Джеффри Сакс Заметки о новой социологии экономического развития

Введение: загадка роста

Одна из самых больших загадок экономического развития заключается в необычайной сложности вопроса о том, почему столь трудно добиться устойчивого экономического роста. До 1820 года такой вещи, как устойчивый экономический рост, вообще не было. Согласно подсчетам Ангуса Мэддисона (Maddison, 1995), в период с 1500 по 1820 годы среднедушевой рост ВВП в мире составлял около 0,04 процента в год. Несмотря на то что к 1820 году Западная Европа и ее колонии в Северной Америке и Океании значительно опережали другие регионы, разрыв между Европой и беднейшей частью земного шара (тропической Африкой) был всего лишь трехкратным.

После 1820 года рост затронул все регионы мира и в период между 1820 и 1992 годами составлял 1,21 процента ежегодно, хотя это развитие было очень неравномерным. Две группы наций, которые обеспечили себе лидерство уже к 1820 году, Западная Европа и те, кого Мэдцисон именует «отпрысками Запада» (Соединенные Штаты, Канада, Австралия и Новая Зеландия), ушли далеко вперед, став наиболее передовыми странами мира. В 1990 году из тридцати богатейших государств двадцать одно относилось к упомянутым группам. Еще пять стран находились в Азии — это Гонконг, Япония, Корея, Сингапур и Тайвань. В последнюю «четверку» вошли два маленьких нефтедобывающих государства (Кувейт и Объединенные Арабские Государства), а также Израиль и Чили. На долю этих тридцати приходится около 16 процентов населения планеты. К 1990-м годам пропасть между богатейшими и беднейшими регионами выражалась соотношением 20:1.

Три типа гипотез могут способствовать разрешению «загадки роста».

• Во-первых, география. Некоторые районы мира находятся в более выгодном географическом положении. Географические преимущества могут включать в себя доступ к основным естественным ресурсам, а также выход к морю и наличие удобной береговой линии, соседство с процветающими экономическими системами, благоприятные условия для ведения сельского хозяйства и воспроизводства людских ресурсов.

• Во-вторых, общественная система. Одни социальные системы поддерживают экономический рост, в то время как другие не делают этого. Как правило, докапиталистическое общественное устройство, основанное на рабстве, крепостном праве, неотчуждаемом характере земельных владений и так далее, подавляет экономическое развитие. В нынешнем столетии социализм неизменно оказывался катастрофой для благосостояния и роста, где бы его ни внедряли. Подобным же образом колониальное правление в XIX и XX веках в основном препятствовало успешному экономическому развитию.

• В-третьих, «позитивная обратная связь». Она многократно усиливает преимущества ранней индустриализации, расширяя пропасть между мировым богатством и мировой бедностью. Так, творцы европейской промышленной революции эксплуатировали отсталые регионы, используя военные захваты и колониальное правление. Столкнувшись с вызовом более передовых в военном или экономическом отношении обществ, многие социально отсталые системы рухнули. Причем с течением времени технологическая пропасть между преуспевающими и отстающими странами не сокращается, но, напротив, становится все шире. Технологическая инновация напоминает цепную реакцию, в которой нынешние достижения предоставляют «топливо» для дальнейших прорывов.

Неоклассическая экономическая теория не способна разрешить «загадку роста», поскольку не принимает во внимание роль географии, социальных институтов и «позитивной обратной связи». Даже механизм инноваций до недавнего времени ею практически не исследовался. Для неоклассической экономики развитие вообще не представляет проблемы, ибо рыночные институты воспринимаются в ней как данность. Считается, что страны накапливают капитал, в то время как технологии и деньги свободно циркулируют через государственные границы.

Поскольку в странах, испытывающих дефицит капитала, деньги делаются быстрее, нежели там, где наблюдается его избыток, и поскольку технологически отсталые страны могут импортировать передовые технологии из-за рубежа, бедные государства, как ожидается, должны развиваться быстрее богатых.

Таким образом, неоклассическая экономика весьма радужно оценивает перспективы экономической конвергенции, то есть тенденции к ускоренному развитию бедных стран и сокращению нынешних перепадов в уровне доходов. Разумеется, и «классики», и «неоклассики» со времен Адама Смита знают, что ущербные экономические установления могут тормозить рост. Вместе с тем оптимизм неоклассической экономики поддерживается убеждением, что устаревшие институты будут отмирать в ходе институциональной конкуренции или общественного выбора.

