Т.Д. Филимонова Немцы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Т.Д. Филимонова

Немцы

Изучению проблем брака и семьи в целом в немецкой этнографической науке, как отмечают сами немецкие ученые, уделялось до недавнего времени недостаточно внимания.{1} Что касается обычаев и обрядов семейного цикла, то им отведено больше места в специальных трудах и в работах регионального характера. Сведения о браке у древних германцев — предков немцев — мы встречаем уже в работах античных авторов, например у Тацита. О средневековых немецких обычаях и обрядах, связанных с заключением брака, данные содержатся в произведениях фольклора, в частности в эпосе «Песнь о Нибелунгах» и др.

Ряд подробных описаний свадьбы появляется с середины XIX в. В 1871 г. выходит книга Иды фон Дюрингсфельд и Отто фон Райнсберга-Дюрингсфельда, в которой наряду с описанием свадебных обычаев всех христианских народов Европы некоторые разделы посвящены обычаям отдельных немецких земель — Баварии, Швабии, Гессена, Вестфалии, Тюрингии, Мекленбурга и др. Однако теоретического осмысления обрядов в этой работе почти нет. В начале XX в. появляется специальный этнографический труд Пауля Зартори об обычаях и обрядах, первая часть которого посвящена обычаям семейного цикла. Используя широкий сравнительный материал, автор интерпретирует свадебные обычаи и обряды, следуя теории перехода человека из одного состояния в другое французского этнографа ван Геннепа. В двух работах Е. Ферле, вышедших в 1920 г. и 1937 г., рассматриваются свадебные обычаи и обряды. Вторая книга, специально посвященная свадебным обычаям и обрядам немцев, носит, однако, отпечаток расовой теории, идеализации как древнегерманского, так и немецкого общества 1930-х годов. Отдельные положения этой книги справедливо подвергнуты критике западногерманской исследовательницей И. Вебер-Келлерманн в ее работе о немецкой семье. В ней автор стремится рассматривать эволюцию семьи, семейных обычаев и обрядов в динамике и во всех социальных слоях, а не только в среде крестьянства, что было свойственно большинству этнографических работ других немецких исследователей. Описания свадьбы содержатся также в трудах регионального характера, посвященных этнографии отдельных немецких земель. Это работы Р. Андрее, А. Вреде, П. Зартори, А. Беккера, Э. Кюка, Е. Г. Мейера и др. С конца XIX в. отдельные сообщения по этой проблеме публиковались в журнале немецкого народоведческого общества. Многие вопросы семьи и брака нашли отражение в исследовании Августа Бебеля «Женщина и социализм», а также в труде советского социолога С. Я. Вольфсона.{2}

К началу XX в. у немцев все более преобладающим типом семьи становится простая (малая) семья, состоящая из двух поколений, количество детей в семье постепенно сокращается. В 1920—1930-е годы распространилась «цвайкиндерсистем», т. е. семья, в которой было не более двух детей. Однако в исследуемый период сохранялись еще и сложные семьи, особенно в сельской местности, состоящие из трех поколений, или же в районах, где господствовало право единонаследия, семьи, куда, помимо собственно семьи хозяина, входили и неженатые братья и сестры.

В семьях крестьян и ремесленников женщины активно участвовали в хозяйственной деятельности, в бюргерских семьях они в основном занимались домашними делами и воспитанием детей. Жены рабочих нередко наравне с мужьями были заняты на производстве.

Формы и мотивы брака на протяжении веков менялись, отношение к нему народа оставалось одинаковым вплоть до XIX в.: безбрачие и бездетность в народе осуждались, забота о здоровом потомстве была одной из главных целей брака.{3}

Со временем, отчасти в связи с вмешательством в брачные дела христианской церкви, многие термины, связанные с обычаями по заключению брака, меняли свое смысловое содержание и даже заменялись названиями, заимствованными из латинского языка (например, Kapulation — от лат. copulatio — соединение, совокупление).

