А.Н. Сахаров — Революционная ситуация не может длиться вечно

А.Н. Сахаров — Революционная ситуация не может длиться вечно

«Экономические стратегии», № 05-06-2008, стр. 84–90

Директор Института российской истории РАН, член-корреспондент РАН Андрей Николаевич Сахаров в беседе с главным редактором «ЭС» Александром Агеевым анализирует и сопоставляет цивилизационные противоречия, приведшие в свое время к революциям, на двухсотлетнем хронологическом отрезке.

— Для России XX в. оказался рекордным в смысле сбора революционного урожая. С чем это связано?

— Таков был ответ России на общецивилизационные вызовы, на который наложила отпечаток наша российская специфика: обширность территории, многонациональный состав населения, общая отсталость страны и т. д. Не думаю, что Россия в этом плане является каким-то исключением. Давайте вспомним, что происходило во Франции в XVIII и XIX вв. Эпоха революций: Великая французская революция, затем Наполеон Бонапарт, революции 1830 и 1848 гг. — последняя приняла общеевропейский характер — и наконец Парижская коммуна. Чем это объяснить? Да тем, что страна к тому времени по всем параметрам — социально-экономическим, политическим, культурным, национальным и прочим — созрела для перемен, которые Европе и миру диктовала сама цивилизация. Противоречие между существующим порядком вещей и теми задачами, которые стояли в это время перед французским обществом, обусловило колоссальный революционный взрыв различной окраски — от либерализма до экстремизма, примером которого может служить якобинская диктатура. А до этого в течение всего XVIII в. во Франции вызревала просветительская либеральная мысль, по сути готовившая страну к революционным переменам. Если мы рассмотрим исторический путь нашей страны, то обнаружим абсолютную аналогию: в России во второй половине XIX в. и в XX в. происходили те же процессы, что и во Франции XVIII–XIX вв. или Англии XVII в. Общецивилизационное развитие, предполагающее становление новых социально-политических и культурных структур, — это нормальное явление. Российские революции XX в. вызревали на почве преодоления Россией глубочайших социально-экономических и политических противоречий, которые формировались в течение длительного времени и препятствовали ее поступательному развитию.

Кстати, формационная теория Маркса, построенная на противоречиях между производительными силами и производственными отношениями, говорит о том же самом. Ее справедливость трудно отрицать. По крайней мере, до сих пор никто этого не сделал, просто терминология изменилась.

Сегодня в историко-философской мысли есть два подхода: формационный и цивилизационный. И это совершенно нормально.

В рамках цивилизационного подхода рассматривается целый комплекс вопросов, связанных, скажем, с культурой и демографическим положением государства. Так вот, Россия, на мой взгляд, в XX в. как раз и пожинала плоды нарастания цивилизационного противоречия, которое сказывалось уже в XIX в. Его в немалой степени подготовили такие либеральные мыслители и реформаторы, как Сперанский. А о необходимости отмены крепостного права, введения конституционной монархии, ограничения самодержавия заговорили еще раньше. Вспомните, после Петра I, когда общество немножко опомнилось, пришло в себя, просвещенные верхи дворянства — Голицын и другие — предложили Анне Иоанновне принять кондиции, которые фактически означали ликвидацию в России самодержавной монархии и выборность монархов. Мы редко вспоминаем о том, что одним из условий этих кондиций было запрещение императрице выходить замуж, а следовательно, она не могла иметь законных детей. Это означало ликвидацию в России наследственной монархии и введение монархии выборной, под контролем аристократии, как это было в Польше или Швеции. Россия попыталась встать на этот путь сразу после Петра.

И развернулась очень серьезная борьба. Сторонники абсолютизма, неограниченной самодержавной власти — в первую очередь это провинциальное дворянство, наименее образованное и, я бы сказал, агрессивное и тупое, — не хотели перемен, не желали верховенства аристократии, которую ненавидели по многим причинам. В результате их противодействия попытка не удалась, и самодержавие продолжало свой победный путь, хотя и было поколеблено.

