Практические занятия
Практические занятия
Экспериментальные методики. — Ботаника. — Анатомические сеансы. — Везалий, «отец анатомии». — Сражения за трупы. — Больничные обходы. — Военные госпитали. — Естественные науки
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, гласит всем известная мудрость. Чтение книг и словопрения закладывали прочную теоретическую базу, но этого было мало для подготовки специалистов-практиков. К тому же совершенно очевидно, что знания лучше усваиваются с опорой на зрительные и тактильные образы, и прогрессивные преподаватели старались оживить свои лекции, дополнив их экспериментальной частью.
Однако не все студенты были готовы воспринять передовые методы преподавания. Например, один из прототипов доктора Фауста, профессор в университете Эрфурта, рассказывая о Гомере, являл слушателям (возможно, при помощи «волшебного фонаря») героев Троянской войны и мифических чудовищ, в частности циклопа Полифема. Некоторые слабонервные учащиеся после утверждали, что чудовища пытались их пожрать.
(Говорят, что доктор Фауст погиб в 1537 или 1538 году во время взрыва, вызванного его химическими опытами в комнате на постоялом дворе в Штауфене. Но кое-кто считает, что прототипом Фауста был один из первопечатников Иоганн Фуст из Майнца (1400–1466), из жизни которого потом сделали страшную сказку.)
В 1565 году Пьер Рамю, лектор Королевского коллежа, обратился с речью к французскому королю Карлу IX, обличая существовавшие тогда методы преподавания медицины — «применения естественной философии к человеческому телу» — и требуя введения других, «как в Монпелье или в итальянских медицинских школах». Схоластические диспуты, считал Рамю, могут воспитать только схоластов, а не людей, способных врачевать болезни. Он потребовал, чтобы часть учебного года посвящалась изучению лекарственных растений, другая часть — препарированию трупов, а третья — осмотру и лечению больных.
В Париже с 1506 года ботанику преподавали в небольшом «аптекарском огороде» при факультете, на содержание которого каждый бакалавр выплачивал 18 су в год. В начале апреля 1503 года школяров вывели собирать лекарственные растения в лес Жантильи, а по возвращении бакалавры подготовили небольшое угощение в таверне неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Позже профессор фармакологии водил своих студентов на занятия в Королевский сад.
В Монпелье практические занятия были подняты на небывалую в сравнении с другими учебными заведениями Франции высоту. Состоявший при медицинском факультете аптекарь смешивал лекарственные составы и изготавливал снадобья на глазах у студентов. Существовала кафедра анатомии и ботаники; студенты ходили собирать целебные травы под руководством доктора. Эти загородные экспедиции могли продолжаться несколько дней. При университете имелся анатомический театр, выстроенный из камня, со ступенеобразно повышающимися рядами, чтобы вместить как можно больше зрителей и дать лучший обзор. Доктор, руководивший сеансом, предварял его небольшой лекцией; затем королевский хирург показывал студентам различные части тела, которые он препарировал перед занятием; наконец начиналось вскрытие.
Анатомию штудировали в основном по скелетам. Изредка профессор приносил в аудиторию труп животного или какую-нибудь часть тела повешенного; целый человеческий труп ценился очень высоко — во всех смыслах.
Когда в 1527 году в Монпелье состоялось долгожданное вскрытие, пришлось уплатить пять су сторожу больницы, доставившему труп, два су его жене, предоставившей саван для переноски, два су носильщикам, два су тем, кто обмывал покойника вином, и еще два за само вино. Для внутренностей приобрели стеклянный сосуд; 18 денье ушли на благовония для зала, дрова для его отапливания и фунт свечей для освещения. Кроме того, магистру Жану Фокону, поведавшему «историю» тела, заплатили экю, прозектору — 20 су, сторожу, поработавшему вахтером и истопником, — пять су, его жене, которой потом пришлось проводить уборку зала, — 12 денье, его детям, бывшим на посылках, — четыре денье. Но и это еще не всё, поскольку надо было соблюдать заведенный порядок. После препарирования покойника похоронили с отпеванием, за что тоже было заплачено: шесть ливров священнику и могильщику, девять су клирикам и беднякам, провожавшим останки на кладбище, четыре су носильщикам, 12 денье за могилу, 12 су за гроб, 20 денье за панихиду.
