, Вышевичи]; «Картопли я копала, а вона сидить, вылупила вочы» [ПА, Золотуха]; «Из калачыкаў <из кукурузы> ты выскочыў, я паймала» [ПА, Дягова].

По таким же структурным моделям строятся формулы, в которых детей находят среди полевых культур (в овсе, гречке, жите, конопле): «Поймали тебе ў коноплях» [ПА, Бочечки]; «Снапочок вьязала да ў жыте нашла» [ПА, Семцы].

За пределами освоенного человеком природного пространства (поле, огород), детей, согласно анализируемым текстам, можно было найти в диком поле, в траве, цветах, в крапиве, репейнике, в кустах: «ў траўце тебя знайшли», «на поле вырос», «дитэй знаходять ў ягодах або квитах». Иногда подобные сообщения приобретали вид более пространного текста: «Баба Арина чуе — на поле ў крапиви крычало» [ПА, Заспа]; «Корчочок стоить, шось ворушется ў кветочках; як я туды подходю — аж то хлопчык лежыть» [ПА, Боровое].

К этой же группе растительно-локтивных формул относятся и такие, в которых местом обнаружения ребенка выступают деревья, пни. Среди пород деревьев называются и лесные, и садовые: верба, береза, дуб, сосна, яблоня, груша, слива, однако приоритет отдается груше и вербе. Основная часть таких формул фиксировалась в Житомирской обл.: «тебя баба на верби зловыла», «баба з грушы прынесла», «дитэй знаходять на груши, або на вэрби», «струсылы тебя з груши». Иногда отдельным видам деревьев приписывалась женская или мужская символика: например, девочкам объясняли, что их сняли с березы, а мальчикам, что их нашли на дубе [ПА, Замошье]. Нередко в текстах содержится сообщение, что новорожденных находили якобы во время сбора грибов и ягод в лесу: «Дед и баба ходили по грибы, там ты сидел ў кустиках» [ПА, Грабовка]; «Была я ў леси, щепала арэхи, ты там ў крапиве плакаў» [ПА, Мал. Автюки]; «Пашла я ў лес па ягады, а там Ягорка крычыть» [ПА, Челхов].

Значительно реже встречается мотив о нахождении ребенка в других местах природного ландшафта: на берегу реки, на песке, под мостом, в куче листьев, на меже, в борозде, на дороге.

Обращает на себя внимание тот факт, что практически все тексты строятся на основе двух ведущих моделей, стержнем которых оказываются глаголы приносить и находить, причем оба типа легко контаминируются в расширенном варианте формулы по следующей схеме: «некто принес ребенка — оставил в определенном месте — люди нашли и забрали». При этом, если пребывание младенца в воде, огороде, на дереве мотивируется часто тем, что туда его принес и бросил аист, другая птица, животное, Бог, то факт обнаружения его на дороге, как правило, объясняется тем, что младенца потеряли странствующие люди. К их числу относятся прежде всего цыгане, евреи и другие персонажи, символизирующие «чужой» этнос, либо те, чьи занятия связаны с путешествиями и поездками: купцы, гончары, нищие, паломники, тряпичники. Их действия обычно определяются в текстах следующим образом: «ехали и потеряли младенца», «проезжали мимо и сбросили с воза», «ночевали у дороги и оставили дитя»: «Цыгане йихалы да покынулы <ребенка>» [ПА, Онисковичи]; «Цыгане загубили да мы найшли» [ПА, Хоромск]; «Цыгане ехали да вот патерали цыганёначка» [ПА, Челхов]; «Старцы загубили да пуд тую берозу кинули» [ПА, Стодоличи]; «Ехали украинцы, тебя скинули з воза, я табе трапила» [ПА, Мал. Автюки].

К этой же группе примыкают формулы с мотивом купли-продажи, которые, как правило, имеют вид кратких сообщений о том, где или у кого купили ребенка: «у цыганоў купили», «жыд продаў», «шли грахоўцы <жители соседнего села Гроховка> на ярмарку ў Лоев да прынесли тебя ў мешку, — мы купили» [ПА, Ручаевка].

Если учесть все рассмотренные мотивы, то появление ребенка на свет выглядит во многих случаях как два этапа его перемещений: сначала с помощью мифических помощников (птиц, животных, природных стихий) или странствующих «чужих» людей он доставляется из отдаленного пространства в мир, окружающий человека (т. е. мотив чужой приносит младенца), а затем сам человек обнаруживает новорожденного в своем пространстве и забирает себе (мотив человек находит). Смешанную группу, объединяющую оба мотива (чужой приносит издалека и свой вносит в дом), образуют формулы, в которых действующим лицом оказывается баба или женские мифические существа (русалка, полудница): «Баба тебя из леса принесла», «Баба в болоте поймала», «Носила баба тебя у корзинце, а я взяла».

