Семен Карлинский «Ввезен из-за границы…»?

Гомосексуализм в русской культуре и литературе

Краткий обзор

Что же касается гомосексуалистов, оставим России ее чистоту. У нас свои традиции. Этот вид общения между мужчинами ввезен из-за границы. Если они считают, что их права ущемлены, то пусть уезжают и живут другой стране!

Валентин Распутин. Интервью, данное Четвертому каналу Британского телевидения, начало 1991 года^[473]

Годы сталинизма и последующий период застоя привели к положению, при котором известный писатель не осведомлен о явлении, встречающемся во все эпохи русской истории и отразившемся в русской культуре и литературе XIX и особенно начала XX в.^[474]

Как указал В. Розанов во второй редакции своей книги «Люди лунного света» (1913), примеры гомосексуализма можно найти уже в житийной литературе средневековой Руси. В «Сказании о Борисе и Глебе» (XI в.), при описании убийства князя Бориса приспешниками его единокровного брата Святополка Окаянного, упоминается его любимый «отрок», «родом угрин (т. е. венгр), именем Георгий». Борис «возложил» на Георгия изготовленное для него золотое ожерелье, потому что любил его «паче меры». Когда убийцы пронзили Бориса мечами, Георгий «повергся» на его тело, говоря: «Да не остану тебе, господине мои драгыи! Да идеже красота тела твоего увядаетъ, ту и азъ съподобленъ буду животъ свой съконьчати»^[475]. После такого заявления Георгия закололи и выбросили из шатра. Позже убийцы не смогли справиться с застежкой золотого ожерелья, подаренного Борисом Георгию, и, чтобы им завладеть, отсекли голову Георгия и забросили ее так далеко, что нельзя было воссоединить ее с телом для христианского погребения.

Из всей свиты князя Бориса уцелел от резни только брат Георгия Угрина, Моисей. О его дальнейшей судьбе рассказано в «Житии преподобного Моисея Угрина», содержащемся в Киевском Патерике. Моисей был взят в плен слугами Святополка и продан в рабство знатной польке. Эта женщина, как сообщается в житии, влюбилась в Моисея из-за его богатырского сложения. Целый год она умоляла его жениться на ней, однако его женщины не интересовали, и он предпочитал проводить время в обществе русских пленных. По истечении года его насмешливые отказы разозлили польку, в чьей власти он находился. Она приказала, чтобы Моисею дали сто ударов плетью и ампутировали его половые органы, добавив: «Не пощажу его красоты, чтобы и другие ею не наслаждались!» Со временем Моисей Угрин добрался до Киево-Печерской Лавры, где он принял монашество и прожил еще десять лет, предостерегая молодых людей от греха и женского соблазна.

Православная церковь причислила Моисея Угрина к лику святых как героя стойкости и целомудрия. Однако, как считал В. Розанов, сквозь шаблонную житийную формулу, унаследованную от Византии и сквозь влияние библейского рассказа о Иосифе и жене Пентефрия в «Житии преподобного Моисея Угрина» просвечивает повесть о средневековом гомосексуалисте, наказанном за отказ вступить в гетеросексуальный брак.

Еще один пример указывает на наличие гомосексуализма в Киевской Руси: князь Георгий, сын Андрея Боголюбского (XII в.), женился на знаменитой грузинской царице Тамаре, но был ею отвергнут и отослан обратно в Россию, когда выяснилось, что он ей изменял с мужчинами из ее свиты. Однако широчайшее распространение этого явления наблюдается в эпоху Московской Руси, особенно в XV, XVI и XVII вв. Об этом пишут, иногда с удивлением или негодованием, почти все иностранные путешественники, оставившие описание своего пребывания на Руси, начиная с наиболее известных — Герберштейна, Олеария, Маржерета и т. д. Причем гомосексуальные склонности, по показаниям иностранцев, встречались во всех слоях населения, от крестьян до царствующих особ.

Второстепенный английский поэт Джордж Тэрбервилл побывал в Москве в составе дипломатической миссии в 1568 г. Это было время одной из самых кровавых чисток, организованных опричниной Иоанна Грозного. Тэрбервилла поразили не столько казни, сколько открытый гомосексуализм среди русских крестьян, которых он научился называть русским словом «muzhik». В стихотворном послании «К Данси» (оно адресовано его другу Эдварду Данси) поэт писал:

Хоть есть у мужика достойная супруга,

Он ей предпочитает мужеложца-друга.

Он тащит юношей, не дев, к себе в постель.