Неоклассическая экономика, бесспорно, помогает понять выдающиеся примеры экономических прорывов, наблюдаемые в наше время. В частности, подъем Восточной Азии во многом был обусловлен ускоренным накоплением капиталов и технологий в рыночно ориентированном и испытывающем недостаток денежных средств регионе. Точно так же сокращение разрыва между Северной и Южной Европой в послевоенный период явно имеет отношение к описываемым неоклассической экономикой механизмам конвергенции, тем более что основные пункты неоклассической схемы вполне применимы в западноевропейском контексте. Но проблема здесь в том, что подобные механизмы не могут использоваться повсеместно, так как требуют для себя особых условий.

В данной главе предлагается более широкая социологическая основа для постижения неравномерного характера развития мировой экономики. Следует подчеркнуть, что адекватная экономическая теория обязательно должна учитывать физическую географию и эволюцию социальных институтов, причем как на уровне отдельных государств, так и в международном взаимодействии.

Роль географии

Если бы специалисты в области гуманитарных наук чаще заглядывали в географические атласы, они более внимательно относились бы к географическим составляющим экономического развития. Интересны два аспекта данной проблемы. Во- первых, страны умеренного климата более развиты, нежели тропические страны. (В списке тридцати богатейших стран мира только две, Гонконг и Сингапур, население которых составляет менее одного процента населения «тридцатки», расположены в тропиках.) Во-вторых, географически отдаленные регионы, — лежащие вдали от побережья или от судоходных рек и несущие в связи с этим высокие транспортные издержки, — развиты значительно хуже, чем равнинные или прибрежные общества. С самыми неприятными проблемами сталкиваются государства, не имеющие доступа к морю. Для ведения международной торговли их товарам приходится пересекать по меньшей мере одну государственную границу. И хотя Европа демонстрирует случаи процветающих, но при этом абсолютно «сухопутных» экономических систем (Австрия, Люксембург и Швейцария), все они пользуются преимуществами своего приморского окружения. В других частях света страны, не имеющие морских границ, в основном остаются нищими.

Причины тропической бедности разнообразны, но при этом данный феномен имеет всеобщее распространение и наблюдается во всех районах мира. На самом деле никакого размежевания по линии «Север — Юг» вообще нет; подлинный разлом проходит по линии «умеренный климат — тропический климат».

Хроническая неразвитость тропиков объясняется, как минимум, тремя основными факторами. Это обстоятельства, связанные с особенностями сельского хозяйства, здравоохранения и мобилизации научных ресурсов. Тропическое сельское хозяйство сталкивается с трудностями, которые ведут к снижению урожайности зерновых культур в целом и пищевого зерна в особенности. Перечень затруднений довольно обширен. Здесь и скудная почва с ее прогрессирующей эрозией, которая вызывается тропическими ливнями, и сложности с регулированием орошения, которые влекут постоянную опасность засухи, и высокая заболеваемость растений и скота, и невозможность длительного хранения пищевых запасов, и недостаточно интенсивный характер фотосинтеза из-за высоких ночных температур. Совокупным итогом всего этого оказывается низкая продуктивность сельскохозяйственного производства в большинстве тропических регионов. Исключения составляют аллювиальные и вулканические почвы (например, дельта Нила или остров Ява), а также горные долины, где по ночам довольно прохладно. Среди наиболее населенных тропических районов именно те, которые соседствуют с горами: Центральная Америка, Анды, область Великих озер в Восточной Африке, предгорья Гималаев.

Инфекционные заболевания более известны в тропических, а не в умеренных широтах. В умеренной зоне самые заразные недуги напрямую передаются от человека человеку (например, туберкулез, грипп, болезни, распространяющиеся половым путем). В тропиках же есть инфекции (среди них — малярия, желтая лихорадка и другие), в передаче которых ключевую роль играют живущие в теплом климате живые организмы, такие как мухи, москиты или моллюски.

Сочетание низкой производительности труда в сельском хозяйстве и высокой вероятности инфекций имеет множество негативных последствий: из-за недостатка продуктов питания значительная часть населения вынуждена трудиться в сельском хозяйстве; уровень урбанизации крайне низок; население, спасающееся от жары тропических равнин, сосредоточено на отдаленных высокогорьях и возвышенностях (таковы, в частности, Андское нагорье и область Великих озер в Африке); продолжительность жизни невелика; концентрация человеческого капитала незначительна.

Наконец, с жизнью в тропиках связано еще одно неудобство. Вот уже две тысячи лет зона умеренного климата заселена более плотно, чем тропические регионы. Согласно самым грубым подсчетам, опирающимся на данные МакЭведи и Джонса (McEvedy and Jones, 1978), в тропиках за последние тысячелетия проживала треть населения планеты. Если рост производительности труда действительно связан с численностью населения и если производительность, обеспечиваемая в одной температурной зоне, недостижима в другой, то тогда область умеренного климата должна привлекать большую часть жителей Земли. Обе эти предпосылки кажутся вполне реалистичными. Наращивание производительности подстегивается растущим спросом и стимулируется большим числом потенциальных новаторов. Столь же верно и обратное: успехи, которых удается добиться в сельском хозяйстве, здравоохранении и строительстве в умеренном климате, не воспроизводятся в совершенно иных экологических условиях. Другими словами, более высокие производственные показатели умеренной зоны не способны к диффузии в тропических широтах.