Аналогичные попытки были предприняты при Елизавете и при Екатерине. Это проекты Панина, Безбородко. Постепенно в стране сформировалось общественное мнение, просветительская среда, в которой возникли такие яркие радикальные явления, как «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева или резкая критика самодержавия Новиковым. Затем появился Сперанский. Александр I пытался реформировать систему, но очень робко, опасаясь быть убитым, как его отец. Потом Александр II — государственный либерализм с одной стороны, реформаторы либерального толка с другой стороны и экстремистски настроенная часть населения — с третьей. Короче говоря, в ходе цивилизационного развития общество постоянно находилось в состоянии поиска, зрели те противоречия, о которых я упоминал. В XX в. они очень ярко раскрылись и дали тот революционный взрыв, который начался революцией 1905–1907 гг. и закончился на исходе века. Как и во Франции, у нас шла одна революционная волна за другой, пока в конце XX в. мы не вступили в период постреволюционной стабилизации. Окончательно или не окончательно — это покажет история. Вот Вам ответ на вопрос, почему XX в. для России стал веком революций.

— Давайте вернемся в начало XX в. и представим эпоху в лицах: Николай II, его администрация, Витте, Гучков и многие другие. Какие реальные силы осуществляли, так скажем, стратегический менеджмент на уровне государства в то время? Ведь современники осознавали наличие проблем, понимали, что нарастают противоречия. Достаточно вспомнить, как к Менделееву вбежал помощник и сказал, что началась Русско-японская война, а ученый ответил: «Не пронесло». Может быть, были какие-то мыслители, титаны и пророки, которые могли бы изменить ход истории, но их не послушали?

— Говоря об основных политических силах, отражавших определенные тенденции в обществе, нельзя не упомянуть двор Николая II и его ближайшее окружение, представители которого осуществляли, как Вы выразились, менеджмент на уровне государства. Этой группе противостояли либералы, представленные в дальнейшем кадетской партией и другими более мелкими партиями. Кадеты прекрасно осознавали положение России в мире и ориентировались на европейские образцы. Считая, что Россия должна пройти все те стадии развития, которые проходили Франция, Англия и другие передовые европейские страны, они подходили к проблеме формально, не учитывая российской специфики, особенностей ее исторического развития. Кадеты избрали модель и призывали ей следовать. Сегодня мы, опираясь на богатый исторический опыт, можем сказать, что слепое копирование даже самых совершенных моделей ни к чему хорошему не приводит. Более того, такое копирование чревато очень серьезными социально-политическими сбоями и даже катастрофами.

Еще одна значимая политическая сила в России начала XX в. — сторонники монархии, по своим взглядам занимавшие позиции левее царской клики, царского двора. Это разумные, прогрессивные, хорошо образованные люди, но им было не по пути с либералами. Полагаю, что октябристы — сторонники Манифеста 12 октября 1905 г. — являлись тем позитивным ядром, которое, с одной стороны, отрицало все мерзости режима, а с другой — стремилось сохранить то лучшее, что еще могла дать монархия.

Что касается представителей радикальных партий, таких как эсеры и большевики, то в начале XX в. их никто всерьез не воспринимал. Те идеалы, которые они вынашивали, в то время не пользовались популярностью не только среди рабочих и беднейшего крестьянства, но и у думающих радикальных интеллигентов, стоявших на более умеренных позициях. Меньшевик Мартов, например, прекрасно понимал, что Россия не готова к радикальному переустройству, за которое ратовали Ленин и большевики. Он писал и говорил о том, что если страна встанет на этот путь, то неминуемы колоссальные потери и жертвы. Об этом же в «Новом времени» писал Горький.