Вот в грех какой его ввергает хмель.^[476]

А с другой стороны, Великий князь Московский Василий III (царствовал с 1505 по 1533 г.) имел, как представляется, исключительно гомосексуальную ориентацию. Он заточил в монастырь свою первую жену, Соломонию Сабурову, когда у нее после двадцати лет супружества не было детей, скорее всего по вине мужа. После этого Василий женился на княжне Елене Глинской, но исполнять с ней свои супружеские обязанности он мог только при условии, что к ним присоединялся в раздетом виде один из офицеров его стражи. Елена этому противилась, но не из моральных соображений, как можно бы было думать, но из опасения, что в случае разглашения на ее детей может пасть подозрение в незаконнорожденности.

Один из сыновей Василия III и Елены Глинской родился слабоумным, а другой правил Россией как Иван IV, более известный как Иоанн Грозный. Грозный был женат не менее семи раз, но его также привлекали молодые мужчины в женском одеянии. Сын одного из его главных опричников, Алексея Басманова, юный Федор Басманов («с девичьей улыбкой, с змеиной душой», по словам А. К. Толстого), достиг высокого положения при дворе благодаря его соблазнительным пляскам в женском костюме перед царем. А. К. Толстой писал с большой откровенностью о характере Федора и его связи с царем в своем историческом романе «Князь Серебряный» (1869). Особенно впечатляюща сцена, в которой приговоренный к пыткам Федор хочет разгласить московскому населению природу своих отношений с царем, но его в тот же момент обезглавливает Малюта Скуратов, на что Федор и рассчитывал, чтобы избежать пыток. Этот же материал использовал и С. М. Эйзенштейн в своем фильме о Грозном («пляска с личинами»), но придал эпизоду с Федором политический, а не тот эротический смысл, которым эпизод был на самом деле наполнен.

Судя по всему, гомосексуальное поведение мужчин Московской Руси не обуздывалось ни законом, ни обычаем. Как писал хорватский священник Юрий Крижанич, проживший в России с 1659 по 1677 год, «здесь, в России, таким отвратительным преступлением просто шутят, и ничего не бывает чаще, чем публично в шутливых разговорах один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху; недостает только, чтобы при всем народе совершали это преступление»^[477]. Единственный протест в этой сфере, дошедший с допетровской эпохи, исходил от церковных деятелей. В колоритном «Житии протопопа Аввакума, им самим написанном» рассказывается, как «неистовый протопоп» привел в ярость воеводу Василия Петровича Шереметева тем, что отказался благословить его сына, «Матфея бритобрадца». Комментируя это место, Н. К. Гудзий писал: «Мода брить бороду пришла на Русь с Запада в XVI веке. Ее усвоил даже великий князь Василий Иванович. <…> бритье бороды тогда имело эротический привкус и стояло в связи с довольно распространенным пороком мужеложества»^[478]. За отказ благословить «бритобрадца» воевода приказал бросить Аввакума в Волгу.

Митрополит Даниил, популярный московский проповедник эпохи Василия III, в своем двенадцатом поучении (1530-е гг.) сначала обличает сластолюбцев, проводящих время с «блудницами», но вскоре переходит к другому виду сластолюбия и дает довольно лапидарный портрет женственных гомосексуалистов своего времени: «…женам позавидев, мужское свое лице на женское претворявши. Или весь хощеши жена быти?»^[479] Даниил рассказывает, как эти молодые люди бреют бороду, натираются мазями и лосьонами, румянят себе щеки, обрызгивают тело духами, выщипывают волосы на теле щипчиками, переодеваются по нескольку раз в день и напяливают на ноги ярко-красные сапоги, слишком маленькие для них. Он сравнивает их приготовления с вычурно приготовленными блюдами («некая брашна дивно сътворено на снедь») и интересуется, кого они такими приготовлениями надеются прельстить. Резюмируя все сохранившиеся сведения о мужском гомосексуализме в допетровской Руси, известный историк С. Соловьев писал — в викторианско-пуританском тоне, свойственном его эпохе: «Нигде, ни на Востоке, ни на Западе, не смотрели так легко, как в России, на этот гнусный, противоестественный грех»^[480].

Итак, в века, когда гомосексуалистов в Англии, Голландии, Испании и Германии казнили, пытали, жгли на кострах, во всех русских законодательствах от Русской Правды и до эпохи Петра Великого это явление не упоминалось и было безнаказанным. В первый раз в истории России наказание за «Противоестественный блуд» появилось в воинских артикулах Петра I. В 1706 г., в «Кратком артикуле» князя Меншикова, было введено сожжение на костре за «ненатуральное прелюбодеяние со скотиной», «муж с мужем» и «которые чинят блуд с ребятами»^[481]. Однако царь Петр, в интенсивной половой жизни которого не отсутствовали черты бисексуализма, это наказание (взятое из шведского воинского статута) вскоре смягчил. В воинском уставе Петра 1716 года уже не говорится о сожжении, а только о телесном наказании и о «вечной ссылке» в случае применения насилия. По мнению дореволюционных специалистов, эти уложения петровского времени распространялись только на военных и не касались остального населения^[482].

