Дневник доктора Сьюворда

Дневник доктора Сьюворда

4 сентября. Продолжаем наблюдение за нашим пациентом-зоофагом. У него был еще один приступ — вчера, в неурочное время. Перед самым полуднем он пришел в состояние возбуждения. Служитель, уже знавший симптомы, позвал на помощь, которая, к счастью, прибыла вовремя. Когда било полдень, Ренфилд так разбушевался, что служителям пришлось напрячь все силы, чтобы удержать его. Однако через пять минут он начал постепенно успокаиваться, впал в меланхолию и до сих пор пребывает в этом состоянии. По словам служителей, во время припадка больной ужасно кричал. Мне пришлось успокаивать других пациентов, которых он напугал. Могу их понять: эти крики вывели из равновесия даже меня, хотя я был в отдалении. Сейчас в больнице час послеобеденного отдыха. Ренфилд забился в угол и размышляет о чем-то своем с недовольным и скорбным выражением лица, не очень для меня понятным.

Позднее. Новая перемена в моем больном. В пять часов заглянул к нему — он выглядел довольным и веселым, как прежде. Ловил и глотал мух, делая каждый раз отметку ногтем на двери. Увидев меня, он подошел, извинился за дурное поведение, заискивающе попросил перевести его в прежнюю палату и вернуть записную книжку. Я решил, что следует подбодрить больного; и вот он снова в своей палате с открытым окном. Сыплет сахар на подоконник и собирает урожай мух. Но теперь не ест их, а, как прежде, складывает в коробку и уже осматривает углы в поисках пауков. Я попробовал завести разговор о последних днях: любая деталь могла бы помочь мне понять ход его мыслей, но Ренфилд не откликнулся. Вдруг на лице у него появилось скорбное выражение, и он пробормотал отчужденно, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне:

— Все кончено! Кончено! Он покинул меня. Больше не на кого надеяться, только на самого себя! — И, решительно повернувшись ко мне, сказал: — Доктор, не будете ли вы так добры распорядиться, чтобы мне дали еще сахара? Это пойдет мне на пользу.

— И мухам? — спросил я.

— Конечно! Мухи тоже любят сахар, а я люблю мух, поэтому я люблю сахар.

А некоторые считают, что сумасшедшие не способны логически мыслить. Я распорядился дать ему двойную порцию сахара, и, когда уходил, он казался счастливейшим человеком на свете. Как бы я хотел проникнуть в тайну его сознания!

Полночь. Снова перемена в моем больном. Навестив мисс Вестенра, а ей гораздо лучше, я, вернувшись, остановился у ворот — полюбоваться закатом — и услышал его вопли. Окно палаты Ренфилда выходит как раз на эту сторону, и теперь я слышал все отчетливее, чем утром. Это был просто удар для меня: от чудесной красоты лондонского заката с его яркими красками и дивными оттенками, оживлявшими мрачные тучи, возвратиться к жестокой действительности холодного каменного здания лечебницы, переполненной человеческим страданием, — нет, это уже слишком! Как это вынести моему одинокому сердцу!

Я бросился к Ренфилду и уже из его окна увидел: красный диск клонится за горизонт. Тут бешенство моего пациента стало постепенно спадать: лишь только солнце зашло совсем, он обмяк, как тюк, и осел на пол. Удивительно, однако, сколько энергии у сумасшедших: уже через несколько минут он как ни в чем не бывало был на ногах и спокойно поглядывал по сторонам. Я дал служителям знак отпустить его — интересно, что он будет делать. Ренфилд подошел к окну, смахнул остатки сахара и, взяв коробку с мухами, вытряхнул ее содержимое наружу, а саму коробку выбросил. Потом закрыл окно и сел на кровать. Все это удивило меня, и я спросил:

— Вы больше не собираетесь держать мух?

— Нет, — ответил он, — вся эта дребедень мне надоела!

Ренфилд, конечно, любопытный экземпляр. Все-таки интересно понять склад его ума и причину внезапных припадков. Стоп! Может быть, разгадка кроется в том, что сегодня его приступы были в полдень и на закате. Неужели солнце действует на психику некоторых людей так же пагубно, как луна? Надо понаблюдать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.