А.Г. Аганбегян — Против идеологии расточительства

А.Г. Аганбегян — Против идеологии расточительства

«Экономические стратегии», № 02-2007, стр. 30–34

Очередная встреча академика РАН Абела Гезевича Аганбегяна с главным редактором «Экономических стратегий» Александром Агеевым посвящена широкому спектру вопросов, связанных с использованием в России и в мире углеводородного сырья и перспективами энергетики в целом.

— Абел Гезевич, какова ваша оценка основных реалий в области эффективности использования в России углеводородного сырья, его переработки и экономии?

— Углеводородное сырье — это нефть и газ, причем газ может быть попутным нефтяным газом, который содержит наиболее ценные углеводороды, и природным газом. Последний, в свою очередь, тоже может иметь разный состав. Есть газ, добываемый с больших глубин, например, на севере Западной Сибири валанжинский газ добывают с глубины 2800 м. Он содержит довольно много этана, пропана, в то время как сеноманский газ, который добывается из верхних слоев, почти на 98 % состоит из метана.

Но самое ценное сырье — нефть. Наша страна располагает значительными запасами нефти, но они не так велики, как принято считать. Мы не входим в пятерку ведущих стран мира по запасам нефти. Зато по добыче занимаем первое место, опережая время от времени даже Саудовскую Аравию, не говоря уже об Иране, Ираке и Венесуэле, имеющих более крупные запасы.

Здесь я хотел бы пояснить, что понимается под запасами. Это разведанные запасы, т. е. те запасы, которые доказаны притоком нефти, а не прогнозные запасы. У нас еще со времен СССР очень любили прогнозные запасы. Если учесть, что страна занимала шестую часть суши и имела крупнейшие нефтегазовые провинции — Урало-Волжская, Западносибирская, Восточносибирская, Прикаспийская, а также в Республике Коми, в Архангельской области, в Баренцевом море и Охотском море — складывалось впечатление, что у нас запасы очень велики. На деле запасы нефти у нас ограниченны, и мы их используем интенсивнее, чем другие нефтедобывающие страны: на единицу разведанных запасов мы добываем в 3–5 раз больше нефти. Это значит, что сегодня мы съедаем свое будущее. В России — астрономические размеры отбора нефти — около 480 млн т. При этом ежегодный прирост разведанных запасов очень близок к тому, что мы сейчас извлекаем из недр, и у нас нет сколько-нибудь существенного задела. Самое плохое заключается не только в том, что у нас разведанных запасов нефти осталось немного, и в том, что многие месторождения находятся в стадии падающей добычи и сильно обводнены, но и в том, что из-за излишне интенсивной добычи нефти в последние годы в России наблюдается крайне низкое извлечение нефти (почти 30 % от запасов месторождений) и непомерно много нефти остается в недрах.

— Лет на 15 добычи при таких темпах?

— Так нельзя считать, потому что каждый год идет прирост запасов. На территории, где мы добываем нефть, новых крупных месторождений, по-видимому, нет. Все уже давно разведано, подавляющая часть месторождений разрабатывается, поэтому чуда здесь ждать не приходится. Освоение идет, как правило, таким образом: вначале в самых благоприятных экономических и горно-геологических условиях осваиваются наиболее эффективные месторождения с большими дебитами. Дебит — это суточный приток нефти. По мере выработки этих хороших месторождений переходят к освоению более сложных и малодебитных месторождений. Чем дальше на север, тем нефть дороже. Кроме того, затраты на ее добычу растут по мере того, как разрабатывается месторождение, — ведь вначале нефть фонтанирует, поэтому добыча достаточно дешевая. Затем фонтанирование прекращается, и приходится использовать электропогружной насос, что стоит больших денег. Кроме того, вместе с нефтью из земли идет вода, ее нужно отделить от нефти и снова закачать в пласт. Это тоже удорожает добычу. Причем чем дальше, тем приток воды с нефтью становится все больше, и приходится использовать третичные методы добычи нефти, закачивать реагенты, «отбивать воду», проводить гидравлический разрыв пласта, горизонтальное бурение, другие прогрессивные, но дорогие методы, бурить новые скважины и т. п. При этом затраты все растут, а дебит сокращается. Чтобы поддержать добычу, приходится вкладывать все больше и больше средств. Хорошая скважина со всем обустройством сегодня часто стоит миллион долларов. Поэтому с каждым годом нефть обходится все дороже, а прирост нефти — тем более. Он вдвое, втрое, впятеро дороже.