С увеличением контакта с жителями западных стран русские люди XVIII века поняли, что в этих странах относились к «содомскому греху» с ужасом и яростью. Открытый гомосексуализм допетровской Руси ушел как бы в подполье, хотя и стал заново появляться в возникших в то время религиозных сектах, особенно среди хлыстов и скопцов^[483]. В екатерининскую эпоху гомосексуализм менее заметен в русской литературе и общественности, чем в предыдущий и последующий периоды, хотя сама императрица отнеслась к этому явлению весьма гуманно, предложив в своем «Наказе» 1767 г. отменить существовавшие для военных телесные наказания, полагая «стыд и бесславие», сопровождающие арест за гомосексуальное поведение, достаточной острасткой.

На границе XVIII и XIX столетий появляются несколько государственных деятелей и писателей, чьи склонности были общеизвестны. Иван Дмитриев (1760–1838), ведущий поэт русского сентиментализма, был министром юстиции при Александре I. В своей поэзии Дмитриев притворялся, что он пылает страстью к некой неоклассической Хлое или Филлиде (исключение составляют его переработки басен Лафонтена «Два друга» и «Два голубя», где изображается однополая сентиментальная влюбленность). А на государственной службе он окружал себя пригожими молодыми чиновниками, некоторые из которых делали карьеру, становясь его возлюбленными. Таким же непотизмом отличалась деятельность графа Сергея Уварова (1786–1856), министра просвещения при Николае I. Уваров устроил своему любовнику, красивому, но не очень умному князю Михаилу Дондукову-Корсакову, назначение вице-председателем Императорской Академии наук и ректором Санкт-Петербургского университета. Эти назначения, при полном отсутствии квалификации, вызвали ряд ехидных эпиграмм, в том числе пушкинское

В академии наук

Заседает князь Дундук

(эта эпиграмма существует в двух вариантах, из которых один более печатен, чем другой).

Относясь отрицательно к связи между Уваровым (его личным врагом) и Дондуковым-Корсаковым, А. С. Пушкин писал о гомосексуализме с большим сочувствием в стихотворении, приложенном к письму из Одессы Филиппу Вигелю (1786–1856) от 22 октября — 4 ноября 1823 года. Вигель, известный своими посмертно опубликованными мемуарами (с открытым описанием его половых склонностей), дружил с Пушкиным во время бессарабской ссылки последнего. В стихотворении, начинающемся словами «Проклятый город Кишинев!», Пушкин сетует, что Содом, этот «Париж ветхого завета», был разрушен «небесным громом» — уж лучше бы грязный, провинциальный Кишинев, где тогда жил Вигель:

Содом, ты знаешь, был отличен

Не только вежливым грехом,

Но просвещением, пирами,

Гостеприимными домами

И красотой нестрогих дев!

Как жаль, что ранними громами

Его сразил Еговы гнев!

Далее, и в стихотворении и в сопроводительном письме, Пушкин указывает Вигелю на «трех милых красавцев» — братьев, живущих в Кишиневе, которые могли бы пойти навстречу желаниям Вигеля. Ко всему этому Пушкин относится вполне благожелательно, хотя и подчеркивает в последней строке стихотворения, что его самого этот вид любви не интересует.

Менее благожелательно, но явно с б?льшим знанием дела о гомосексуальной любви писал М. Ю. Лермонтов в своих юнкерских стихотворениях. Эти произведения не включаются в полные собрания сочинений Лермонтове, но они неоднократно печатались в России и за границей. Наиболее авторитетное издание появилось в американском периодическом альманахе «Russian Literature Triquarterly» (1976. № 14) со статьей У. Хопкинса^[484]. Написанные, когда Лермонтову было двадцать лет и он учился в юнкерском училище, эти произведения рассматриваются как эротические или порнографические, в зависимости от точки зрения исследователя. Стилистически они представляют переходный момент от юношеской к более зрелой манере среднего периода творчества Лермонтова — настоящей поэтической зрелости он достигнет через три года, в стихотворении «На смерть поэта». Две из пяти вещей, опубликованных У. Хопкинсом, — «Тизенгаузену» (адресовано к соученику Лермонтова, Павлу Павловичу Тизенгаузену) и грубоватая «Ода к нужнику» — имеют темой гомосексуальные сношения между юнкерами. Описаны эти встречи с такой конкретностью, что Лермонтов, если он в них и не участвовал, то должен был хотя бы присутствовать и наблюдать.