С распространением и укреплением христианства стало всеобщим правилом соединение молодой пары священником, брак стал трактоваться таинством, карой за грехи прародителей Адама и Евы, сожительство до венчания церковью было запрещено. Однако бракосочетание не сразу приняло вид, свойственный ему в XIX в.; церковная форма, вытесняя брак, основанный на обычном праве, укрепилась лишь в конце периода средневековья и в начале нового времени, хотя брачное законодательство было принято уже в 1215 г. на четвертом Латеранском соборе.{4}

Как показывают некоторые строфы из «Песни о Нибелунгах», бракосочетание в средневековье фактически совершалось еще до венчания в храме (и это в высших слоях общества, где христианство укрепилось раньше). В Шлезвиге (например, в Апенраде) в конце эпохи средневековья законом было введено обязательное церковное венчание, но оно происходило еще не в церкви, а по древнегерманскому обычаю на площади под липой. Повсеместно вплоть до Триентского (Тридентского) собора (середина XVI в.), закрепившего средневековые догматы католицизма, венчание происходило на дворе перед церковью у так называемой «невестиной двери» (Brautt?r). Такой способ венчания сохранился в ряде местностей вплоть до XX в., как и в других странах, например в Швейцарии.{5}

На ранних этапах существования немецкого общества, по мнению Е. Ферле, свадебные обряды распадались на две группы, каждая из которых в свою очередь делилась также на две группы: Vertragshandlungen — действия, символизирующие договор, и Vollzugshandlungen — действия, осуществляющие его на практике. До того как обряд бракосочетания окончательно стал прерогативой церкви, последовательность брачной церемонии была такова: I. 1. Verm?hlung — во время этого обряда молодые давали согласие на брак, которое происходило в кругу родичей и скреплялось объятием и поцелуем (Vertragshandlungen). 2. Beilager — осуществление соглашения на практике, вступление в брачные отношения (Vollzugshandlungen). II. 3. Verlobung — заключение семейного договора между родами невесты и жениха о переходе ее в род мужа, скрепляемого клятвой или рукобитием, урегулирование экономических вопросов (Vertragshandlungen). 4. Trauung — оставление рода отца, переход в род мужа (Vollzugshandlungen).{6}

Церковь изменила последовательность брачной церемонии. По решениям, принятым Триентским собором, венчание в церкви стало обязательным, духовенство должно было следить, нет ли препятствий к заключению брака и случаев двоеженства. (В некоторых областях Германии двоеженство, как и во времена Тацита, допускалось фактически в XVI–XVII вв. Законы о запрете конкубината были приняты лишь в 1530 и 1577 г.). При заключении брака должны были присутствовать два свидетеля. Брак между родственниками до седьмого колена запрещался, хотя папой римским было разрешено брать жену уже пятой степени родства.{7} В соответствии с этими решениями светское обручение фактически слилось с церковным венчанием, брак стал заключаться по церковным канонам, супружеские отношения до венчания запрещались.

Однако реформаторы были против вмешательства церкви в брачные дела и не признали решений Триентского собора. Протестанты продолжали рассматривать брак как светский акт, обручение осталось правовым актом, обещанием вступления в брак. Венчание у протестантов было введено только в конце XVII–XVIII в.{8}

Еще долго (вплоть до XX в.) сохранялся обычай благословения молодых дома до венчания в церкви: родители давали соизволение на брак, желали благополучия и счастья. Так, например, в Дитмаршене (на севере ФРГ) сохранялся старинный обычай, в соответствии с которым Brautf?hrer (браутфюрер — буквально «руководитель невесты») вынимал из ножен меч или кинжал и, подняв его, произносил слова благословения и пожелания молодым много сыновей и дочерей:

Hier bewritte ik twee Kinder,

twee saliglicke Kinder;

Gott gewe en so vel junge S?hne

as de Kerkenдedder heft Trenne,

Gott gewe en sovel junge D?chter,

des freun sik beide Geschlechter.{9}

Здесь вырастила я двоих детей,

двоих счастливых детей;

Пусть Бог даст им так много сыновей,

сколько лестница скрепляет ступенек,

Пусть Бог даст им так много юных дочерей,

чему будут радоваться оба рода.