С этой точки зрения полезно еще раз вернуться к опыту Гонконга и Сингапура, двух небольших экономических систем, расположенных в географических тропиках (хотя при этом в экологических тропиках находится только Сингапур). Эти случаи оказываются исключениями, доказывающими общее правило. Оба островных города-государства специализируются в легкой промышленности и сфере услуг. Им не приходится бороться с низкой продуктивностью сельского хозяйства и инфекционными болезнями.

Еще одной важной гранью географического положения является обеспеченность минеральными запасами, в особенности энергоресурсами и драгоценными камнями и металлами (золотом, алмазами и т. д.). В XIX столетии, когда транспортные расходы в сопоставлении с нынешним их уровнем были весьма высоки, уголь выступал в качестве обязательного условия становления тяжелой промышленности. Скандинавские страны, Южная Европа, Северная Африка и Ближний Восток отставали в индустриальном развитии по сравнению со странами «угольного пояса», простирающегося от Британии через Северное море, Бельгию, Францию, Германию и Польшу до самой России. Разумеется, прочие регионы могли развивать сельское хозяйство и легкую промышленность, но подъем металлургии, транспорта и химического производства им был не по силам. Правда, в XX веке падение транспортных издержек, переход на нефть и газ, а также внедрение гидроэлектростанций сгладили это противоречие.

Конечно, география — не единственная часть загадки. В умеренном поясе есть регионы, которые не слишком преуспели — по меньшей мере, не так, как это удалось Западной Европе, Восточной Азии (имеются в виду Япония, Южная Корея и Тайвань), а также бывшим британским колониям в Северной Америке и Океании. Среди таких регионов Северная Африка и Ближний Восток, некоторые территории Южного полушария (Аргентина, Чили, Уругвай и Южно-Африканская Республика) и значительная часть Центральной и Восточной Европы (включая бывший Советский Союз), до недавних пор находившаяся под коммунистическим господством. Для того, чтобы разобраться в этих случаях, нам необходимо обратиться к социальной теории.

Социальные системы и экономический рост

Экономический рост, понимаемый в эмпирическом смысле, всегда был обусловлен политическими, культурными и экономическими факторами. Он теснейшим образом связан с капиталистическими общественными институтами, среди которых — правовое государство, способствующая высокой мобильности населения культура, основанные на рыночных принципах и поддерживающие комплексное разделение труда экономические установления. Лишь немногие общества смогли добиться подобной комбинации политических, культурных и экономических условий. Более того, исторический опыт свидетельствует, что общественные системы не тяготеют к формированию упомянутых условий путем внутренней эволюции.

Действительно, барьеры на пути эволюционных общественных перемен столь серьезны, что фундаментальное переустройство институтов обычно происходит не в процессе внутреннего развития, но в результате внешних потрясений. С этой точки зрения наиболее интересными в течение двух последних столетий были интенсивные взаимодействия между экономически передовыми и экономически отсталыми обществами. В результате таких контактов в отсталых социумах зарождалось общественное брожение, нарушавшее сложившийся эквилибриум. Иногда в ходе потрясений происходила переориентация социальных институтов, способствовавшая экономическому росту. Зачастую, однако, итогом оказывался экономический коллапс и даже утрата суверенитета.

Монументальная социология Макса Вебера первой предложила адекватное описание социальных институтов современного капитализма. Используя понятие «идеальный тип», Вебер разграничил докапиталистическое и капиталистическое общества. В обществах первого типа политическая власть традиционна и не лимитирована правовыми нормами. Социальные установления поддерживают иерархическую структуру. Большие рынки отсутствуют, а наличествующие малые рынки скованы общественными или правовыми барьерами. В обществах второго типа — капиталистических — государству присущ правовой характер, социальная мобильность высока, а экономический обмен осуществляется при посредничестве рыночных институтов.

Система Вебера создавалась в начале XX века. Основной темой его исследований были причины возникновения капитализма в Западной Европе и его отсутствия в иных частях Старого света. Ныне было бы уместно осовременить веберовскую социологию, сформулировав вопрос несколько иначе: почему и в других регионах мира капитализм развивается столь неравномерно?

