Писатель

Писатель

Имя и отчество он забыл сразу и накрепко, считая оные вербальными излишествами: собственно, таких слов не водилось в его лексиконе, мы решили определить их метафорами, не уверенные в правильности термина. Имя и отчество он называл гороховой белибердой, жабьими нежностями, бегемотным воркованьем. На фамилию свою — Форточкин — он злился из-за двух неблагозвучных согласных ЧК и предпочитал себя называть Фортони.

Однажды Фортони ехал в автобусе с оживленным толстым прикидоном (так окрестил он пассажира про себя), сосредоточенно думая, почему у Далилы Ивановны неполное помойное ведро. Так увлекся, что почти не ощутил толчка в бок, коим наградил его прикидон: — Брату писателю наше кудрявое гу-гу!

Фортони обращался к интеллигентам принципиально на «ты»: — Какой я тебе брат? Разве ты гренландец? Моего брата зовут Йо-хо-хо, он носит тюленью шкуру и живет в пещере. Представитель и ездит на собаках в ООН.

— Пулькин-Масляный, пишу всё. Моих выступлений жаждет толпа. Сначала шорохи, шепоты, хиханьки, хаханьки, потом, под гром оваций передают через ряды пачки денег. Недавно подписывал в магазине новую книгу, два носильщика собирали в мешки тюки ассигнаций.

— Кстати, купи мне билет. — Прикидон долго рылся в дырявых карманах донельзя измятой куртки — на пол посыпались кнопки, булавки, гвозди, банка клея, которая разбилась о ручку кресла, вымазав пальцы и обшлаг рубашки Фортони и… ни единой копейки. — Заплатил сегодня взносы за год во ФЬЮТЬ, — пробормотал он, — дочиста общелканили. Но вы, браток, не бойтесь, меня контролеры знают.

Подошли контролеры. Пока Прикидон орал на них, совал книгу под заглавием «Мымра», зачитывал фрагменты под басовитый рефрен «Предъявите билет», Фортони задумчиво вышел из автобуса и задумчиво пошел домой. Его нагнал писатель Пулькин-Масляный, он же Прикидон: — Все хотел спросить, почему вы не пишете и почему не выезжаете на свежий воздух? Вы же писатель, откуда не погляди — хоть слева, хоть сверху. А свежий воздух, кислород и прочее, великая сила, перо так и летит! Ну мне пора в ШНЫРЬ…

— Взносы платить? Отдай, пожалуй, куртку.

Фортони продолжал думать: — Дурак этот Прикидон. Будто его свежим воздухом сыт будешь. В городе, слава богу, и помойные ведра полны, и мусорные баки ломятся, и крысы водятся. Больно нужна деревня с ее крапивой. Да и по виду Прикидон какой-то шнырливый. Недаром в эту контору торопится. Ладно, черт с ним. — Фортони никогда больше минуты ни о ком не думал. Его занимали проблемы поважней: — Почему же у Далилы, хозяйственной бабы, такое скудное помойное ведро? Родственники, что ли, приехали? Эта саранча на все способна. Так и есть, и тот мусорный бак пустой.

Фортони завернул в свой подъезд и побрел по лестнице на четвертый этаж. Перед его дверью лежал целый батон: — Мать честная, а это откуда? Вот вам и ужин, господин Фортони. Хотя нет! Если я хочу стать писателем, надо бы перо достать. Не этой же дрянью шариковой писать! Прикидон может и прав. Он, правда, совсем забулдыга, но…устами забулдыги…А Далила-то Ивановна каждый вечер гуся выгуливает. Гуся на три романа хватит да еще на пару рассказиков, да еще голый гусь вещь сверхполезная. Решено, обменяю батон на гуся. Скажу, батон живой, сам размножается.

Он позвонил в соседнюю квартиру. — Здрасьте, Далила Ивановна. Вот принес вам в подарок волшебный батон, хочу на гуся поменять. Гусь-то вам ни к чему, с ним хлопот не оберешься, вычесывай его да в баню води, а у вас именины на носу.

Далила Ивановна была баба осанистая и скандальная, но тут и она онемела и выронила половую тряпку. Потом, охая, подняла и с неожиданной ловкостью угостила Фортони по морде: — Ах ты, пес вороватый, свои патлы вычесывай! Отдавай батон, ворец!

Его внезапно осенило: батон выпал из авоськи Далилы — из ее широченных ячеек не то что батон — паровоз выпадет. Да и гусь на буфете стоял фарфоровый — таким пером много не напишешь.