Также на востоке — в Фогтланде, во франконских и алеманских областях Юго-Западной Германии долго сохранялся обычай благословения молодых дома отцом невесты (или дядей, старшим братом) до венчания в церкви. В средневековье ни один брак не мог быть также заключен без согласия родственников.

По новому брачному праву католиков не каждый священник имел право венчать, а лишь тот, чьим постоянным прихожанином являлся хотя бы один из брачующихся.

Во второй половине XIX в. в результате конфликта католического духовенства с прусским правительством, многие приходы в пределах Пруссии остались без священников, что создало определенные трудности для части населения. Принятие закона о гражданском бракосочетании облегчило это положение (гражданский брак был введен во Франкфурте-на-Майне в 1850 г., в Бадене в 1869 г., в Пруссии в 1874 г., а с 1 января 1876 г. во всей Германии). Однако католическая церковь до сих пор не склонна считать гражданский брак законным, если он не подтвержден венчанием в церкви.{10}

Мотивы вступления в брак в XIX — начале XX в. в разных слоях немецкого общества были различны. Е. Ферле утверждает, что молодые тогда имели свободу в выборе брачного партнера и главным мотивом брака являлась любовь. Однако в своей более ранней работе, вышедшей в 1920 г., он говорит, что свадьба часто зависела от того, договорятся ли родители об экономической стороне брака. Это же подтверждает и известный немецкий этнограф Рихард Андрее, отмечая, что, хотя взаимная склонность и играла некоторую роль при заключении брака, главным фактором были материальные соображения. Браки были, как правило, не делом сердца, а сделкой (Gesch?ftssachen).{11} Для немецкого общества XIX в. была характерна сословная эндогамия.

В первой половине XIX в. в Германии, состоявшей из множества королевств, герцогств, курфюршеств и т. п., широко были распространены династические браки. Среди дворянства при выборе брачного партнера долго учитывалась знатность его рода. Как писал Ф. Энгельс, «для рыцаря и барона, как и для самого владетельного князя, женитьба — политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов»,{12} в обществе осуждались браки с представителями свободных профессий (композиторами, художниками, артистами). Девушки из дворянских семей, терпевших материальную нужду, часто вынуждены были зарабатывать на жизнь уроками, но выйти замуж за недворянина матери им не разрешали. Тем не менее в конце XIX в. «многие из молодых аристократов, не имея никаких средств к жизни, отбросили свой аристократический гонор и начали вступать в брак с дочерьми банкиров и разжившихся биржевиков».{13} Тогда же сословная эндогамия в одних слоях стала нарушаться, в других (в среде рабочих и батраков) — укрепляться.

Вопрос о взаимной симпатии не играл решающей роли и среди бюргерства: уже одни охранявшие его привилегии достаточно суживали круг, в котором бюргер мог искать себе подходящую супругу. В среде ремесленников, чтобы побыстрее стать мастером, стремились жениться на дочке или вдове хозяина (хотя любовные отношения подмастерьев с дочерьми хозяев карались). При вступлении в брак ремесленнику следовало доказать, что он имеет достаточно средств для содержания семьи, иначе брак был невозможен. Подмастерьям еще труднее было вступить в брак.{14} Что касается крестьянства, то, как писал в конце XIX в. Р. Андрее,{15} романтическая любовь в этой среде подвергалась осмеянию, ее скрывали, главным фактором здесь при женитьбе также являлись материальные соображения. В то же время крестьянин обращал внимание и на здоровье и на внешнюю стать невесты, ибо ему нужна была работница.

Вплоть до XIX в. в ряде земель Германии зависимые крестьяне могли вступать в брак только с разрешения помещика, нередко он по своему выбору женил и разводил, пользовался правом первой брачной ночи, закрепленным законом до XVII в.{16} Несмотря на то что помещик был заинтересован в приросте рабочей силы, тем не менее вступающие в брак облагались налогом.