В 1533 году прокурору медицинского факультета Монпелье предложили забрать труп «для опытов», но это оказалось тело зачумленного, и прокурор бежал от него, сверкая пятками. В год проводилось всего одно вскрытие, только с 1550 года специальным постановлением властей их количество увеличили до четырех. На сеансы препарирования трупа вместе со студентами приходили городские обыватели, монахи и даже светские дамы, скрывавшие свои лица под масками (вспомним рембрандтовский «Урок анатомии доктора Тульпа»).
«Я с жаром принялся за учебу, — вспоминал студенческие годы в Монпелье Феликс Платтер. — Я посещал два-три занятия утром и столько же вечером. Уже 14 ноября [1552 года] в старом амфитеатре было вскрытие тела мальчика, который умер от нарыва в груди (плеврита). За грудиной обнаружилось лишь голубоватое пятно — ни опухоли, ни нарыва. В этом месте легкие были прикреплены связками, которые пришлось порвать, чтобы извлечь их. Руководил сеансом доктор Ришар, оперировал цирюльник. Помимо студентов, среди присутствующих было много дворян и горожан и даже девицы, хотя вскрывали тело мужчины».
Следующий сеанс состоялся только 19 декабря 1553 года. В 1554 году, на День Всех Святых, доктор Ронделе препарировал обезьяну. Несколько дней спустя, 21 ноября, он же вскрывал тело куртизанки, умершей родами.
Церковь относилась к вскрытию человеческого тела крайне отрицательно, и следовало обладать недюжинным мужеством, чтобы нарушить табу. На этот подвиг отважился, среди прочих, Андреас Везалий, считающийся основоположником анатомии. Родился он в Брюсселе, учился в Сорбонне и Базеле, а позже стал профессором медицинского факультета в Падуе. В 1543 году, когда ему еще не исполнилось и тридцати лет, он издал в Базеле свой главный труд — «О строении человеческого тела». Эта книга в семи томах стала плодом четырехлетних исследований. На глазах у студентов со всей Европы он препарировал в анатомическом театре трупы самоубийц и казненных. Иногда тела доставляли в университет уже полуразложившимися, так что по ним было трудно что-либо понять. Тогда Везалий установил личные связи с судьей Меркантонио и даже добивался отсрочки казни, чтобы трупы поступали на стол «свеженькими».
Энергичный молодой врач стоял неизмеримо ближе к истинному положению вещей, чем Гален, препарировавший во II веке человекообразных обезьян и, тем не менее, обладавший непререкаемым авторитетом. В своем анатомическом трактате, снабженном подробнейшими иллюстрациями (некоторые из них выполнил ученик Тициана Ян ван Калкар), Везалий исправил 200 ошибок, содержавшихся в труде Галена «О частях человеческого тела». В 1540 году он убедительно доказал свою правоту в Болонье, вскрыв трупы обезьяны и человека и продемонстрировав разницу между ними. Этим он выбил пьедестал из-под ног всеобщего кумира. Но вместо того, чтобы поставить на освободившееся место Везалия, ученые доктора подхватили низверженную статую, стараясь водрузить ее обратно. Один оппонент молодого анатома даже заявил, что во времена Галена строение человеческого тела было иным, а потому учитель всё равно прав.
Парижский парламент еще в 1551 году запретил забирать трупы без дозволения декана и препарировать их в отсутствие доктора факультета, но любовь к науке не знала преград. По легенде, Везалий, будучи в Париже, каждую ночь ходил воровать трупы на кладбище Невинных и к виселице на Монфоконе. Точно так же поступали во времена Платтера студенты в Монпелье. У них повсюду, вплоть до монастырей, были свои люди, предупреждавшие о похоронах.
Брат Бернар из монастыря августинцев вечером прятал похитителей в своей келье. В декабре 1554 года, в глухую полночь, осушив несколько бутылок, заговорщики отправились вслед за монахом на кладбище Сен-Дени, озираясь, опасаясь переговариваться и держа шпаги наготове. Выкопав труп голыми руками, они положили его в мешок, вернулись в город, постучали в ворота и, чтобы отвлечь внимание привратника, услали его за вином. Тем временем жутковатую ношу переправили в дом бакалавра медицины Галлота и потом до утра терзали труп скальпелями.