Тот факт, что субъектом действия доставки ребенка в дом выступает некая баба, позволяет видеть в этом персонаже, с одной стороны, намек на бабу-повитуху (ср. «Баба табе принесла, пуповая баба»), с другой стороны, слово баба в некоторых текстах явно осмысляется как термин родства (ср. «Наша бабка тебя нашла» или «Бабушка в подоле принесла»). Наконец, с третьей стороны, не исключается и значение этого слова как мифологического персонажа или как существа, символизирующего собой родового предка (ср. упомянутые выше украинские данные о мифической «бабе Марийке», вылавливающей детей в болоте). Этот мотив имеет аналогии в западнославянских и немецких формулах, в которых некая Bademutter вылавливает младенцев в глубоких омутах рек и озер с помощью корзины, причем лужицкий термин Bademutter определяется и как 'баба-повитуха’, и как мифическое существо 'водяная мать’ [Schulenburg 1882, S. 108]. Судя по вопроснику Польского этнографического атласа, у поляков типичными являются мотивы о том, что детей приносят: богинка, житная баба, русалка, полудница.

За пределами основного состава наиболее популярных формул, построенных по универсальной модели (младенца приносят или находят), остаются единичные тексты с интересным мотивом ребенка вырезают из полена, которые обнаруживают признаки сказочной прозы или мифических преданий. Так, в Полесье были записаны рассказы о том, как в бездетной семье хозяин пошел в сарай и вытесал топором из полена человечка, а хозяйка положила его в колыбель и покачала, после чего ребенок ожил и заплакал: «Не було ў мене дитэй, а дид пошоў и вырубаў такый сучок, а я ёго ў колыску зложыла и колыхала — и зробыўся рэбьёнок» [ПА, Онисковичи]. Ср. также другие варианты: «Пошоў ў сарай батько да топором вытясаў» [ПА, Ласицк]; «С пня вытесали. Узяли такую калодачку, вытесали — да дзиця и заплакало» [ПА, Дяковичи]. Этот мотив восходит к широко известным мировым антропогоническим мифам о создании первых людей из дерева.

Из других нетрадиционных формул можно назвать такие, которые связаны с редким мотивом ребенка находят в конском навозе: «Кони высрали, ў конях табе найшли» [ПА, Дубровка]; «Кабула пёрнула — и вискочыло <дитя>» [ПА, Вел. Поле]; «Кабула ўсрала, вароны разгрэбли, и мама тебя ўзяла» [там же]; «Кабула выпурдэла» [ПА, Барбаров]. Всего несколько формул зафиксированы также с еще одним редким мотивом младенца нашли в ступе при толчении зерна: «У ступе просо толкли да тебя и вытолкли» [ПА, Кочище]; «Пошли мак толкти и нашли» [ПА, Хоробичи].

* * *

Рассмотренный корпус формул-поверий, объясняющих происхождение детей, представляет собой, таким образом, весьма ценный источник для реконструкции мифологической картины мира славян. С одной стороны, мотивы подобных текстов содержат отголоски антропогонических мифов (происхождение людей из цветов и растений или вырубание человека из дерева); с другой — в них отражаются представления о том, что новорожденные присылаются на этот свет из потустороннего мира (показательны, например, пути передачи детей с птицами, животными, с водой или падение их с неба, прорастание на растениях); наконец, с третьей стороны, в ряде текстов проявляется функция вербального оберега, призванного защитить младенца от злых сил.

Особый интерес вызывает такой загадочный факт, как практически полное отсутствие зимней символики в текстах. Появление детей на свет неизменно соотносится с моментом весенне-летнего пробуждения, расцвета и плодоношения природы. Об этом свидетельствует, в частности, один из популярных мотивов — детей приносят птицы. В некоторых текстах это событие прямо связывается с весенним прилетом птиц: «Весною прылецяць пташэчки да й прынэсуць брацика ци сестричку» [ПА, Оздамичи]. То же можно сказать о тематической группе, основанной на мотиве воды, дождя. По наблюдениям Н. К. Гаврилюк, для украинских формул этого типа характерна лексика и фразеология, отражающая представления о весенней талой воде, о первых весенних ручьях [Гаврилюк 1993, с. 190].

Но наиболее ярко выражена связь появления новорожденного с вегетацией растений: дети не только оказываются в зарослях трав и цветов, их находят среди овощей, ягод и грибов, в злаковом и конопляном поле, в кустах, стряхивают с деревьев и даже обнаруживают внутри овощей: «Прынесли гуркоў, разрезали — а там хлопчык» [ПА, Хоробичи]. Создается впечатление, что в системе восточнославянских поверий о происхождении детей растительный код играет наиболее активную роль. Он же оказывается ведущим и в терминологии названий внебрачного ребенка. Как показано в специальной работе Г. И. Кабаковой, основные типы таких названий у разных европейских народов совпадают с рассмотренными полесскими формулами: «сын трав», «кустов», «ребенок из цветов», «найденный в капусте», а среди славянских наименований, относящихся к внебрачному ребенку, характерны такие, которые наряду с растительной символикой (капустничек, крапивничек, самосей) содержат также мотивы о случайно найденном младенце (найдак, найдёнок, найдзен) или о его божественном происхождении (байструк з божых рук) [Кабакова 1992, с. 94–105].