Гомосексуализм в жизни Н. В. Гоголя и творчестве — это большая и сложная тема. В русской критике, насколько мне известно, она не затрагивалась, но на Западе о ней упоминали авторы разных стран, начиная с первых десятилетий нашего столетия. Автор этих строк посвятил этой теме обширное исследование, в котором, не прибегая к сомнительным психоаналитическим и другим теориям, рассмотрел вопрос, исходя из переписки Гоголя, показаний его современников и трактовки в его творчестве таких сюжетов, как женщина, брак, дети, семья, дружба между мужчинами и отношение религии и церкви к однополой любви, и попытался выявить значение гомосексуальных тенденций писателя в его творчестве, равно как и в истории его гибели^[485].

Знали о гомосексуализме, хотя относились к нему без особой симпатии, и два других великана русской литературы XIX века — Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Первый в «Неточке Незвановой» изобразил лесбийский роман двух девушек-подростков, а в «Записках из мертвого дома» более завуалированно описал гомосексуализм среди каторжников. В дневнике молодого Толстого 1850-х гг. читаем, что его привлекали и девушки и мужчины, но что он сознательно отверг однополую любовь, ибо в мужчинах он ценил только красоту (это результат комплекса неполноценности молодого Толстого, считавшего себя крайне непривлекательным), а в девушках ценил и человечность, и доброту. В «Анне Карениной» (часть вторая, гл. XIX) показаны два офицера, которых Алексей Вронский и его друзья избегают, подозревая, что они состоят в связи друг с другом. В «Воскресении», романе, где старый Толстой хотел заклеймить весь общественный строй царской России и обрисовать с симпатией революционное движение, терпимое и сочувственное отношение к однополой любви изображено как симптом общественного загнивания^[486].

Криминализация мужского гомосексуализма была введена в истории России дважды: в первый раз при царе-жандарме Николае I в 1832 г. и снова при Сталине в 1933 г. В остальные периоды русской истории эта склонность не наказывалась. Параграфы 995 и 996 Уложения о наказаниях 1832 г. применялись редко и, по-видимому, совершенно не затрагивали привилегированные классы и людей сколько-нибудь известных. Существование этих законов ни в коей мере не мешало ни личной жизни, ни деятельности таких видных гомосексуалистов второй половины XIX века, как, например, естествоиспытатель и путешественник Николай Пржевальский^[487], композитор П. И. Чайковский^[488] и философ и романист Константин Леонтьев (см. его роман «Египетский голубь», рассказ «Хамид и Маноли» и другие произведения). В задачу данного обзора не входит рассмотрение широкого распространения гомосексуальной темы в русской литературе начала XX века (она присутствовала и в творчестве авторов, не испытывавших гомосексуальных влечений (Д. Мережковский, З. Гиппиус, Н. Минский), и тех, у кого гомосексуальные склонности были частью их биографии: Вячеслав Иванов, Михаил Кузмин, Николай Клюев, Марина Цветаева, София Парнок, Лидия Зиновьева-Аннибал). Гомосексуальная тема становится более редкой в 1920-е годы, однако она еще встречается у такого большого писателя, как Андрей Платонов (повесть «Ямская слобода», ряд гомоэротических эпизодов в «Чевенгуре»). Об отношении к литературной трактовке гомосексуальной темы в первые два десятилетия XX века говорит прием, оказанный произведениям М. Кузмина. Его первый, автобиографический, роман «Крылья» (1906) вызвал восторг Александра Блока, а при публикации первого сборника гомосексуальных стихов Кузмина, «Сети», Блок писал ему: «Господи, какой Вы поэт и какую Вы написали книгу! Я влюблен в каждую ее строчку…» В связи с появлением второго сборника Кузмина, «Осенние озера» (1912), Николай Гумилев писал в своей рецензии: «Среди современных русских поэтов М. Кузмин занимает одно из первых мест <…> затем, как выразитель взглядов и чувств целого круга людей, объединенных общей культурой и по праву вознесенных на гребне жизни, он — почвенный поэт <…>»^[489]

После сталинской криминализации 1933 г., встреченной Максимом Горьким восторженной статьей «Пролетарский гуманизм»^[490], гомосексуальная тема совсем исчезла из русской литературы и жизни. Отношение к этому явлению из сочувственно-осведомленного, как в конце XIX и начале XX вв., стало безоговорочно отрицательным и лишенным понимания, в точности так, как это было в Западной Европе в XVI и XVII веках и в Германии при нацизме. В связи с эпиграфом, приведенным в начале этого обзора, хочется спросить талантливого и вполне грамотного писателя Валентина Распутина: за какую «чистоту» России он ратует в своем интервью? За какие «свои» традиции? Как будто за чистоту и традиции Николая I, Максима Горького, Гитлера и Сталина. По зрелом размышлении, традиции, идущие от Пушкина, Пржевальского, Чайковского, Блока, Гумилева и Цветаевой, представляются более человечными и ценными^[491].

Университет Калифорнии, Беркли

США