На мой взгляд, выразителем наиболее здравых монархистских позиций был Петр Столыпин, и он оказался абсолютно никому не нужен. Его ненавидели и радикалы, и кадеты, и октябристы, и двор. Столыпин представлял ту среднюю взвешенную линию развития, осуществление которой предполагало порядок и реформы, основанные на свободном осуществлении прав частной собственности. Смысл предложенной им программы сводился к изменению национального менталитета за счет воздействия на личность частной собственности. А на этой основе предполагалось преобразовать семью, хозяйство, страну в целом. И что получилось? Столыпина отвергли, и он был убит не только физически, но и духовно. Он погиб, потому что в тех условиях его программа превращения крестьянина в независимого землевладельца оказалась не нужна прежде всего самим крестьянам. Российское крестьянство не хотело разрушения общины. Сам Столыпин правильно сказал, что крестьяне не любят тех, кто возвышается над ними, но и не дадут упасть тем, кто идет вниз. Крестьянская община держала человека на поверхности, не позволяя ему утонуть, но в то же время не разрешала ему отрываться и двигаться вперед. Не хотели крестьяне, чтобы кто-то из них выделялся, богател. После революции 1917 г., когда был принят закон о социализации земли, подготовленный эсерами и осуществленный большевиками, и крестьяне поделили между собой помещичьи угодья, столыпинские хутора и отруба потерялись в общей массе. Во время НЭПа снова была предпринята попытка, теперь уже Лениным, опереться на частника — инициативного, предприимчивого крестьянина. И что в итоге? Опять этому воспрепятствовала крестьянская община: она давила НЭП и в деревне, и в городе, т. к. как значительную часть городского населения составляли вчерашние крестьяне с их общинным менталитетом. Стремление к уравниловке наиболее ярко проявилось в период сталинской коллективизации 1929–1930 гг. через ненависть к так называемым кулакам. Думаю, Сталин и его окружение сознательно использовали общинную психологию российского крестьянства, которая до этого задавила и отодвинула реформу Столыпина. Опираясь на земельную реформу, Столыпин пытался осуществить ряд крупных преобразований в промышленности, армии и некоторых других областях. Он правильно говорил: «Дайте нам двадцать лет спокойной жизни, и мы реформируем Россию». Никто ему этих двадцати лет не дал.

А если бы Столыпину удалось осуществить задуманное, возможно, Россия смогла бы избежать революции 1917 г. и ее развитие пошло бы по эволюционному пути.

— Понимал ли кто-нибудь сто лет назад, в 1906–1907 гг., что империя скоро рухнет?

— Вы знаете, охранное отделение имело сведения о положении в стране, которые можно было бы охарактеризовать цитатой из одного донесения: «Народ звереет». Революция 1905–1907 гг. не смогла разрешить противоречия эпохи. Скажем, средние слои, прежде всего либералы, октябристы, были удовлетворены царским манифестом, но основная масса населения, особенно рабочие и крестьяне, выражала недовольство своим положением. Крестьяне хотели раздела помещичьей земли, рассматривая ее как дар Божий. Если сегодня я слышу, что земля принадлежит всем и не может находиться в частной собственности, то убеждаюсь, что общинная психология жива. Звереющий народ — это основная характеристика ситуации в России в начале XX в. Я хочу высказать одну крамольную мысль, которую, по-моему, не высказывали до сих пор: российский рабочий класс, как, впрочем, и западный рабочий класс за 100–150 лет до того, не вынес капитализма. В эпоху крепостного права, при всех его ужасах, работали не напрягаясь. Если из-за засухи или дождей пропадал урожай, помещик помогал крестьянам, не давал им опуститься, погибнуть. На заводах и фабриках в основном был крепостной труд — посессионные, владельческие, приписные мануфактуры. Работа, естественно, была тяжелая, многочасовая. Но вот крестьян освободили, многие из них переехали в города и пошли на буржуазную фабрику, где их стали штрафовать за прогулы, за опоздания, за курение во время работы, за то, за се, за пятое-десятое. В конце XIX в. российский рабочий класс выступил против системы штрафов. Т. е. рабочие, на мой взгляд, по своей профессиональной подготовке и по своей ментальности оказались не готовы к той системе, которую Ленин в 1920-е гг. назвал системой Тейлора. Он говорил, что нам нужна система Тейлора, этот поток, эта четкость. Нет, не хотели рабочие в России работать не за страх, а за совесть на условиях буржуазного предпринимательства с его достаточно высокой оплатой, дававшей возможность комфортной жизни. Точно так же сегодня наши футболисты не хотят играть с полной отдачей, как западные. По натуре своей они к этому не готовы, понимаете?