«Воодушевленные успехом этой экспедиции, мы повторили ее пять дней спустя, — продолжает Платтер. — Нас предупредили, что на том же кладбище Сен-Дени похоронили студента и ребенка. С наступлением ночи мы вышли из города и направились в тот же монастырь августинцев; это было 16 декабря [1554 года]. В келье брата Бернара мы подкрепились курицей с капустой; капусту мы сами принесли с огорода и потушили ее с великолепным вином, предоставленным братом. Выйдя из-за стола, мы выступили в поход с оружием в руках, ибо монахи из Сен-Дени, увидев, что мы выкопали ту женщину, пообещали не давать нам спуску. Миконий держал обнаженную шпагу, французы — рапиры. Оба тела выкопали, завернули в одеяла, привязали к палкам и, как и в первый раз, принесли к городским воротам. Мы не посмели разбудить привратника. Один из нас протиснулся в дыру под воротами (за порядком следили нестрого). Мы пропихнули туда же оба трупа, и он втянул их внутрь. В свою очередь, мы последовали тем же путем, лежа на спине; помню, что я ободрал себе нос. Обоих отнесли в дом Галлота и развернули. Один был студентом, которого мы знали. Вскрытие выявило серьезные повреждения: легкие разложились и распространяли отвратительный запах, несмотря на то, что мы поливали их уксусом; мы обнаружили в них кальцинаты. Ребенок же был маленьким мальчиком; мы сделали его скелет. Домой я вернулся ранним утром; мальчишка из лавки, который жил вместе со мной, не услышал звонка; напрасно я швырял камешками в ставни — он не проснулся, и мне пришлось пойти немного отдохнуть к одному из французов, которые нас сопровождали. Впоследствии монахи из Сен-Дени выставили охрану на кладбище, и если туда являлся студент, его встречали выстрелами из арбалетов».
17 января 1555 года состоялся новый сеанс анатомии под руководством доктора Гишара (объект — останки молодого подмастерья), а 31 января студенты совершили новый набег на кладбище, выкопали старуху и ребенка и вскрыли трупы в келье брата Бернара, потому что внести их в город было немыслимо. Студенты-немцы чуть не поссорились с Феликсом, потому что он не предупредил их о готовящемся сеансе, поскольку дал клятву друзьям-французам, что никому, даже своим соотечественникам, не расскажет об экспедиции.
За трупы порой приходилось в буквальном смысле драться, причем вовсе не с заплечных дел мастерами. В 1615 году несколько парижских хирургов с помощью лакея унесли останки преступника, казненного палачом Гильомом. Университет затребовал труп себе и особым постановлением запретил выдавать покойников хирургам без разрешения декана медицинского факультета, позволив последнему отбирать трупы, которые умыкнули незаконно. Хирурги на это постановление чихать хотели. В 1622 году несколько лакеев ворвались в анатомический театр Риолана прямо во время сеанса вскрытия и унесли наглядное пособие. Час мести пробил в 1672 году: по распоряжению парламента полиция забрала труп у хирургов из Коллегии Сен-Ком и передала его университету.
Больницы часто отказывались выдавать трупы нищих для «надругательства»; особенно непримиримую позицию в этом вопросе занимало руководство городской больницы Нанси в Лотарингии, так что местные студенты-медики даже в 1775 году могли увидеть только четыре вскрытия. В Париже в 1747 году доктор Уинслоу не смог провести четвертое занятие, полагающееся по программе, из-за отсутствия «материала». В Бордо было и того хуже: в 1749 году весь курс анатомии занял десять дней, а в 1756-м его вообще прикрыли.
При случае обращались к палачу, который был готов расстаться с телом своей жертвы за каких-то три ливра. В Реймсе труп «большой Жаннетты», повешенной в 1786 году за убийство, послужил для анатомических опытов, а потом ее скелет еще долго хранился на факультете. В Страсбурге анатомический театр, открытый в 1670 году, помещался при секуляризованной часовне, примыкающей к гражданскому госпиталю, который и поставлял «сырье».
В начале XVII века на медицинском факультете Парижского университета было два профессора: Жан Гишар преподавал «противоестественные предметы» (то есть патологии), а Жан де Рюэль занимался «естественными предметами» (анатомией, физиологией) и «неестественными» (гигиеной и диетологией). С 1634 года к ним присоединился профессор хирургии на латыни, с 1646-го — профессор ботаники. В 1651 году факультет настолько обеднел, что не мог им платить, и университет проголосовал за субсидию в 800 ливров.
В Бордо в 1757 году было только два профессора (медицины и ботаники), которые проводили четыре занятия в неделю. В 1758 году академик Кретьен-Гильом де Ламуаньон де Мальзерб (1721–1794), страстно увлекавшийся ботаникой, предложил местному интенданту основать при университете кафедру химии, ботаники и медицины, но члены городского правления не нашли на это денег. На следующий год университетское начальство попросило субсидию на кафедру анатомии и хирургии, но и на это в городском бюджете денег не нашлось. Тем всё и кончилось.