При вступлении в брак детей владельца полного или половинного крестьянского надела помещик или монастырь, в зависимости у которых он находился, взимал с него налог (Bedemund) в размере 10 грошей и 12 гимптенов (Himpten) овса (гимптен равен 31 кг), если же в брак вступали дети бедняка (кассата), то 5 грошей и 6 гимптенов овса. Без свидетельства об уплате такого налога священник не имел права их венчать.{17} Свободная женщина, вступившая в брак с крепостным, сама становилась несвободной. Свободный горожанин, женившийся на крепостной, рассматривался городским магистратом как нежелательный элемент, так как во время конфликтов он мог использоваться господином, у которого находился на службе, во вред городу.{18}

Уже для второй половины XVIII в. в литературе встречаются сведения о различиях при выборе брачного партнера между отдельными слоями крестьян: владельцами полного надела земли, половинного и бедняками, хотя в это время еще были возможны браки между представителями всех этих слоев. С отменой же крепостного права и выкупом феодальных повинностей ситуация меняется. Лейтмотивом в брачных делах становится экономический фактор, суть которого отчетливо выражена в пословице «Деньги к деньгам» (Geld mu? zu Geld), и смешение с нижними слоями крестьянства является нежелательным. Деньги — главное для состоятельного крестьянина в браке; бедняки же довольствуются дополнительной парой работящих рук. Отныне чаще между собой начали вступать в брак дети кулаков и середняков. Владелец половинного надела мог еще жениться на дочери кассата, если она была единственной наследницей отчего клочка земли. Обычно же юноши из бедных семей женились преимущественно на девушках из своей среды.{19}

Стремление сохранить владения в рамках семьи привело к тому, что и в помещичьей, и в зажиточной крестьянской среде стали вступать в брак родственники (двоюродные, троюродные братья и сестры), хотя церковью такие браки и не одобрялись. К началу XX в. в крестьянской среде, например, на юге Нижней Саксонии троюродные братья и сестры уже не считались близкими родственниками и могли вступать в брак, тогда как браки между двоюродными, хотя и случались, но не очень поощрялись. Если же дети от браков между двоюродными братьями и сестрами, в свою очередь, вступали в брак между собой, это вызывало осуждение общественного мнения.{20} Таким образом, к XX в. по народному обычаю преимущественно запрещались лишь браки между ближайшими родственниками (т. е. родителями и детьми, родными братьями и сестрами), а также между крестным и крестницами (в прошлом между крестными одного и того же ребенка и даже между их детьми).

По семейному праву гражданского уложения, принятому в 1900 г., брак запрещалось заключать не только между прямыми кровными родственниками, но и между неполнородными братьями и сестрами, между свойственниками по прямой линии, между усыновителями и усыновленными детьми и их потомками, между внебрачными детьми и их потомками и их отцом и его родственниками.{21}

Во второй половине XIX — начале XX в., чем богаче была семья, тем большую роль при выборе брачного партнера играли экономические соображения. Уже в первой трети XIX в., например, в Магдебургской Бёрде стало возможным вступление в брак детей кулаков и середняков с представителями городской буржуазии, что нашло отражение в народной поэзии:

Mine mudder hat geseggt:

S?er schmeckt nich s?ute;

nimm dik keinen ossenknecht,

der hat schwarte foite;

nimm dik einen ?t de stadt

der geputzt schtebbel hat.{22}

Говорила мне матушка:

«Тебе будет несладко,

Если возьмешь себе воловьего

кнехта в яловых сапогах,

Возьми себе городского

в начищенных штиблетах».

В областях, где царило единонаследие, как например в Баварии, дочери крестьян, где хозяйство наследовал старший брат, вынуждены были нередко выходить замуж за бедных ремесленников или же оставаться на положении служанок в доме брата, отказавшись от мысли создать собственную семью. Одним словом, вплоть до XX в. браки и в крестьянской среде заключались не на небесах, а на земле и по расчету (Vernunftehe, буквально «брак по рассудку»).