Можно прямо сказать, что эра высоких темпов роста нефтяной промышленности кончилась. Последний год, когда мы имели высокий прирост добычи нефти, — 2004. Этот прирост составлял в 2003 г. — 11 %, в 2004 г. — 9 %, а в 2005–2006 гг. — всего чуть более 2 %. И вряд ли в ближайшем будущем мы вернемся к темпам роста нефтедобычи в 5, 7, 10 %, как это было, например, в период с 2000 по 2004 г. В то же время наши руководители, в частности В.Б. Христенко, которого я очень уважаю, делают заявления о том, что мы выйдем на добычу 510–530 млн т нефти. Я в этом сомневаюсь, а главное — не вижу смысла. Наверное, таких показателей можно добиться при очень больших инвестициях, но вряд ли это экономически целесообразно — деньги можно более выгодно использовать на другие цели.

— Какие аргументы приводят сторонники такого форсирования?

— Аргументы простые — растет потребление нефти в стране и не хочется сокращать экспорт, который несет «золотые яйца». Мне же кажется, что нет смысла наращивать добычу такой ценой и лишать нефти последующие поколения. Я бы, например, сейчас принял программу стабилизации добычи нефти, возможно, даже некоторого сокращения, в целях экономии средств. Мы и так перебрали норму ее добычи. В Восточной Сибири крупные запасы нефти, и, наверное, со временем там можно будет добывать 30–40 млн т. Для этого надо создать соответствующую инфраструктуру в этом необжитом, отдаленном районе: провести железную дорогу, сеть автомобильных дорог, линий электропередач, создать поселки и т. п. — и финансовых средств для этого необходимо затратить десятки миллиардов долларов.

Не меньше нефти, в принципе, можно добывать и на шельфе Сахалина. К сожалению, у нас нет опыта добычи нефти с шельфа — отсутствует соответствующая инфраструктура, мы не умеем строить платформы, т. е. целиком зависим от иностранного капитала. Но для этого потребуется 10–15 лет и многие десятки миллиардов долларов. В то же время добыча нефти в старых районах серьезно сократится за это время, поэтому сколько-нибудь значительный прирост вряд ли возможен.

Сегодня намного дешевле экономить нефть, чем ее добывать. Наши двигатели внутреннего сгорания крайне неэкономичны. Мы плохо перерабатываем нефть. Такого низкого выхода светлых фракций, которые можно превратить в высокооктановое топливо, нет нигде. Нефть бросовая, значительную ее часть мы переводим в мазут, вместо того чтобы извлекать из нее ценные компоненты. Т. е. у нас есть огромные резервы экономии нефти, которые измеряются десятками миллионов тонн, а тонна нефти сейчас стоит 350–400 долл. Если посчитать, вложение средств в глубокую переработку нефти выгоднее, чем в расширение ее добычи.

— А кто в этом заинтересован?

— В первую очередь в этом заинтересовано государство, которое является выразителем интересов своих граждан, и оно должно создать такие условия, чтобы в этом были заинтересованы все. Если так поставить вопрос, наше существование на земле оправдывают вложения в будущее. Нельзя грести только под себя, бездумно расходовать природные богатства. Можно и нужно разработать определенные правила и критерии, чтобы экономия была выгодна и тем, кто производит, чтобы нефтеперерабатывающий завод, который выпускает больше светлых фракций, имел гораздо больше прибыли, чем тот, что выпускает мазут.

— Почему же до сих пор ничего не сделано?