По части клинического образования Италия периодически опережала Францию. Первым водить студентов к «живым больным» стал в XVI веке профессор да Монте в Падуе. Больница Святого Франциска и позже поставляла наглядные пособия для обучения; этот опыт переняли в Риме. Профессор Бальиви утверждал: «Да будет ведомо молодым, что никогда им не найти более интересной и познавательной книги, чем сам больной». Голландские студенты, обучавшиеся в Падуе, внедрили этот метод в Нидерландах, и Бургаве основал в Лейдене клинику на 12 коек.
Университет Монпелье быстро последовал этому примеру, ведь еще в уставе 1239 года было записано, что претендовать на звание лиценциата медицины может лишь студент, не менее полугода практиковавшийся в больнице вне городских стен. По уставу 1634 года бакалавры должны были стажироваться в больнице в течение как минимум одного семестра. Около 1675 года при медицинском факультете была образована восьмая кафедра — практических консультаций. Париж же оставался верен сухой теории — практики там не было никакой.
Приобщать к практической деятельности начинали только бакалавров, да и то потребовались энергичные усилия Теофраста Ренодо, чтобы в 1639 году было принято решение проводить бесплатные медосмотры для бедных, в качестве благотворительности; но начались они только пять лет спустя. Консультации проводили по субботам шесть докторов; бакалавры только выписывали рецепты под их диктовку.
Лишь лиценциаты могли в течение двух лет сопровождать врачей во время больничных обходов. (Для сравнения: в Монпелье врач считал для себя огромной честью, если во время визитов к больным вместе с ним являлась большая толпа студентов.) В Страсбурге же лишь один из трех профессоров давал уроки практической медицины.
В XVIII веке парижские больницы стали более доступны для студентов, там можно было встретить не только учеников хирургов. В восьмидесятые годы Дебуа де Рошфор, ставший в 30 лет врачом больницы Шарите, давал там занятия для всех желающих; одним из его учеников был Жан Никола Корвизар (1755–1821), занявший место учителя после его смерти и впоследствии ставший личным врачом Наполеона.
Между студентами-медиками и учениками хирургов существовало соперничество в овладении практическими познаниями, которое иногда приводило к столкновениям. Во время хирургических операций будущих докторов не допускали в операционный зал, вход в который охранял швейцарец. Бывало, что те силой врывались внутрь. В архивах больницы Отель-Дье на острове Сите хранится множество жалоб монахинь на беспорядки, вызываемые этими молодыми людьми в больничных палатах.
Чтобы как-то поправить дело, властям в очередной раз пришлось вмешаться в образовательный процесс. 18 марта 1707 года французский король Людовик XIV издал эдикт о реорганизации медицинского образования, «дабы помешать особам без звания и дарования заниматься врачеванием, привнося в него зачастую лишь преступное искусство злоупотреблять доверием народа». Вопреки церковным запретам эдикт делал акцент на изучении человеческого тела в анатомических театрах и обязывал врачей раз в неделю оказывать больным бесплатные услуги. Впоследствии университетским профессорам приходилось преодолевать сопротивление больничных властей, не соглашавшихся допускать в палаты с больными более двух десятков студентов.
Будущим гинекологам получить практические навыки было весьма затруднительно. Только в Страсбурге городские власти в 1729 году поручили акушеру Фриду вести теоретические и практические занятия на медицинском факультете. В Париже отделение рожениц при больнице Отель-Дье было закрыто для представителей сильного пола. Будущие акушеры были вынуждены посещать частные уроки вольных хирургов, которые показывали им, что к чему, на «фантоме» или на бедных роженицах, соглашавшихся за умеренную плату предоставить свое тело для опасных опытов. Неудивительно, что многие доктора медицины посещали «лекции» знаменитой акушерки Анжелики Маргариты ле Бурсье дю Кудре (1714–1789), совершавшей турне по провинции с просветительской миссией. В 1759 году она опубликовала «Краткий курс искусства принимать роды», иллюстрированный цветными гравюрами.
Помимо учебника, у знаменитой акушерки имелась демонстрационная «машина» — манекен из ткани и кожи розового цвета, набитый ватой, на железном каркасе, изображающий нижнюю половину женского тела в натуральную величину, а также кукла величиной с новорожденного младенца, появлявшаяся из материнского чрева при помощи целой системы ремней и веревочек, и различные аксессуары: матка, семимесячный плод, близнецы[31]…
Модель женских гениталий была выполнена анатомически точно; на различные органы был пришит 21 ярлычок. Куклу-младенца можно было поместить внутрь в разных положениях, какие бывают при родах. Всё было настолько достоверно, что можно было даже различить на ощупь левую и правую ножки, что очень важно для акушерок.