Взаимная склонность при выборе брачного партнера играла большую роль в пролетарской среде — как у промышленных, так и у сельскохозяйственных рабочих. Западногерманская исследовательница семьи И. Вебер-Келлерманн отмечает, что среди пролетариев выбор брачного партнера был свободнее, так как они не имели собственности и были экономически независимы от родителей. При проведении полевых исследований учеными ГДР на вопрос о мотивах брака опрашиваемые из рабочих, вступившие в брак в 1920-е годы, отвечали: «Я любила его, он любил меня, это было решающим». В этой среде браки были чаще социально эндогамны. Сыновья безземельных сельскохозяйственных рабочих в заэльбских землях предпочитали жениться на ровесницах, чтобы иметь достойную партнершу для работы, например, при жатве (он косил, она следом за ним вязала снопы).

В Баварии же возник слой профессиональных сельскохозяйственных работников, которые входили в состав семьи хозяина, но лишались возможности создать собственную семью. По вышеупомянутому уложению офицеры и чиновники по-прежнему не могли вступать в брак без разрешения начальства, учительницы и другие женщины-служащие с выходом замуж увольнялись со службы.{23}

Брачный возраст в те или иные периоды в разных землях Германии был различным, что в известной степени обусловливалось многочисленными войнами, которые вела Германия на протяжении всей своей истории, и часто следующими за ними экономическими трудностями.

В средневековье брачный возраст был очень низким. Так, помещики предписывали зависимым крестьянам: девушкам выходить замуж в 14 лет, парням жениться в 18 лет. Так же и в городах в бюргерской среде девушки вступали в брак в 14–15 лет, а обручение иногда происходило уже в 8-летнем возрасте. Для 60—70-х годов XIX в. Р. Вуттке приводит данные по Верхней Саксонии, в соответствии с которыми в брак вступали начиная с 15 лет. В конце XIX столетия в северо-восточных районах (Мекленбург, Померания), а также в Рейнланде крестьянские девушки выходили замуж в возрасте моложе 20 лет, парни же обзаводились семьями в возрасте старше 25 лет, так как до этих пор все еще надеялись найти более зажиточную невесту. Сыновья же безземельных крестьян женились в возрасте моложе 25 лет на ровесницах. Нередко в крестьянской среде, например, в Баварии и других землях парень женился на избраннице лишь после смерти своего отца, если тот не давал согласия на брак. Случалось, что у них уже были дети.

В среде рабочих, по данным за 1900 г., 50 % юношей женились в возрасте моложе 26 лет на ровесницах, 40 % в возрасте до 30 лет. В 1921 г. средний брачный возраст у женщин был 26,8 лет, у мужчин — 30,1. По официальному законодательству начала XX в. мужчина не мог вступать в брак до совершеннолетия (21 год), девушка — выходить замуж до 16 лет. В наши дни в ГДР минимальный брачный возраст для обеих сторон по закону 18 лет.{24}

В XIX — начале XX в. в некоторых областях Германии, например в Рейнланде,{25} все еще большую роль в жизни сельского общества играли юношеские и девичьи союзы, в которые принималась молодежь в возрасте 16–18 лет, а иногда и полных 20 лет. Прием в союз «взрослых парней» или «взрослых девушек» был важным событием в жизни молодежи, проходил торжественно, с особым церемониалом. Вступающий в союз выставлял угощение. Юношам, принятым в союз (Burschenschaft), вменялось в обязанность опекать девушек из девичьих союзов (Rosengarten, дословно «сад роз»).

Члены этих молодежных союзов имели определенные обязанности по отношению к общине: девушки заботились об украшении цветами и зеленью к праздникам церкви или капеллы, а также других общественных построек. При тяжелых работах (например, очищении источников) им помогали юноши. Юноши со своей стороны принимали участие в похоронах односельчан и других мероприятиях. За их услуги община одаривала молодежь во время шествий на масленицу, пасху и иные праздники съестным для пирушки. Совместные работы и развлечения во время праздников предоставляли молодежи возможность присмотреться друг к другу.