— Интересная мысль, и очень важная. А что Вы думаете о вступлении России в Первую мировую войну? Можно ли было этого избежать?

— Эта война стала для России большим несчастьем, и вступать в нее было вовсе не обязательно. Не существовало никаких объективных предпосылок того, чтобы Россия вступила в эту войну на стороне Сербии. Речь шла лишь об амбициях двора и Николая II. Очень активную роль в придворной клике играли черногорские принцессы, жены великих князей. Обстановка психоза, сложившаяся при дворе, соответствующим образом действовала на Николая II, который должен был принять решение. Между тем Россия вполне могла остаться в стороне от этих событий, поскольку российским границам никто не угрожал, на нас никто не собирался нападать. Но у Николая II и его окружения представление о России как о великой державе было неразрывно связано с нашим присутствием на Балканах. Думаю, что участие в Первой мировой войне явилось роковой ошибкой.

Вообще, понятие «великая держава» — это обоюдоострый меч.

С одной стороны, оно подразумевает ощущение гордости за страну, уважение к ней в мире, а с другой — чревато переоценкой собственной значимости. В случае России понятие «великая держава» связанно с представлением о Святой Руси, российской исключительности, о Москве как третьем Риме. Из этого же смыслового ряда формула Уварова: православие, самодержавие, народность. Подобные настроения приводили к известной, я бы сказал, русской спеси, которая была неадекватна реальному положению государства и народа. Все это вместе взятое породило тот комплекс настроений, который подтолкнул Николая II поддержать братьев-сербов и ввязаться в страшную бойню, приведшую к катастрофе. Кстати говоря, когда в 1905 г. заключали Портсмутский мир, у Николая хватило здравого смысла поступиться величием и амбициями, хотя позиции японцев были очень слабы. Конечно, на царя давили и Франция с долгами и займами, и президент США Теодор Рузвельт, и Англия. Запад стремился стабилизировать ситуацию на Дальнем Востоке, с тем чтобы не допустить перевеса ни России, ни Японии.

Наша разведка знала о тяжелом положении Японии, знала о том, что вражеская армия небоеспособна, что общество переживает экономический кризис, но не знала, что японцы готовы сдать и Сахалин, и Курилы. Информация об этом была опубликована в Японии совсем недавно, в 2002 г. У России была возможность мобилизовать ресурсы и через год добиться победы, но Николай отказался от этого. Он сказал: «Не будем губить души». Тогда он смог принять разумное решение, а через девять лет — нет, и Россия вступила в войну. Думаю, что ответственность за последствия этого рокового шага лежит на монархе и его ближайшем окружении.

— Как развивались бы события, если бы Николай не отрекся и Февральская революция не победила?

— Собственно говоря, решение об отречении приняли генералы. Николай II был потрясен изменой генералитета. Если бы царь не отрекся, события в Петербурге могли бы развиваться по-разному. Во главе революционного движения стояли не радикалы, а люди, настроенные критически по отношению к Николаю — не к самодержавию, а именно к императору.

— Вы имеете в виду Шульгина, Родзянко и других?

— Да, это Шульгин, Родзянко и близкие им по духу генералы. Если бы царь проявил твердость в своем решении не отрекаться от престола, неизвестно, как бы дальше развивались события. Ведь в распоряжении Николая были войска, верные части, в том числе и окружавшие Петроград, ему остались верны и некоторые генералы. Возможно, вместо отречения последовали бы какие-то уступки типа Манифеста 17 октября. Сейчас об этом сложно говорить, но совершенно очевидно, что не все было так однозначно. Отречение стало неожиданностью даже для критиков Николая II. Я полагаю, что в этом акте он проявил себя не как государственный деятель, а как семьянин. Он прекрасно знал историю, помнил о судьбе Карла I, казненного английскими революционерами в 1649 г., и о судьбе Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Николай понимал, что его семья, его обожаемые дети в опасности. Он спасал свих близких.