Предпринятый Вебером сравнительный институциональный анализ предоставляет нам базу для подобных изысканий. Немецкий социолог, однако, не уделил внимания по меньшей мере трем принципиальным вопросам. Во-первых, он дал довольно статичные портреты капиталистического и некапиталистического обществ, не затронув принципов, которые управляют их эволюцией. Во-вторых, он недостаточно занимался взаимодействием социумов друг с другом, включая случаи институциональной имитации или отрицания, колониального правления, вооруженного конфликта. В-третьих, он сосредоточился только на докапиталистических и капиталистических общественных системах. Между тем, в его социологический обзор можно было бы включить как минимум еще три довольно распространенных типа социальной организации: колониальное правление, социалистический режим и общества, пережившие коллапс.

В колониальных обществах все политические рычаги принадлежат государственному аппарату, полностью подконтрольному колониальной державе, основной целью которой является поддержание порядка на управляемой территории. Институты традиционных культур систематически вытесняются в интересах экономической эксплуатации. Экономические учреждения конструируются таким образом, чтобы удовлетворять запросы колонизаторов. В целом колониальное правление было не слишком хорошей «школой» современного капитализма.

В социалистических обществах в политике доминирует репрессивный партийный аппарат. Традиционная культура, в первую очередь в религиозных ее проявлениях, подавляется. Рыночная деятельность и накопление частной собственности не допускаются. Сегодня, задним числом, мы ясно видим, что социализм оказался экономически разрушительным практически везде, где бы его ни внедряли. Вероятно, немногочисленными исключениями могут служить обильно субсидируемые окраины бывшей советской империи.

Есть еще одно довольно распространенное состояние общества; его можно назвать «социальным коллапсом». В подобных ситуациях социальные институты прекращают выполнять свои функции, а общество погружается в описанную Гоббсом войну всех против всех. После таких катастроф восстановление каких бы то ни было форм социального порядка дается с большим трудом. Поскольку состояние социального коллапса пережили многие развивающиеся страны, есть смысл остановиться на его основных характеристиках.

Что касается политики, то государственная власть здесь либо вообще не существует, либо ее возможности предельно сокращаются. Культурные механизмы общественного доверия, как и рыночные механизмы экономики, перестают работать. Появляется «черный рынок», а все денежные расчеты вытесняются бартером.

Одна из задач обновленной социологии могла бы заключаться в разъяснении закономерностей, управляющих перемещением обществ по упомянутым стадиям (докапиталистическое, капиталистическое, колониальное, социалистическое и пережившее коллапс общество). Почему одни районы мира совершили относительно гладкий переход к капитализму, в то время как другие подверглись колонизации, а то и вовсе пережили крах? В какой мере колониальный опыт готовит социумы к капитализму и может ли он тормозить такой переход даже после предоставления независимости? Пока мы не в состоянии ответить на эти вопросы. В следующем разделе предлагаются лишь наброски нескольких гипотез, касающихся данных тем.

Основные тенденции в диффузии капитализма

Постигая динамику новой капиталистической системы, складывающейся в Западной Европе, Маркс и Энгельс оказались весьма проницательными. Они вполне верно предположили, что капитализм, основываясь на более высокой производительности труда, вскоре покорит весь мир.

Опираясь на быстрое усовершенствование технологии и небывалый прогресс коммуникаций и связи, буржуазия приобщает к цивилизации все страны и народы. Низкие цены на товары поточного производства выступают в роли «тяжелой артиллерии», с помощью которой капитализм сокрушает твердыни «варварства». Под угрозой вымирания он принуждает нации принять буржуазный способ производства. Уступая этому давлению, они впускают «цивилизацию» в свои пределы, и таким образом сами делаются буржуазными. Капиталисты создают мир по своему образу и подобию.

И все же описанный процесс шел довольно медленно и весьма не гладко. Для того, чтобы лучше понять этот длительный, иногда горький и зачастую насильственный переход, нам нужна усовершенствованная теория институциональных изменений. А поскольку общей концепции социальной эволюции или хотя бы карты «расползания» капитализма из Западной Европы по всему миру у нас по- прежнему нет, было бы полезно, как мне представляется, предложить ряд гипотез или, по меньшей мере, экспертных суждений, касающихся данного вопроса.

• Элиты некапиталистических обществ в основном противятся внедрению капиталистических институтов, поскольку последние стимулируют социальную, политическую и экономическую конкуренцию. Иными словами, буквально в каждом типе общества (докапиталистическом, социалистическом, колониальном) представители элит пытаются подавить или ограничить утверждение правового государства, норм социальной мобильности и введение рыночных институтов.

• Реформы капиталистического типа наиболее затруднены в жестко структурированных обществах (наподобие России или Османской империи XIX века), так как элиты здесь имеют больше возможностей сопротивляться переменам.