То, что потомство доставляется людям из потустороннего пространства в земной мир именно в весенне-летний период, может иметь связь с поверьями о сезонном появлении в это же время душ умерших родственников[36]. Представления о том, что с весенним пробуждением земли ожидалось и появление умершего в виде птицы или цветка, сохранилось в мотивах белорусских похоронных причитаний: в них к покойнику обращаются с вопросом: «с какими пташечками ты прилетишь?» или «в каком садочке зацветешь?» [ППГ, с. 254, 363].

Вместе с тем и такие, казалось бы, обыденные и далекие от мифологических интерпретаций мотивы, как ребенка нашли на дороге или купили у цыган и подобные, — тоже отражают определенную магическую практику, с помощью которой старались защитить новорожденного от воздействия вредоносных сил. Речь идет о таких формулах, в которых специально акцентируется мотив о «чужеродности» ребенка, т. е. демонстративно отрицается факт его принадлежности данным родителям: младенца якобы покупают у цыган или случайных путников, подбирают на дороге. Эти мотивы прямо соотносятся с известными у славян магическими приемами символической «купли-продажи» младенца, если он родился в семье, где часто умирали дети. Например, украинцы Закарпатья совершали подобный ритуал следующим образом: родители передавали ребенка через окно чужой женщине, у которой все дети живы; она «платила» за него символическую плату и говорила: «Ни мать, ни отец ни на этом свете, ни на том не имеют с ребенком никакого дела»; затем женщина вносила дитя в этот же дом, клала его на стол со словами: «Расти, потому что ты — мой!», после чего он получал имя Продан. Такими обманными действиями пытались продемонстрировать, что ребенок не принадлежит своим родителям, чтобы отвести злой рок, преследующий данную семью [Богатырев 1971, с. 251–252].

Еще более сложные магические инсценировки разыгрывались у южных славян в тех случаях, когда новорожденный появлялся в семье, в которой до того один за другим умирали грудные дети: сразу после родов старшая в семье женщина поднималась на чердак и громко кричала: «Родился у дьявола дьяволенок» или «Родила волчица волка» [Толстая 1992, с. 52]. Вариантами подобных магических действий, направленных на предотвращение детской смертности, были у южных славян следующие: родители приглашали в кумовья инородцев (т. е. «чужих»); делали вид, что продают младенца кому-нибудь из соседей; оставляли его на перекрестке дорог, чтобы ребенка нашел случайный прохожий; устраивали ритуальную «кражу» новорожденного, которого затем «укравший» возвращал родителям; давали детям имена со значением «найденный», «подброшенный» [Толстая 1992, с. 53–58]. Так в разных формах реализовался в магической практике мотив чужого, случайно найденного, купленного, посланного божественной силой ребенка, находящегося под опекой высших сил. Такую же апотропейную роль, по-видимому, выполняли некогда и рассмотренные в этой работе полесские формулы типа купили у цыган, бытующие нынче в виде ответов на вопрос «откуда берутся дети».

Можно предположить, что функцию отвращения злых сил имели и такие (гораздо более редкие) шутливые приговоры, как кабула выпурдэла и подобные. В их семантике, с одной стороны, можно усмотреть связь с мотивом происхождения ребенка от животного, ср., например, следующие примеры: «свинья принесла ребенка» или «овца котила, а тетка подхватила <о младенце>». Но, с другой стороны, использование такой необычной символики, как обнаружение ребенка в конском навозе, могло иметь и обереговую, отпугивающую функцию, защищающую младенца от порчи. Некоторые аналогии отмечаются в болгарских вербальных оберегах, используемых в ситуации, когда надвигался вихрь, называемый «самодивским ветром»: чтобы он не затронул оказавшихся на его пути и не покалечил, следовало прокричать ему навстречу: «Гадни сме, усрани сме, помочали сме се!» (т. е. «загаженные мы, выпачканные в испражнениях») [Георгиева 1993, с. 178].

Таким образом, ключевой идеей формул о чудесном происхождении детей является, с одной стороны, вера в то, что потомство присылается людям из потустороннего мира, а с другой, эти обманные тексты, бытующие в народной культуре в виде ответов на детские вопросы «откуда меня взяли», выполняли охранительную функцию и некогда были призваны защитить новорожденных от вредоносного воздействия злых сил. Отголоски подобных мотивов иногда находят отражение в детском фольклоре. Ср., например, детскую дразнилку, записанную в Архангельской обл.: «Я не татькин сын и не мамкин сын, я на ёлочке рос, меня ветер снёс» [ПА, Городецк], в которой содержится как мотив отрицания родства со своими родителями, так и намек на растительное происхождение ребенка.