Обучение длилось два месяца, и ученики должны были тренироваться на манекене. Вернее, по большей части это были ученицы — малообразованные деревенские бабы, желавшие стать повитухами и воспринимавшие информацию только на ощупь.
Во время своих турне, финансируемых из казны, госпожа дю Кудре продавала учебники и манекены, с честью выдерживая конкуренцию «коллег» и ученых докторов, ревниво относившихся к ее славе и покровительству короля. Она умерла богатой, выполнив свою задачу: детская смертность значительно сократилась.
Несмотря на все эти меры, зачастую будущий врач за время учебы не прикасался ни к одному больному. Сдав исключительно теоретические экзамены, он получал степень магистра и право заниматься врачеванием.
Если на «гражданке» получить необходимый практический опыт было непросто, то у французских военных дело уже давно было поставлено как следует. Еще до создания специализированного ведомства военные хирурги должны были вести в больницах занятия по анатомии и оперированию. После реформы 1747 года дипломированный врач был обязан читать ежегодный курс медицины в военных госпиталях.
В 1775 году по королевскому указу в Лилле, Меце и Страсбурге были устроены учебные больницы-амфитеатры, способные принять до четырех студентов-медиков, которые были обязаны посещать занятия не только по медицине и фармакологии, но еще и по хирургии. Один врач преподавал практическую медицину, другой — теоретическую медицину и физиологию. В 1780 году эти амфитеатры упразднили, но уже на следующий год открыли снова, добавив к ним такие же больницы в Бресте и Тулоне — крупных военных портах. К концу века эти «вспомогательные больницы» обслуживали и соседние провинции.
До конца XVIII столетия в портовых медицинских школах готовили только военно-морских хирургов. Но в 1783 году во французском Бресте была создана школа военных врачей, где преподавали лекари из местных госпиталей. На учебу принимали только обладателей докторских дипломов, проходивших строгий отбор. Им платили стипендию — 800 франков в год.
В регламенте говорилось, что «молодые доктора, только выпущенные из факультета, могут обладать обширными теоретическими познаниями, но им недостает практики, столь необходимой, чтобы сделаться хорошими врачевателями… Даже когда места в военно-морских госпиталях отдавали практикующим городским врачам, те, не имев ранее возможности наблюдать болезни, приключающиеся с моряками, долгое время блуждали в потемках, прежде чем найти подходящее для них лечение». Поэтому практика была поставлена во главу угла. Учащиеся должны были следовать за профессором во время обхода и вести дневники наблюдений, которые они предъявляли каждую четверть. За их успехами следил врач-инспектор, назначаемый королем, и отчитывался перед государственным секретарем. Срок обучения составлял от двух до трех лет. Вакансии заполнялись лишь теми студентами, которые уже отучились не менее двух лет. А после трех лет учебы они имели право на распределение. Прекрасно заведенный порядок рухнул под ударами Великой французской революции.
Наконец, преподавание естественных наук тоже не могло обойтись без экспериментальной части. Незаурядный преподаватель и превосходный лектор, профессор математики и физики Георг Вольфганг Крафт (1701–1754), среди учеников которого был и Михаил Ломоносов, широко применял демонстрацию опытов, наглядно подтверждавших те или иные теоретические положения. В 1738 году он был назначен смотрителем гимназии при Петербургской академии наук. Впоследствии Ломоносов читал лекции, опираясь на учебник Крафта «Введение к математической и естественной географии» и придерживаясь его методики. Эксперимент играл важную роль и в программе обучения Московского университета: в мае 1757 года аббат Д. И. Франкози начал читать лекции по экспериментальной физике на французском языке с показом опытов.
В военных училищах теоретические курсы дополнялись физическими упражнениями, и в целом учеба не казалась обременительной. Иван Неплюев в записках приводит распорядок дня гардемаринов, обучавшихся в испанской «академии»: «Поутру соберутся все в церковь, в указной час, и чередной бригадир, понеже по установлению должны к обедне приходить на всяк день; потом в академии учатся все математике два часа; а за вины их штрафует бригадир. В другой раз сходятся гардемарины во академию после обеда в 3 часа вседневно: 3 кварты учатся артиллерному искусству, две кварты учатся солдатскому артикулу, одна кварта учатся на шпагах биться, одна ж кварта учатся танцевать; учатся сим образом, переменяясь по вся дни, по полтора часа».