— Нехорошо говорить, что ничего не делается. Вы знаете указание нашего Президента В.В. Путина о необходимости глубокой переработки нефти. Но мы пребываем в плену иллюзий по поводу того, что у нас очень много нефти и газа. Страна у нас огромная, богатая, мы привыкли к расточительству. Возьмите японцев: они живут на маленькой территории, где каждый клочок земли — ценность. Расточительство — это идеология народа, с ним очень трудно бороться. И в России настает время, когда придется всемерно экономить углеводородное сырье. Как уже говорилось, мы недостаточно глубоко перерабатываем нефть. Но, кроме того, есть еще одна проблема: высокие фракции нефти в нашей стране не используются для производства нефтехимической продукции. Россия — страна, имеющая самые лучшие в мире условия для развития нефтехимии. Здесь есть все виды углеводородного сырья, в том числе масса попутного нефтяного газа, дешевая энергия, огромные пространства, где можно было бы строить нефтехимические комбинаты. Значит, Россия могла бы в ближайшие 15–20 лет стать ведущим мировым производителем нефтехимической продукции. В долгосрочной перспективе нашим главным предметом экспорта будет нефтехимия, а не сырая нефть. Это позволит перестроить экономику, она будет расти, как на дрожжах. Такая «достройка этажей» — самое выгодное в экономике. Первый этаж — добыча, второй — первичная переработка, а самое выгодное — производство конечной продукции, которая стоит гораздо дороже. Нефтехимия — это десятки и сотни тысяч наименований товаров, которые находят применение во всех отраслях хозяйства. Пластмассы вытесняют из производства черные и особенно дорогие цветные металлы. Они приобретают все новые и новые качества. Есть пластмассы, которые прочнее стали. Самое ценное нефтехимическое сырье — попутный газ. У нас он в значительной части сжигается: считается, что сжигается 20–25 млрд м3 (американцы, ссылаясь на съемки со спутников, оценивают это в 60 млрд м3, что, по-моему, нереально).

— Может быть, государство боится нефтяных компаний?

— Государство ничего не боится, просто оно исторически живет в условиях расточительства. Но это до поры до времени, и в Правительстве обсуждаются эти вопросы. Можно, например, разрешить добычу нефти только тем компаниям, которые полностью утилизируют попутный газ (это недавно сделал Казахстан, дав 4-летний срок для полной утилизации попутного газа). Кстати, и добывать нефть нужно так, чтобы максимум ее извлечь. Вы, наверное, знаете, что у нас в процессе добычи более 2/3 ее остается в недрах. Этот показатель просто позорен, хотя тому есть масса оправданий: сложные месторождения, и т. д., и т. п. Отчасти это так, но все же мы безобразно относимся к недрам. В России используются методы, давно запрещенные во всех странах, вроде внутриконтурного заводнения, когда воду гонят прямо в нефтяной пласт. Так, например, было на нашем лучшем месторождении «Самотлор». У нас есть большие месторождения, где нефть извлекается на 20–30 %, остальное остается в недрах. Значит, нужен закон о нефти, который предписывал бы, как эксплуатировать скважины. Месторождение не является собственностью компании, которая его разрабатывает, оно принадлежит народу. Если компания неправильно извлекает нефть, она обрекает будущие поколения на двойные, тройные, десятикратные затраты, которые потребуются на то, чтобы извлечь остаток нефти. При нынешней структуре экономики наша внешняя торговля не имеет перспектив, более того, может превратиться в главное препятствие на пути развития экономики. В январе — феврале 2007 г. импорт вырос на 33 %, а экспорт — только на 0,3 %. Всем ясно, что нужно диверсифицировать экономику, делать ставку на производство и торговлю, в том числе внешнюю, готовой продукцией. Одна из возможных альтернатив, о чем говорилось, — нефтехимия.

— Но это случится в лучшем случае лет через 15–20?

— Если постараться — результат может быть и через 7-10 лет, как в Индии, когда они приняли закон о льготах по экспорту готовой продукции (начало 1990-х гг.). Тут действует принцип: сегодня вложил — завтра получил. Речь идет о десятках миллиардов долларов. Вместо этого мы в последние несколько лет затеяли неэффективную реорганизацию крупнейшего нефтехимического холдинга страны «Сибур», который пытался сконцентрировать вокруг себя простаивающие мощности нефтехимических заводов и ежегодно увеличивал производство на 20 % и более. Его частично реформировали, потеряли время, и только сейчас началось хоть какое-то движение вперед.

