Правосудие
Правосудие
Судебная система Флоренции, в сущности, не отличающаяся от судебных систем других средневековых итальянских республик, имеет ряд примечательных особенностей:
дублирование полномочий на самом высоком уровне: компетенция и сфера деятельности подеста и капитана народа во многом совпадают, желаемым для законодателей результатом являются их взаимный контроль и сдерживание;
«классовое правосудие» практикуется совершенно беззастенчиво, вполне сознательно и с откровенным цинизмом: за одно и то же правонарушение гранды или магнаты подвергаются гораздо более тяжелому наказанию, нежели пополаны;
жестокость правосудия: признание вырывается под пытками, а телесные наказания отличаются неслыханной жестокостью (отрубают конечности, выкалывают глаза, отрезают язык);
действует принцип единого судьи, к тому же чужеземца, назначенного на очень короткий срок (выше сказано о подеста и капитане народа);
отсутствие специальной коллегии судебных защитников, адвокатов, функции которых исполняют судьи и нотариусы, также выходцы из других городов и занимающиеся данной деятельностью временно (они составляют окружение подеста и капитана народа);
принцип коллективной ответственности: вся семья, весь клан расплачиваются (в прямом и переносном смысле) за обвиняемого своим имуществом, свободой, здоровьем и самой жизнью;
как и в политической жизни, исполнение полномочий отличается предельной непродолжительностью (судьи и нотариусы остаются в должности в течение сначала шести, а затем лишь трех месяцев), которая, очевидно, мотивировалась опасением продажности и пристрастности служителей правосудия, чем и объяснялся обычай приглашать судей и нотариусов из-за пределов Флоренции;
неукоснительное соблюдение права убежища, распространяющегося не только на церкви и монастыри, но и на дом обвиняемого, которого можно арестовать только на улице;
существование параллельной системы правосудия для представителей коммерции: специальный трибунал (Mercanzia), учрежденный в 1308 году для рассмотрения наиболее крупных дел, особенно за пределами города, а также трибуналы цехов и церковные суды по вопросам, относящимся к области канонического права;
церковная юстиция (foro ecclesiastico), которой, само собой разумеется, подлежат все служители Церкви, вторгается и в область светской юстиции, в частности в вопросы заключения брака. Зато во Флоренции времен Данте выходит из употребления знаменитый Божий суд, или ордалии (pugna, по выражению флорентийцев), хотя Данте остается его сторонником, подкрепляя свою позицию примером из истории: «Римский народ стяжал свою власть в борьбе, следовательно, обрел ее по праву» (Монархия, II, X).
Поражает количество людей, занятых в сфере правосудия: в 1291 году насчитывается 65 судей и 376 нотариусов, а в 1339 году уже 80 судей и 600 нотариусов — и это при численности населения около 100 тысяч человек! Этих людей побаивались, но вместе с тем над ними насмехались. Боккаччо рассказал историю о том, как трое молодых людей стянули штаны у судьи, родом из Марке, приглашенного во Флоренцию исполнять эту должность, как раз в то время, когда он сидел на своей судейской скамье, принимая клиентов (Декамерон, VIII, 5)! Удивляет и та роль, которую сыграли в литературном процессе служители закона, особенно нотариусы. Из числа наиболее известных назовем Брунетто Латини, учителя Данте, Лапо Джани, видного поэта и друга Данте, Франческо да Барберино, влиятельного моралиста. Впрочем, тут нет ничего удивительного: нотариус был человеком, получившим высшее образование, знавшим латынь, более или менее владевшим иностранными языками (особенно французским и провансальским), что в то время составляло необходимый культурный фундамент для занятий литературным трудом.
Общее впечатление, таким образом, неоднозначно. Прежде всего следует отметить подлинную страсть — если не к правосудию, то, по крайней мере, к процедуре; преднамеренное смешение политики и правосудия, не шокирующее никого, кроме их жертв, среди которых Данте. Это смешение проявляется, в частности, в 1302 году, когда черные гвельфы избавляются от побежденных белых гвельфов, которые, в свою очередь, никогда не простят победителям содеянного ими. Наконец, следует отметить устрашающий дух предвзятости, не ведающий ни жалости, ни простой снисходительности, не оставляющий ни малейшего шанса обвиняемому или, говоря точнее, побежденному, имеющий целью его физическое, политическое или экономическое устранение.
Отметим наиболее заметные особенности данной судебной системы. Прежде всего — пристрастность. Так, посягательства на собственность и личность карались конфискацией имущества или смертной казнью. Но можно было и откупиться, заплатив штраф и возместив убытки, наказанию подвергались лишь непосредственные исполнители преступления. Напротив, скандальная политическая пристрастность больно била по гибеллинам, не подлежавшим амнистии, белым гвельфам, побежденным в 1301 году, и магнатам. Так, в родах Ламберти и Йости, обвиненных в приверженности делу гибеллинов, все мужчины в возрасте от 15 до 70 лет были приговорены к смерти! Кроме того, с принятием «Установлений справедливости» 1292–1293 годов магнатов и грандов могли обвинить в насилии против пополанов: например, в том случае, если сидящий на коне гранд наезжал на улице на пополана. Магнаты и гранды не могли возбуждать судебный процесс против пополанов, по крайней мере, если речь не шла о преступлении против личности или собственности.