И если бы им удалось уехать из России, они остались бы живы и, как Вильгельм, поселились бы где-нибудь в Англии. Но британская родня отказалась их принять, а потом было уже поздно. В одной из своих статей я писал, что царь, будучи главой государства, поступил как частное лицо, и это имело определенные последствия. Солженицын прав, когда в своих работах критикует Николая II и тех, кто на него давил, за это решение, продиктованное сугубо частными интересами.

Кстати говоря, члены Временного правительства не имели намерений расправиться с императором — наоборот, ему давали возможность спокойно жить частной жизнью. Царскую семью отправили в Сибирь, чтобы спасти. Никто не подозревал, что так все обернется. Ну, и потом, я думаю, большое значение имела личная позиция в этом вопросе Ленина и Свердлова.

— А какой она была?

— И тот и другой считали, что царскую семью надо расстрелять. Это было сделано по прямому указанию Ленина и Свердлова. Сами большевики Екатеринбурга на такое никогда бы не решились.

— Позвольте задать вопрос о Сталине. Какова Ваша оценка Сталина как личности и как руководителя страны?

— Мы очень часто говорим о том, что Сталин виноват в репрессиях, в загубленных жизнях, в форсировании процессов коллективизации, индустриализации, что он допускал серьезные ошибки и т. д., но надо иметь в виду, что его в то время активно поддерживало большинство народа.

А оппозиция, не поддерживавшее его меньшинство было уничтожено в ходе репрессий. У Сталина были развязаны руки, потому что он опирался на поддержку той самой обозленной массы народа. Я бы сказал, что это те рабочие и крестьяне, которые зверели в начале века, тот народ, который после 1917 г. занял исторический подиум. Во всех правительственных учреждениях, комитетах, контрольных организациях, принимавших решения, сидели люди, которые раньше были под гнетом старой системы. Для них прежняя Россия являлась Россией барской, а само понятие «барин» было им ненавистно. И когда эти люди, маргиналы, прежде склонявшие головы перед барами, перед господами, вышли на социальную поверхность, они осуществили реванш, самоутвердились, отомстили за долгие годы угнетения и унижений. Вспомните «Собачье сердце» Булгакова: для Швондера и возглавляемого им домкома профессор Преображенский и иже с ним — это люди социально враждебные и уже поверженные. Теперь они хозяева, понимаете? Победа маргиналов над бывшими господами стала полной и окончательной как раз в 1920-е гг., это и был настоящий социальный переворот в стране. А на базе переворота благодаря этим людям поднялся Сталин. Он лавировал, был очень осторожен: сначала выступил против Троцкого, опираясь на Зиновьева и Каменева, потом против Зиновьева и Каменева, опираясь на Бухарина. Социальный реванш народа был созвучен его личному реваншу, его чувствам человека обозленного, обделенного, ущемленного, даже где-то физически неполноценного. И все его сторонники — и Орджоникидзе, и Ворошилов, и другие — были ему под стать, такие же малограмотные, малообразованные люди.

Когда мы говорим о личности Сталина, то должны помнить о том, какая социальная опора была у этой личности. Ведь зверскую коллективизацию проводил не Сталин, а партийные и советские функционеры на местах. Более того, имели место такие злоупотребления, такое насилие над людьми, что потребовалось вмешательство Сталина. И дело не ограничилось статьей «Головокружение от успехов», потребовались репрессии по отношению к тем, кто допускал невероятные безобразия. А возьмите большой террор, который начался, по моему мнению, как раз с повальной коллективизации, с 1930 г. Сколько было в то время доносов, сколько добровольных соглядатаев! Органы ОГПУ сообщали руководству страны о значительном увеличении числа секретных осведомителей. Кто были эти секретные осведомители? Те же рабочие и крестьяне, составлявшие основу этого режима. Те, кто доносил, занимали квартиры репрессированных, при помощи доносов сводили счеты с личными врагами, устраняли конкурентов. Да, Сталин создал для этого соответствующие условия, но доносили миллионы людей по всей стране. С одной стороны, в лагерях томились миллионы, а с другой — десятки миллионов на митингах приветствовали, клеймили, поддерживали. Советский народ смотрел «Светлый путь» и «Волгу-Волгу» с Орловой в главной роли и был счастлив. Почему? Потому что ему удалось осуществить колоссальный социальный реванш, который в своих целях использовал Сталин.