• Наиболее решительно капиталистическим реформам противодействуют те элиты, чья политическая легитимность недостаточно прочна. Например, тот факт, что в XIX столетии Китаем правила чужеземная (маньчжурская) династия, обладавшая сомнительной легитимностью, несомненно, препятствовал внутренним институциональным преобразованиям.

• Во многих регионах реформам мешало колониальное правление. В целом колониальные державы не проводили в колонизируемых обществах рыночные реформы, поскольку это могло усилить местное население и подорвать иностранное владычество. Таким образом, европейские капиталистические державы сами, иногда на целое столетие или даже более, ограничивали зону распространения капитализма.

• Общества, находящиеся в состоянии кризиса, часто заканчивали коллапсом, а не реформой. Происходило это в основном потому, что внешняя угроза либо влекла за собой финансовые потрясения и последующее крушение политического режима, либо лишала местных правителей легитимности, либо делала и то, и другое одновременно.

• Внутренний коллапс может повлечь за собой множество сценариев, среди которых есть и хронический хаос (по типу Гаити). Социальный крах часто провоцирует революцию. Так, в 1917 году в разгар финансового и политического кризиса царского режима Ленин сумел захватить власть, не имея практически никакой политической поддержки. Позже советская система вооруженным путем насаждалась в странах Восточной и Центральной Европы.

• Принятию капиталистических институтов заметно благоприятствует целый ряд географических условий. К капиталистической системе более расположены: прибрежные государства; государства, имеющие капиталистических соседей; государства, лежащие на путях международной торговли; регионы с эффективным сельским хозяйством, которое, в свою очередь, способствует высокой степени урбанизации.

• Капиталистические институты успешнее развиваются в обществах, связанных с мировыми рынками культурными узами. К таким факторам относится наличие господствующей религии или религиозного меньшинства, имеющих прочные контакты в других странах.

Современный капитализм зародился в Северной Атлантике (в первую очередь в Англии и Голландии) после многих веков динамичного развития средиземноморской зоны. Его естественным образом завезли в места нового расселения европейцев — в Северную Америку, Австралию и Новую Зеландию. Эти регионы были особенными в нескольких отношениях, но главное заключалось в том, что, во-первых, все они располагались в тех же экологических условиях, в каких находилась Британия, и, во-вторых, местное население здесь было редким даже до разгула болезней, привезенных европейцами. В самой Западной Европе капиталистические институты распространялись с запада на восток — сначала с наполеоновскими армиями и революцией 1848 года, а затем благодаря успехам английской индустриализации. К 1850 году современный капитализм утвердился в Западной Европе и на землях ее заморских «отпрысков».

Остальная часть Америки заслуживает особого внимания. На островах Карибского моря существовали рабовладельческие системы, в основном производившие сахарный тростник. За исключением острова Эспаньола (на котором находились Гаити и Доминиканская Республика), они оставались в колониальном владении или до конца XIX века, как Куба, или до середины XX — как Малые Антильские острова и Ямайка. Для региона долгое время были характерны господство белых над нищими потомками бывших рабов и экологическая деградация, вызванная истощением тропических почв.

Испанские колонии заметно отличались друг от друга. Аргентина, Чили и Уругвай, лежащие в умеренной зоне Южного полушария, наиболее похожи на места расселения европейцев в Северной Америке и Океании. Местное население здесь было незначительным. Климат очень походил на испанский. Хотя в первые десятилетия независимости эти государства не отличались политической стабильностью, к 1870 году они более и менее превратились в капиталистические общества с формально демократическими структурами. Правда, для них было характерно крайне неравномерное распределение земельной собственности. В тропической Центральной Америке и в регионе Анд ситуация складывалась по-иному. В этих обществах значительную долю населения составляли коренные жители — индейцы. В созданных здесь странах социальная стратификация разделила потомков белых поселенцев, с одной стороны, и индейцев, а также африканских рабов — с другой. Данные общества сопротивлялись внедрению капиталистических институтов гораздо дольше. Главной причиной, несомненно, стало присущее им крайнее неравенство.

В XIX веке острейшие битвы вокруг экономических реформ разыгрывались в Старом свете, в великих империях китайцев, японцев, русских и турок. Анализируя эти примеры, полезно иметь в виду обозначенные выше принципы. В трех случаях из четырех (единственное исключение — Япония) общественные системы решительно сопротивлялись капиталистическим преобразованиям, причем это происходило даже там, где имелась реальная угроза иностранного вмешательства. Одна только Япония после переворота 1868 года пережила быструю «капиталистическую революцию». Трансформации способствовали такие факторы, как торговый профиль японского общества, его культурная однородность, предоставляющий широкие экспортные возможности доступ к морю, обеспечившие раннюю индустриализацию запасы угля. В прочих социумах неудачные комбинации политических и культурных факторов пресекли попытки реформирования. Причем политика и культура работали в одном направлении: элиты сопротивлялись преобразованиям, покушавшимся на их освященные традицией привилегии.