Государство палец о палец не ударило, чтобы поддержать «Сибур». Сейчас компания опять начинает развиваться, но уже не так быстро, как прежде. Надо ее поддержать.

Я снизил бы налоги на глубокую переработку нефти. В нефтехимию пришел бы большой капитал — и наш, и зарубежный, и это окупилось бы сторицей. Все дело в инвестициях.

— Проблему нефти мы обсудили, теперь давайте перейдем к газу.

— По запасам газа мы первые в мире. У нас, конечно, не 30 и не 40 % мировых запасов, как об этом пишут в прессе, но процентов 20 есть.

Я опять-таки имею в виду разведанные запасы газа. Россия действительно крупнейшая в мире газовая держава, но с газом мы поступаем много хуже, чем с нефтью, — сжигаем его на электростанциях и в котельных.

Главная проблема в энергетике — это пики нагрузки, с которыми справляются за счет газовых турбин (в дополнение к гидростанциям). Но использовать газ для производства базовой электроэнергии — это огромное расточительство, потому что газ намного дороже, чем нам кажется, он реально стоит 300 долл. и более за 1000 м3. Его можно использовать гораздо эффективнее. Газ можно было бы заменить более дешевым топливом, например углем, которого в России очень много. Современные угольные электростанции экологически относительно чистые, их немало в США, странах Европы. Необходимо экономить газ, потребность в нем неуклонно растет во всем мире.

В России потребление энергоресурсов, в том числе нефти и газа, в расчете на единицу валового внутреннего продукта в разы больше, чем в других странах. Энергоемкость валового продукта у нас очень велика. Некоторые объясняют это холодным климатом. Хорошо, давайте возьмем такие холодные страны, как Финляндия, Швеция, Норвегия, даже Исландия. Там топливно-энергетические ресурсы используются в три раза экономнее. Там более экономно производят энергию, намного лучше утепляют дома, используют прогрессивные методы отопления без больших централизованных котельных, без отопления горячей водой и т. п.

Мы передаем газ по трубе на очень большие расстояния — 4–5 тыс. км. Поскольку газ подается под давлением, через определенные промежутки на трубопроводах строятся газоперекачивающие станции, работающие с самым низким КПД. На чем работают эти станции? На газе. И значительная часть газа идет на перекачку газа. Во многих случаях гораздо эффективнее сжижать газ. При нынешней цене газа сжиженный газ оказывается конкурентоспособен с газом, переданным по трубе. В мире сжижается примерно 30 % газа, в России — 0 %. У нас нет такой отрасли.

Мы очень плохо используем потенциал газовой промышленности. В ближайшей перспективе не ожидается заметного увеличения добычи газа. При этом Правительство правомерно собирается форсировать газификацию, ежегодно подключая к газу 13–15 млн человек. Россия — пока отсталая страна по объему газификации, и это объясняется рядом причин, так что нам надо наверстывать упущенное.

Мы может на 100–150 млрд м3 газа в год расширить добычу газа за счет нефтяных компаний и мелких газодобывающих компаний. Проблема заключается в том, что в нашей стране, при низкой внутренней цене на газ, беспрецедентной для рыночной страны монополии «Газпрома» на экспорт и ограничениях доступа к трубе, для многих добывать газ невыгодно.

— Из-за монополизма в газовой отрасли мы здесь теряем примерно 25 % валютной выручки?

— Думаю, что не меньше. Потери есть и внутри страны.

— А «Газпром» будет когда-нибудь демонополизирован?

— По-моему, в перспективе другого выхода нет. «Газпром» должен 30 млрд долл. с лишним, думаю, ему трудно будет расплатиться, тем более что освоение новых месторождений (Ямал, Штокман) потребует десятков миллиардов новых займов. Мы уже столкнулись с дефицитом газа, дефицит будет обостряться. И в этих условиях придется пойти на реформу «Газпрома». Трагедия газовой отрасли заключается в том, что это — пока не рыночная сфера. в стране цена на газ, которая очень низка и не стимулирует экономику, в отличие от цены на нефть, не является рыночной. Она устанавливается государством. Представляется, что со временем из состава «Газпрома» будет выделена трубопроводная система, которая будет равнодоступна для всех, как в нефтяной промышленности.