Фортони на всякий случай проговорил: — А батон все равно мой по правилам равенства! Вот так! Ишь разжирела на чужих батонах, в дверь не влазит! Он с достоинством повернулся, пошел по лестнице неведомо куда и пребольно получил пачкой соли по спине. На сем дело не кончилось. Соль рассыпалась, а сверху спускался подъездный профессор на костылях — костыль заскользил, профессор упал и угодил головой в пузо Далилы. — Ох простите, Варлам Варламыч, из-за этого отпетого ирода вы изволили пострадать. Пойдемте, я вас чайком с гусем угощу, мне гуся прислали из деревни, жир так и капает! А на тебя, нехристь, — кинула она Фортони, — уж будь спокоен, я Натан Спиридоныча натравлю!

Фортони брел неизвестно куда, ошеломленный новой инфомацией. Профессора Варлама он часто встречал в подъезде — тот пронзал его, бездельника, колючим взором и, на всякий случай, вешал замок на свое помойное ведро. Хорошая парочка с Далилой. Надо бы,

на всякий случай, у него костыли спереть. А кто такой Натан Спиридоныч? Величина трижды неведомая. В чинах, скорей всего, и родственник Далилы. Иначе к чему она будет про него рассказывать? Он потер ушибленную спину. Больно, стерва, саданула. Так гусь настоящий или фарфоровый? С Далилы станется, она способна чаю этому парню на костылях плеснуть, а фарфорового гуся для форса поставить. Кстати, как она его обозвала? Ворец? Недурно. Писателю надо запомнить.

Пришлось обходить огромный грузовик. Наверху стоял Прикидон и помогал сгружать листовое железо: — А, господин Фортони! Привет будущему писателю!

— Привет, как бишь тебя?

— Пулькин-Масляный, член ТАРАРАМА, обозреватель природы.

— Понимаешь, Прикидон, гусиного пера не могу найти. Нельзя же всякой дрянью писать.

— Чудак вы, господин Фортони. Настоящий писатель чем угодно пишет. Хоть палкой. Толстой лопатой романов пятьдесят написал да еще участок огромнейший вскопал. Вы химический карандаш найдите и для тренировки нищим жалобы пишите. Так, мол, и так, пережил восемь пожаров, сгорел комод с деньгами, прическа пострадала, подайте на батон…

— Иди ты к черту, Прикидон, я из-за батона сам пострадал. Тоже мне, сочинитель. Фортони махнул рукой и почесал затылок: — Здесь он прав, почему бы и не карандашом? На дороге сидел нищий и писал объявление, слюнявя химический карандаш: «Забыт на фронте рядовой пропавшего полка Натан Спиридоныч. Прошу выслать эшелон с гранатами и…и…» Вот тебе на…Этим Натаном грозилась Далила. Какой-нибудь тайный агент. Фортони взял карандаш и приписал: «…и…и…с конфетами».

Жизнь преподносит сюрпризы, это уж точно. Прекрасное начало любого произведения! «Жизнь преподносит сюрпризы…» и так далее. Ладно, с Натаном после разберусь. Фортони вернулся домой приплясывая, мигом очутился перед своей дверью, стал искать ключ. Из квартиры Далилы доносился пьяный тенорок профессора: — Зачем к тебе я тут приплелся на очень жизненный твой путь. — Восторженно кудахтала Далила, звенели стаканы, к входной двери прислонились костыли. Мою курицу скормила Варламу! Фортони забрал костыли и открыл свою квартиру. Пусть свои лекции на одной ноге выкаблучивает, профессор. Он застелил постель, полил цветы, пожевал кусок плесневелого хлеба, умылся и сел за стол. Может начать с характеристики карандаша? Ах, бумага. Откуда взяться бумаге? Он долго рылся по всем углам, нашел лист «Общества неплательщиков за карусели и подобные предметы», разгладил и положил перед собой. Какие, интересно, подобные предметы? Далила? Она вроде на карусель не потянет, а если завертится, пусть даже на улице, перекокошит прохожих и фонарные столбы, передавит всех дворников, собак и кошек. Вот профессор — иное дело. Он покрутится на одной ноге, махая костылями…стоп…..костыли-то у меня.

Ладно, пора за работу. «Жизнь преподносит сюрпризы, — написал Фортони, — у меня образовался химический карандаш.» То есть как образовался? Училище, что ли, у меня кончил? Поступил жалким графитиком, а вырос в орудие производства нищего Натана? Чушь нелепейшая! Но ведь жалкий графитик мог кончить курс у профессора Варлама? Как же, пойдет он к этому подонку, прихвостню Далилы, курокраду. Нет, дорогой Прикидон, писателем стать — не галоши грузить. Недаром ты железо ворочаешь. Беда — со знаками препинания у меня плоховато. Но ведь я не школьный учитель, а писатель, где хочу там и ставлю запятые разные, точки, тире…Да что это азбука Морзе? Пресловутой ахинеей голову забивать.