Почти весь остальной мир — и в особенности тропики Старого света — оказался под колониальным управлением. Именно так обстояло дело в Африке, где появление хинина открыло европейцам дорогу в недоступные ранее из-за малярии глубинные районы. Северная Африка, Индийский полуостров и Юго-Восточная Азия также попали под европейское господство. Япония колонизировала Корею и Тайвань, а Центральная Азия вошла в состав Российской империи.

К 1900 году сложилась довольно контрастная картина. Капитализм утвердился в Западной Европе и ее колониях в Северной Америке и Океании, а также — с некоторыми оговорками — в Аргентине, Чили, Уругвае и Японии. В этих странах проживала примерно пятая часть мирового населения. Тропики Нового света (острова Карибского бассейна, Центральная и Южная Америка) состояли из глубоко стратифицированных и управляемых белыми социумов; их населению явно не хватало свободы, образования и социальной мобильности. Тропики Старого света и Индийский субконтинент подверглись колонизации со стороны европейских держав. Три великих империи (Османская, Российская и Цинская) — рушились, испытывая дефицит легитимности дома и трудности с выплатой внешних обязательств за границей.

А теперь давайте перепрыгнем на шестьдесят пять лет вперед, оставив позади большевистскую революцию, обе мировые войны и великую депрессию. На значительной части земного шара утвердился социализм. В Африке полным ходом шла деколонизация, уже завершившаяся на Индийском субконтиненте и в Юго-Восточной Азии. Я хочу подчеркнуть, что в мире образца 1965 года лишь немногие ориентировались на капитализм. Статистическая картина выглядела следующим образом:

• капиталистический мир: Западная Европа, ее заморские «отпрыски», Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур (в общей сложности 21 процент населения Земли);

• социалистический мир: Советский Союз, Центральная и Восточная Европа, Северная Корея, Китай, Куба (32 процента населения);

• националистические и социалистические однопартийные режимы: Аргентина, Чили, Египет, Индия, Индонезия, Иран, Мексика, Турция (23 процента населения);

• смешанные капиталистические/некапиталистические системы, отличающиеся крайним внутренним неравенством: государства тропической Америки, Южная Африка, Родезия (6 процентов населения);

• прочие: колониальные и зависимые территории, традиционные общества и т.д. (18 процентов населения).

Общий вывод из сказанного заключается в том, что большая часть мира в новейшей истории управлялась некапиталистическими институтами. Процесс общественного реформирования сдерживался четырьмя факторами: сопротивлением традиционных обществ Старого света (в основном в трех империях — Османской, Российской и Цинской), колониальной зависимостью, принятием социалистической модели и социальным коллапсом. К 1965 году лишь пятая часть населения нашей планеты жила в условиях капитализма.

Цепная реакция технологических достижений как еще одна причина углубляющегося неравенства

Еще одной причиной углубляющейся пропасти между богатыми и бедными является то, что технологическая инновация, лежащая в основе экономического развития, невозможна без обращения к прежнему технологическому наследию. Согласно концепциям эндогенного роста, инновации проистекают из запасов накопленных обществом технологических наработок. Идеи порождают идеи. Динамика инновации напоминает цепную реакцию, начало которой дает первоначальный резервуар идей. Общественные системы, располагающие критической массой технологических разработок, способны к устойчивому экономическому росту, в то время как социумы, подобной массой не располагающие, пребывают в постоянной стагнации. Богатые становятся еще богаче, поскольку имеющиеся у них идеи выступают источником новых идей.

В такой трактовке, безусловно, есть определенная логика. Мировая наука распределяется еще более неравномерно, чем мировые доходы. Богатые регионы (Западная Европа, Северная Америка, Япония и Океания) охватывают около 16 процентов населения планеты и производят 58 процентов мирового ВВП, но при этом на их долю приходится около 87 процентов всех научных публикаций и 99 процентов всех регистрируемых в Европе и США патентов.

Некоторые эконометрические показатели, характеризующие источники экономического развития

В мире насчитывается шестьдесят одна страна, где большая часть населения проживает в умеренной и арктической зонах. Из них двадцать четыре страны после второй мировой войны считались социалистическими. Таким образом, в интересующей нас группе остаются еще тридцать семь государств, шесть из которых, находясь за пределами Западной Европы, не имеют выхода к морю (Замбия, Зимбабве, Лесото, Малави, Непал, Парагвай). В конечном итоге в умеренном поясе, как выясняется, расположена тридцать одна страна, имеющая морскую границу и не знавшая социализма.

