2. Специфика прецедентных имен в прессе

2. Специфика прецедентных имен в прессе

Набор прецедентных феноменов, особенно функционирующих в печатных органах массового информирования (газеты, журналы), очень часто зависит от существующего политического строя, классово-политического устройства общества, социальной стратификации. Ясно, что в дореволюционное время структура и тематическая организация прецедентных феноменов, используемых в официальной публицистике, значительно отличалась от того репертуара вводимых советским идеологическим аппаратом социально и политически значимых имен, событий, призванных отражать новые классовые ценности, моральные установки. Проводилась жесткая селекция и регламентация прецедентных феноменов: одни из них принудительно навязывались, другие (имеющие отношение к религии, царскому прошлому и др.) – замалчивались и изгонялись из официальной культуры, переходя в сферу культуры неофициальной, маргинальной, «кухонной», лагерной.

Прецедентные феномены обычно усваиваются индивидом (1) неосознанно (в процессе семейного воспитания) или добровольно, в соответствии со своими склонностями, сферой интересов, занятий и проч. или (2) насаждаются «сверху», насильственно-протекционистски. В советской жизни уже начиная с конца 20-х гг. XX в. обозначился явный разворот в сторону второго типа. Культурно-идеологически значимые феномены должны были еще получить разрешение, санкцию вышестоящих властных органов, пройти официально-идеологическое «решето», отсеивающее «идеологически вредные» прецедентные имена и события.

По мере унификации и централизации советской печати в идеологическом, политическом отношении задавался, вырабатывался и набор прецедентных феноменов, используемых в пропагандистско-публицистическом стиле. Это понятно: построение нового строя нуждалось в его лингвополитической поддержке и обосновании при помощи некоторой суммы ключевых имен. Наиболее важными текстами, генерирующими прецедентные феномены, служили, конечно, работы К. Маркса, Ф. Энгельса, публичные выступления Ленина, а с конца 20-х и особенно с середины 30-х гг. – Сталина. Влияние ленинских работ на пополнение фонда прецедентных имен в 20-е гг. отмечал еще А. М. Селищев [Селищев 1928]. Типические, характерные приемы и обороты статей и книг Ленина, повсеместно изучаемых в Советской России, служили языковыми и стилистическими образцами для других революционных деятелей и работников печати. Лозунговость и тезисность – вот одни из ведущих языковых примет нового стиля. Тексты, выступления прочих революционных лидеров, художественные произведения более ранних эпох могли стать прецедентными в зависимости от ленинской оценки и от его внимания к ним, поскольку в советском дискурсе Ленин был не только авторитетным оратором, но стал и воплощением риторического идеала [Романенко 2002]. Иерархичность распространения, трансляции лозунгов и вообще прецедентных феноменов такова: партийно-политические идеологи (Маркс, Энгельс, Ленин, позднее – Сталин) ? высшая партийная верхушка ? партийно-политический аппарат ? массовые слои населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция). Митинги, массовки, собрания, съезды, конференции, пленумы – эти новые формы вовлечения людей в политическое строительство способствовали и быстрому внедрению прецедентных феноменов в языковое сознание людей в масштабе всей страны. Справедливы слова М. В. Панова, сказанные, правда, в другой связи (при обсуждении вопроса о распространении в русском узусе произношения, приближенного к письменной форме): «Распространилось благоговейно-почтительное отношение к печатному тексту (особенно официальному)» [Панов 1990: 47].

Эмигрантская пресса, в отличие от советской, строилась на следующих основаниях.

Во-первых, убеждение подавляющего числа эмигрантов в необходимости сохранения России (в старом понимании) за рубежом требовало активизации и воспроизведения тех прецедентных феноменов, которые служат культурными «скрепами» в национально-исторической преемственности.

Во-вторых, страх перед утратой «русскости», денационализацией «детей» (подрастающего поколения, воспитывающегося вне пределов страны, родной культуры, языка), остро ощущаемый и переживаемый старшим поколением, способствовал со стороны педагогов, философов повышенному вниманию к внедрению в сознание молодежи, к преподаванию в школах и институтах важных в культурно-историческом отношении событий, фактов, имен российской истории и культуры.

В-третьих, реакция на советские государственные символы, знаки, проводившие новые идеи и ценностно-идеологические ориентиры (красное знамя, пионерские галстуки), в эмигрантской публицистике была болезненной, острой и иронической.

Примечательно, что эмигрантская пресса осталась довольно равнодушной к иноязычным прецедентным феноменам (применительно к той эпохе). И это понятно: будучи погруженными в иной культурный контекст, в иные социальные и бытовые условия, такие феномены не вызывали у русских эмигрантов той живой эмоционально-языковой реакции, как, например, советские языковые символы.

Из нашего рассмотрения исключены автопрецеденты, поскольку они чаще всего представлены и используются в узком окружении индивида (в семейном общении, в профессиональном коллективе), изучение их требует сбора материала, основанного на индивидуальной речевой практике индивида.