Фортони прошелся по квартире в поисках бумаги, поскольку объявление о карусели выглядело несолидно. Нашел пачку старых квитанций — на душе повеселело. Здесь на целый трактатус хватит, прикноплю к стене или еще лучше к спине паскуды Далилы, пусть читатель радуется. Слов у меня много хороших набралось. Начну и плевать на азбуку Морзе! Я не телеграфист, а…понятно кто. Итак. Роман назову «Пресловутая ахинея». Правда, я не знаю, кто такая «ахинея», кажется змея или столица чего-то там, а «пресловутая» вообще женщина с бородой, но тем интересней. Итак: «Коварнейший Натан, просторечиво в переулке прозванный (здесь бы словцо подлинней) Неточтобывообщеновпринципенеплатежеспособный с присущим ему хитроплетством отправил невинный химический карандаш, выгнанный с факультета знаменитым курокрадом профессором Варламом якобы на костылях, на разгрузку галош.» Здесь бы надо объективней, душевней про Натана. «Этого подонка, мягкосердечно и немного заискивающе, называли „душой фронта“, ибо от него зависели поставки гранат и конфет.»

Про конфеты лиричней, основательней, подробней. «Натан стоял, осыпаемый артиллерийскими залпами и розово-белыми фантиками». (здесь надлежит вставить объяснение о фантике. Тонкость такого объяснения уточняет мастерство писателя.) Итак: фантик это…Что за глупость! Фантик это. Сразу поймут, что я ни черта в них не понимаю. Пусть будет вставная новелла. Например: розовое чудо, телесное и однако бестелесное, кокетливо изгибаясь, едва шелестя прямой, слегка шурливой (т. е. шуршащей) оболочкой, жаждало наполнителя, посетителя, жильца…Фу! А почему бы и нет? Разве конфета не жилец фантика? Излишний критицизм — враг писателя. Продолжим: этот жилец на поверку (т. е. на язык) оказался сладким, липким (т. е. в пальцах) и юрким. Фантик задумался: сумеет ли он, справится ли он, удасться ли ему оседлать (нет), зажать (нет), скрутить сие непокорное существо, предназначенное для губ и языка? Нет, решил фантик, я слишком нежен и не гожусь для такой грубой работы. Пусть солдаты носят голые конфеты в сапогах или в галошах…

Фортони подошел к зеркалу. Измученное лицо, следы химического карандаша растеклись разводами пота. К чему я написал ерунду про карандаши да фантики? Кому это надо? Теперь понятно, почему писателей посылают железо разгружать, как Прикидона. Спросить бы Натан Спиридоныча, носят ли солдаты в сапогах голые конфеты или нет? Натан человек народный, хоть и тайный. Фортони открыл входную дверь. В соседней квартире шел спор, орала Далила:

— Я тебе, Варлам, на всю совесть говорю: если не посадишь его в тюрьму за кражу костылей и не потребуешь расстрела, быть тебе в тундре. Уж Спиридоныч постарается. Он тебе не ферт какой-нибудь, а районный прокурор.

— Далила Ивановна, а зачем он нищим перекрасился? — запел тенорок Варлама.

— А зачем ты профессором заделался? Всяк свою пользу ищет.

— Прошу не забываться! У меня официальный указ. Со мной сама знаешь кто советуется!

Фортони вошел к себе, сел на диван и тоскливо задумался. Для кого сочинять? Для Далилы, Варлама и прочего сброда? Ну что они понимают в конфетах и фантиках? Положим, в детстве иной раз перепадало. Нет, писатель должен решить проблему выбора. Уж во всяком случае, не обращать внимания на карамель и прочий липкий ширпотреб. Шоколад! Вот тема достойная героя! Фортони взял квитанцию и принялся писать: «Глубокой ночью среди утесов, косых и угловатых, безобразно рушащихся и омерзительно вздымающихся на берегу северного моря, напоминающего коварством своим, сутяжничеством и воровством некоего профессора, который продал костыли, нужные ему, по его (голословному) утверждению для потасовок с Далилой (абревиатура)…» А что такое абревиатура? Что-то вроде ахинеи, думаю. Ладно, не будем менять темпа. «…северного моря стояла молодая женщина, ломая деликатными пальцами плитку шоколада и громко полыхая фольгой, что напоминало грохот прибоя.»

В соседней квартире зазвенело тяжело и стеклянно, потом шум перешел в утробное уханье. Далила то ли рожает, то ли душит профессора, — решил Фортони. Упомянутая парочка сначала дралась у его двери, потом ввалилась в квартиру. Двадцать пальцев сжали два горла.

«Жизнь преподносит сюрпризы», — старательно вывел Фортони и обвел фразу изящной виньеткой.