— А как в этом контексте смотрится руководство страны, пришедшее к власти через одно поколение после Сталина?

— Дело в том, что эпоха сталинизма была временем революционного экстремизма. И это явление характерно не только для России. Вспомните Великую французскую революцию, якобинцев… Но во Франции общество сумело задавить экстремистов, здоровые силы удержали страну в русле цивилизационного развития, институт частной собственности не был ликвидирован. В России же, напротив, победила экстремистская часть народа. У нас тоже были свои термидорианцы — Корнилов, Колчак и Деникин, — пытавшиеся задавить большевистский экстремизм и сохранить страну. Но эти попытки, как известно, не увенчались успехом. Во всех странах, которые прошли через революции, радикальные движения были сведены на нет, хотя и не были ликвидированы. Утопические идеи продолжали функционировать в социуме, и на этой почве в XIX в. взошли коммунистические теории, появилось движение, лидерами которого стали Маркс и Энгельс. А в России победили радикалы, и я имею в виду не только лидеров, но и радикальное большинство народа, озлобленного, одурманенного социальным реваншем.

Однако эпоха революционного радикализма не может длиться вечно. Революционный порыв в конце концов гаснет. Ведь надо жить, строить жилье, растить хлеб, оборонять страну. Ежедневные заботы в конце концов гасят любой радикализм. Ленин первый это понял и предложил ввести НЭП. Сталин тоже с этим столкнулся. Потому и появились жесткие законы по поводу прогулов, а с другой стороны — стахановское движение. Т. е. Сталин искал способ заставить работать народ, который привел его к власти.

И, несмотря на репрессии, коллективизацию, голод, страна поднималась. Строились заводы, фабрики, жилые дома, целые города, люди учились. Возьмите Косыгина: в 34 года он стал наркомом легкой промышленности. Надо отдать должное руководству, которое разглядело в нем, молодом специалисте, выпускнике Московского текстильного института, талантливого руководителя.

И таких людей появлялось все больше и больше — ученые, инженеры, советские менеджеры. Им уже не был свойственен экстремизм. Скажем, если Хрущев, позже пришедший к власти, являлся малообразованным радикальным революционным романтиком, то люди из его окружения были совсем другими. Его зять Алексей Аджубей — выпускник факультета журналистики МГУ, блестяще образованный, культурный человек, великолепно владевший пером.

И то же самое можно сказать о его жене Раде, дочери Никиты Сергеевича. Между ними и такими людьми, как Хрущев, была пропасть. Именно от этого социального слоя пошли импульсы, которые, в конце концов, привели к «оттепели». В нем же зародилось и диссидентское движение. На него в дальнейшем опирался Горбачев, начиная свои реформы, которые кончились неудачей.

— Какую роль на протяжении XX в. играла проблема территориально-зонального устройства? Ведь Сталин фактически интегрировал страну, а Горбачев этого сделать не сумел.

— В свое время, когда речь зашла о лозунге «Самоопределение нации вплоть до отделения», Ленин говорил: обещайте все, и благодаря этому мы сплотим все народы. Он прекрасно понимал, что жизнь страны будет определять руководство коммунистической партии. Ленин и Сталин легко решали национальный вопрос: создавали новые республики, наделяли их правами, проводили границы. В условиях унитарного коммунистического государства все это не имело никакого значения. Но когда цивилизационное развитие страны зашло в тупик, когда коммунистическая система зашаталась, проблемы стали вылезать наружу.

— Сколько в России было государственных переворотов в XX в.?