Из этих трех десятков стран все, за исключением семи, относятся к числу высокоразвитых. (Это означает, что в 1995 году покупательная способность населения в них превышала 10 тысяч долларов на человека.) В ряду упомянутых исключений — четыре государства Северной Африки и Ближнего Востока (Ливан, Марокко, Тунис и Турция), а также три государства Южного полушария (Аргентина, Уругвай и Южно- Африканская Республика). С географической точки зрения положение данной подгруппы аномально. Почему экономический рост оказался для нее недостижимым? Какие культурные, политические, экономические институты несут за это ответственность?

Можно предположить, что в случае Северной Африки и Ближнего Востока отставание обусловлено культурными факторами. Имеются ли у нас доказательства того, что при равных климатических и географических условиях эти исламские государства менее расположены к экономическому росту? Следует заметить, что культурные преграды могут быть как внутреннего, так и внешнего свойства (например, общественное неприятие рыночных институтов или проводимая Европой по отношению к этим странам дискриминационная торговая политика). На макроэкономическом уровне не считаться с подобными интерпретациями просто невозможно.

В отношении трех других стран культурные трактовки менее убедительны. Аргентина и Уругвай по большей части являются иммигрантскими странами, усвоившими культурные нормы Южной Европы. Вместе с тем, поскольку эти государства значительно отстают от южноевропейских, нам остается предположить, что причины их неудач кроются не столько в культуре, сколько в географии и политике. В качестве подтверждения этой гипотезы можно сослаться на тот факт, что в 1929 году Аргентина заметно опережала Италию по уровню благосостояния (согласно данным Мэддисона, в долларах 1990 года соотношение покупательной способности населения в этих государствах составляло бы 4367:3026). Отставание Аргентины наметилось в последние полвека и обусловливалось колебаниями экономического курса в период правления генерала Перона и последующие годы. Уругвай же в своем экономическом развитии подражал более крупному соседу. Наконец, ситуацию в ЮАР необходимо оценивать сквозь призму колониальной и расовой политики, а не культуры.

А имеются ли свои истории успеха в тропических странах? К сожалению, они немногочисленны, хотя и блистательны. В «тридцатку» самых передовых стран мира попали только две тропические страны — Сингапур и Гонконг, бывшая колония, перешедшая под юрисдикцию Китая. Если понизить критерии отбора и сосредоточиться на тех тропических странах, среднедушевой доход в которых в 1995 году составлял более 6 тысяч долларов, то наш список пополнится еще на восемь стран (из сорока шести). Перечислим их в порядке убывания среднедушевого дохода: Малайзия, Маврикий, Габон, Панама, Колумбия, Коста-Рика, Таиланд, Тринидад и Тобаго. Две из них попали в данный перечень благодаря своим нефтяным запасам: это Габон и Тринидад и Тобаго. Панама, несомненно, процветает благодаря своему уникальному географическому положению, а не за счет мудрой политики или культурных преимуществ. Следовательно, наиболее любопытные аномалии включают Малайзию, Маврикий, Колумбию, Коста-Рику и Таиланд. Здесь вновь целесообразно задаться вопросом, культурные или политические факторы обусловили их успех.

Таиланд и Малайзия в последние тридцать лет серьезно преуспели за счет развития экспортных отраслей, монопольным образом контролируемых местными китайскими общинами, а также за счет связей, которые здешние китайцы установили с инвесторами из Соединенных Штатов, Японии и Европы. Переходя к более широкому обобщению, можно утверждать, что налаженные в Азии связи между китайскими общинами (особенно в Индонезии, Малайзии, Сингапуре и Таиланде) и «большим Китаем» (в лице Гонконга, Тайваня и КНР) являются примером позитивного влияния культуры на экономическое развитие. (Здесь отчетливо проявляет себя двойственность той роли, которую культура способна играть в подобных ситуациях: с одной стороны, она может обеспечивать систему убеждений и взглядов, вдохновляющих общину, а с другой — формировать сеть доверительных экономических взаимодействий.) Парадокс заключается в том, что, согласно веберовской социологии, сложившиеся в Китае культурные нормы тормозили экономический рост, а не поощряли его, как в протестантских странах. Свидетельства, в изобилии появившиеся у нас во второй половине XX века и, в особенности, после состоявшегося в 1978 году рыночного «открытия» Китая, позволяют предположить, что за многовековой отсталостью этой страны стояла не столько культура как таковая, сколько политические факторы и ущербность экономических институтов.