— Как Вы оцениваете взаимоотношения «Газпрома» с Беларусью и Украиной?

— Тут «Газпром» выступает как политическое орудие, как государственная организация, руководство которой, увы, не является самостоятельным.

— Но все равно надо было бы цену доводить до мировой?

— Это следовало сделать с самого начала (как по нефти или по электроэнергетике и другим товарам — в том числе металлургии), но государство почему-то только по газу предпочло порочный принцип нерыночной цены, как внутри страны, так и во внешней торговле, что было, на мой взгляд, крупной ошибкой.

— Т. е. практически субсидирование?

— Нужно было сесть за стол переговоров и обсудить программу постепенного перехода к рыночной цене, т. е. действовать на основе договоренностей в рамках цивилизованного подхода. Вместо этого во многом Россия повела себя как слон в посудной лавке, показав себя в невыгодном свете.

— Как в этой связи Вы оцениваете роль Туркменистана?

— Туркменистан тоже будет постепенно повышать цену. Трудно сказать точно, какой будет политика Туркменистана, но, скорее всего, они диверсифицируют потоки газа, исходя из принципа, что нельзя класть все яйца в одну корзину.

Даже Казахстан, у которого очень хорошие отношения с Россией, будет, как мне кажется, диверсифицировать свои потоки топлива: одновременно с поставками через Россию строит трубопровод в Китай, планирует использовать Транскаспийский трубопровод. Это не антирусская позиция, а естественная позиция независимого государства. Я часто бываю в Казахстане и могу сказать, что казахи прекрасно относятся к русским. Русские к русским хуже относятся. В Казахстане я не встречал русского, который был бы обижен, потому что он русский. У них национальный вопрос снят с повестки дня, как это было в лучшие годы советской власти, когда не было антисемитизма. Надо сказать, Нурсултан Назарбаев мудрый руководитель, достойный своего народа.

— Позвольте задать вопрос о возможностях атомной энергетики.

— Я считаю, что атомная энергетика должна развиваться, застой в этой области опасен. Но должно ли это развитие быть столь масштабным? Сомневаюсь, и вот по какой причине: атомные электростанции очень дороги. Не могу подтвердить свой вывод сколько-нибудь точными расчетами, но мне кажется, что программа развития атомной энергетики завышена. Строить надо, но не в таком количестве. Почему? Потому что Россия располагает очень дешевым углем открытой добычи и может построить на этом угле достаточно дешевые станции большой мощности и передавать с них электроэнергию в смежные районы. Сейчас исследуется проблема передачи электроэнергии постоянным током высокого напряжения на расстоянии 3–4 тыс. км с относительно небольшими потерями электроэнергии. Надо строить конденсационные станции, например, на канско-ачинских или экибастузских углях, на углях других дешевых месторождений и передавать электроэнергию в районы ее потребления. Выгодны во многих отношениях и парогазовые электростанции, размещенные ближе к потребителям.

Целесообразно, на мой взгляд, в основном ограничиться строительством атомных электростанций в западных районах европейской части России.

— Вы имеете в виду создание на базе имеющихся станций дополнительных блоков?

— Не обязательно — может быть, нужно построить одну-две новые атомные электростанции. Не берусь конкретно говорить на эту тему, но нам предстоит замена многих блоков, надо все пересчитать с учетом этой замены. Однако мне кажется, что современные угольные электростанции экономически выгоднее, хотя окажут меньшее влияние на технический прогресс (в этом плюс АЭС). А проблему пикового потребления могли бы решить гидроэлектростанции и мощные газовые турбины. Наиболее трудная перспективная проблема — не увеличение производства базовой электроэнергии, а эффективное покрытие пиков электронагрузки, которые будут возрастать.