— Во-первых, это революция 1905 г. Что такое революция? В свое время Ленин точно ответил на этот вопрос: это когда низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому. И 1905 г. это подтвердил. Всеобщая октябрьская стачка закончилась манифестом, и революционная волна схлынула. Манифест ознаменовал конец революции, хотя у нас ее принято называть революцией 1905–1907 гг. Да, потом было в Москве декабрьское восстание, бунтовало крестьянство, но в целом страна уже успокоилась.

Следующий переворот — Февральская революция 1917 г. События разворачивались в основном в Петербурге, все кончилось отречением и созданием Временного правительства.

Затем — Октябрьская революция, которая началась с вооруженного переворота в столице, ставшего катализатором революционных событий по всей стране. Эта революция привела к коренному слому системы и положила начало целой эпохе. Поэтому, я думаю, не правы те, кто недооценивает ее, считая, заурядным переворотом.

— А можно ли рассматривать как государственный переворот события, последовавшие за смертью Сталина?

— Смена власти в марте 1953 г. не привела к принципиальному изменению властных структур и общей ситуации в стране, поэтому ее вряд ли можно назвать переворотом.

А вот устранение Берии — это удачная попытка государственного переворота. Затем последовала еще одна попытка: июньский пленум 1957 г. И, конечно же, государственный переворот произошел в октябре 1964 г., когда сместили Хрущева. Самое любопытное, что именно в послесталинское время страна двигалась вперед толчками при помощи государственных переворотов.

А затем, в условиях застоя, началось нарастание новой революционной волны, которая закончилась революцией 1989–1993 гг.

Да-да, революцией. И началась она с альтернативных выборов, на которых провалились коммунисты Ленинграда, Киева и других городов. Обратите внимание, она проходила буквально в те же годы, что и Великая французская революция, только на двести лет позже. Только человек наивный или плохо разбирающийся в происходящих событиях может назвать эту революцию хаосом, развалом страны. Любая революция сопровождается хаосом и беспорядками, а подчас и голодом, и гражданской войной — это нормальное явление. У нас в 1989–1993 гг. была демократическая революция, которая прошла под лозунгом ликвидации коммунистического режима, возврата к частной собственности. И это был единственный выход для страны. Другое дело, что преобразования не были подготовлены и драматично отразились на людях. Я думаю, что если бы это не было сделано тогда, то уже не было бы сделано никогда.

— Т. е. китайская модель у нас не прошла бы?

— Нет, не прошла бы. В России произошла демократическая революция, которая в дальнейшем привела к противостоянию, к хаосу, к обнищанию людей. В результате мы сегодня имеем то, что имеем. Думаю, что Путин, выступая на похоронах Ельцина, очень точно сформулировал значение этих событий. Отмечая роль Ельцина, он сказал, что много было допущено ошибок, много было провалов, но самое главное достигнуто — страна вернулась в русло мирового развития, основанного на частной собственности, рыночных отношениях, свободах и правах личности.

— Эта волна закончилась, и что нас ждет в ближайшие десятилетия?

— В конце XX — начале XXI в. страна вступила в полосу стабилизации, ведь ни одна революционная ситуация не может длиться вечно. Люди начинают искать выход из положения, стремятся повысить качество жизни. Это закон природы — общество включает рычаги самосохранения.

Путин, опираясь на цивилизационные достижения конца 1980-х — начала 1990-х гг., пытался ограничить проявления хаоса, криминал, коррупцию, которые мешали и мешают жить стране. Я думаю, что в этом смысл событий конца XX — начала XXI в. И дальнейшая наша жизнь зависит от того, как усилия, нацеленные на стабилизацию ситуации в стране, будут соотноситься с общим цивилизационным развитием России. Удастся ли руководству РФ, опираясь на такие мощные рычаги, как рынок и свобода личности, искоренить те явления, свойственные российскому народу, которые мешают ему нормально жить? Ответа на этот вопрос не даст ни один историк, ни один политический деятель. Думаю, что сегодня мы переживаем постреволюционный период стабилизации, но это моя точка зрения.