Обобщая все вышесказанное, следует отметить, что наиболее серьезные перепады между богатыми и бедными странами обусловлены географией и политикой. (В отношении последнего фактора особенно важно, было ли рассматриваемое государство социалистическим в послевоенный период.) Если даже культура действительно задает межгосударственные отличия, то она, как представляется, играет второстепенную роль в сравнении с более широкими измерениями — географическим и политико-экономическим. Вместе с тем влияние культуры довольно многопланово и разнообразно. К наиболее ярким иллюстрациям можно отнести отсталость исламских обществ Северной Африки и Ближнего Востока и блестящие показатели тех тропических государств Восточной Азии, где имеются сильные китайские общины. Но интерпретации каждого из этих случаев неоднозначны. Пока до конца неясно, где, все-таки, импульсы культуры проявляют себя в большей степени — в моральном климате, складывающемся внутри общины, или в международных связях (и, следовательно, торговых перспективах) интересующих нас стран?

К сожалению, объемы данной статьи не позволяют детально рассмотреть итоги регрессивного анализа, предпринятого в 1999 году для проверки этих гипотез. Отметим, однако, что они подтверждают наши предварительные догадки. Во-первых, экономическая политика отражается на темпах роста. Во-вторых, экономические системы умеренной зоны развиваются быстрее, чем экономика тропиков. В-третьих, регионы, пораженные малярией, экономически отстают от регионов, в которых этой болезни нет. В-четвертых, страны, не имеющие выхода к морю, отстают от прибрежных стран. Поправки на индуистскую или мусульманскую основу тропических обществ непринципиальны и статистически ничтожны. Иными словами, при осуществлении сходной экономической политики и при равных географических условиях нет оснований для утверждений о том, что индуизм или ислам тормозят экономическое развитие.

С помощью той же методологии можно доказать, что колониальное прошлое не оказывает заметного влияния на нынешнюю экономическую ситуацию некогда зависимых стран. Иначе говоря, колониальный статус той или иной страны до 1965 года не слишком отражается на темпах ее экономического роста с 1965 по 1990. Хотя само пребывание под колониальным управлением не способствует экономическому прогрессу, нет никаких доказательств того, что негативные последствия колониализма сказываются долго. Ясно, однако, что данное направление научных исследований требует более пристального внимания.

Обобщения и выводы

В настоящей главе рассматривался подход к социологии экономического развития, учитывающий роль культурных факторов в экономической деятельности. При этом отмечалось, что сегодняшний экономический рост самым тесным образом связан с капиталистическими институтами и благоприятной географией. Подтверждения того, что обращение к религиозной специфике способно значительно обогатить трактовки экономического роста, опирающиеся на два упомянутых фактора, весьма незначительны. Действительно, для своего благоприятного географического положения (умеренная зона, средиземноморский климат, беспрепятственный выход к морю) мусульманские страны Северной Африки и Ближнего Востока довольно долго оставались неразвитыми. Вместе с тем нет никаких доказательств того, что те же тенденции продолжают действовать и после 1965 года: по крайней мере, в последние десять лет некоторые исламские государства достигли экономических показателей, заметно превышающих общемировые.

В ряде случаев культурные трактовки экономической деятельности могут быть чрезвычайно полезны; сказанное особенно верно, когда мы рассматриваем сопротивление капиталистическим реформам в XIX веке. В то же время подобные гипотезы необходимо подвергать проверке, сопоставляя факторы культуры с другими измерениями общественной жизни — с географией, политикой, экономикой. При фиксированном состоянии данных переменных диапазон влияния, которое способна оказывать культура, заметно сокращается. Рассуждая более широко, можно отметить, что еще предстоит предпринять масштабные исследования, нацеленные на изучение эволюции социальных институтов, а также взаимодействия политики, культуры и экономики в ходе общественных преобразований. Столь же важно и более глубокое понимание роли трансграничных факторов в социальной эволюции. В последние два столетия значение международных аспектов социального развития заметно возросло, а под давлением глобализационных процессов, охватывающих общество, политику и экономику, оно будет возрастать и в будущем.

Список литературы

Komai, Janos. 1992. The Socialist System. Princeton: Princeton University Press.

David Landes. 1998. The Wealth and Poverty of Nations. New York: Norton.

Maddison, Angus. 1995. Monitoring the World Economy, 1820–1992. Paris: Organization for Economic Cooperation and Development.

McEvedy, Richard Jones. 1978. Atlas of World Population History. New York: Penguin.

Weber, Max. 1979. Economy and Society. Berkeley: University of California Press.

Young, Crawford. 1995. The African Colonial State in Comparative Perspective. New Haven: Yale University Press.