Что касается пыток, то они, следует отметить, в то время применялись повсеместно. В правовом отношении признание, вырванное под пыткой, имело законную силу, если было сделано после применения пытки и являлось «самопроизвольным» — как не подивиться такому лицемерию! Было ли признание получено во время или после пытки, явилось «самопроизвольным» или вымученным — главное, что оно получено с применением пытки. Заметим, что речь идет о признании, а не доказательстве. Известно, что одной из слабостей (если не сказать больше) современной французской судебной системы как раз и является то значение, которое придается в ней признанию, тогда как в англосаксонской судебной системе силу имеет только доказательство, представленное к тому же обвинением. Имела ли пытка своей целью получение детальных показаний? Так должно было быть, если бы ее применяли из любви к истине, а не по склонности к ужасам. Наиболее распространенной пыткой была дыба (colla или girella): несчастного, к ногам и рукам которого привязывали мешки, набитые камнями, вздергивали на веревке, а затем резко опускали, подвергая риску лишиться рук и ног. Закон предусматривал пытку для лиц, совершивших наиболее тяжкие преступления (убийство, разбой, поджог, чеканка фальшивой монеты, государственная измена); ее тем не менее применяли по простому подозрению, требованию народа (vox populi) или анонимному доносу. И сфера ее применения была весьма широка: от политического заговора до азартных игр.
Что же говорить о жестокости наказаний и их несоответствии содеянному. «Активный» гомосексуалист подлежал кастрации, своднику отсекали правую руку или ногу, налетчикам отрубали голову или вздергивали их на виселицу. Вору отрезали ухо, а в случае рецидива приговаривали к повешению; убийце отрубали голову; похитителя детей вешали; фальшивомонетчиков и поджигателей сжигали на костре или отрубали им правую руку; так же поступали со лжесвидетелями, если они не могли уплатить денежный штраф, превышавший размер причиненного ущерба. И эти жестокие наказания, вызывающие в нас ужас, применялись часто. В августе-сентябре 1303 года жители Флоренции стали свидетелями шести повешений, трех сожжений на костре и одного отсечения головы! Разумеется, казни совершались не в центре города, а на окраине, примерно там, где сейчас находится площадь Беккариа. И все же люди на улицах, среди которых было много детей (обожавших, если верить многочисленным свидетельствам, подобного рода зрелища), становились свидетелями истязаний, коим подвергались приговоренные на протяжении всего пути от тюрьмы Стинке: как правило, у них вырывали раскаленными щипцами куски мяса… Чтобы закончить описание этих ужасов, несколько слов о казни, предусмотренной для совершивших убийство с особой жестокостью, для наемных убийц и предателей. Это была так называемая propaggine («насаждение»): рыли яму, в которую опускали приговоренного головой вниз, и начинали медленно засыпать яму землей, пока тот не задохнется. Данте в «Божественной комедии» обрек на эту казнь пап, запятнавших себя симонией:
Повсюду, и вдоль русла, и по скатам,
Я увидал неисчислимый ряд
Округлых скважин в камне сероватом.
Они совсем такие же на взгляд,
Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни,
Где таинство крещения творят.
[…] Из каждой ямы грешник шевелил
Торчащими по голени ногами,
А туловищем в камень уходил.
(Ад, XIX, 13–24)
Не все наказания были столь ужасными. Встречались, однако, и менее жестокие. Такими были: привязывание воров к позорному столбу (berlina или gogna) на мосту Санта Тринита (во времена Данте, а позднее — на мосту Каррайя); публичное наказание кнутом; додумались и до столь необычного наказания, как помещение на фасад Дворца подеста или Дворца приоров позорных изображений предателей родины, банкротов, фальшивомонетчиков, а также осужденных за некоторые другие преступления.
В заключение пару слов о тюрьме Стинке, построенной в 1299 году, о санитарно-гигиенических условиях содержания в которой нетрудно догадаться: попасть в нее было равносильно прощанию с миром. В ней оказывались среди прочих должники (побывал там хронист Джованни Виллани), а также молодые люди, отправленные туда на некоторое время собственными родителями, чтобы «поучиться жизни» — среди воров, неверных жен (позднее, но в XIV же веке, для женщин создадут специальную тюрьму) и проституток.
Как бы ни шокировала эта жестокость, уместно вспомнить, что Данте, певец утонченной любви, с наслаждением придумывает казни более отвратительные, чем те, свидетелем которых ему довелось стать в родном городе. В неутолимом желании карать он расширяет перечень страданий. Приведем лишь один пример: похитителей священных предметов во Флоренции приговаривали к повешению. В «Божественной комедии» читаем:
Скрутив им руки за спиной, бока
Хвостом и головой пронзали змеи,
Чтоб спереди связать концы клубка.
(Ад, XXIV, 94 и след.)
Когда одна из змей жалила обреченного на муки, он вспыхивал и сгорал, обращаясь в пепел, чтобы тут же восстать из праха и снова подвергнуться нескончаемой казни.