Вплоть до наших дней местами (например, в Эйфеле, а также в окрестных деревнях в пригородах Кёльна, Бонна и других городов) сохранился широко распространенный в XIX в. обычай «продажи» девушек с аукциона (Mailehen, M?dchenlehen). По сведениям западногерманского этнографа М. Цендера,{26} старейшие свидетельства об этом обычае (Lehnausrufen — объявления о передаче девушки в «ленное владение» парню) относятся к концу XIV в. До XVIII в. аукциона не существовало, а девушек разыгрывали в Рейнланде, как и в других немецких землях, по жребию. В Брауншвейге этот обычай так и назывался «жребий»{27} (Kabeln от Kabel-Los). В XVI–XVIII вв. обычай был чаще связан с масленицей и лишь позднее перенесен на 1 мая, а затем кое-где и на пасху. Сведения об аукционе появляются в конце XVIII в. Разыгрывали девушек в возрасте от 16 до 26–28 лет (что косвенно свидетельствует о их брачном возрасте). В Люнебургской степи парень должен был идти вечером к доставшейся ему по жребию девушке. Если она его не пускала к себе, он обязан был поставить парням водку. Если в Северной Баварии парню нравилась девушка, то он в первое же совместное посещение трактира (гастхауза) давал ей кусок белого хлеба. Если девушка принимала хлеб и позволяла парню проводить ее, это означало, что и она имеет к нему симпатию.

В Рейнланде, если парень девушке не нравился, она вручала ему при следующей встрече цветок «толстого боба», что означало отказ. В округе Юлих девушка преподносила парню, который был ей люб, букет овсяных метелок с розой, а неприятному юноше — без розы. Парень должен был оберегать честь девушки, доставшейся ему по жребию или завоеванной им на аукционе, заботиться о ней, танцевать на праздниках. 1 мая в определенное время он посещал свою девушку, иногда дело заканчивалось сватовством.{28} В горной Баварии, кое-где на Нижнем Рейне, в Бадене и некоторых других местах, особенно на юге, в простонародье сохранился старинный обычай ночного посещения парнем девушки, некогда широко бытовавший во всех слоях немецкого общества, «свидания у открытого окна» (Fensterlen, Nachtfreierei) в лунные ночи.{29} Девушки-перестарки подвергались насмешкам, особенно на масленицу и 1 мая.{30}

Большую роль в деле знакомства молодежи играли и зимние посиделки, на которые собирались группы из четырех — восьми девушек — подружки и родственницы. Посиделки начинались часов в 7 вечера, парни приходили позднее, начинались различные игры, длившиеся до позднего вечера. В конце XIX — начале XX в. посиделки на селе формировались с учетом социально-экономического положения: дочери кулаков образовывали одну группу, дочери середняков и бедняков — другую, служанки объединялись в третью.{31} Хотя добрачные связи в Германии в конце XIX в. были довольно свободными, тем не менее родители следили за нравственностью дочери. Так, мать проверяла, сколько за вечер дочь связала (к началу XX в. вязание и вышивка заменили на посиделках прядение), и девушки старались побольше связать до прихода парней.

По тому, сколько девушка за зиму свяжет, о ее прилежании судили и односельчане. Если девушка поздно возвращалась домой и мало наработала за вечер, отец ее строго наказывал. Взаимоотношения парней и девушек корригировались как ими самими, так и общественным мнением села: о легкомысленно ведущих себя девушках или не умеющих скрыть свою интимную связь на селе судачили, а в их посиделочной группе от них отворачивались.{32}

Так, на Нижнем Мозеле на праздник виноградарей допускалась лишь местная молодежь безупречной репутации. В Брауншвейге к участию в праздничных состязаниях не допускались юноши и девушки, не обладавшие доброй славой. Девушкам с подмоченной репутацией на духов день парни ставили перед дверью соломенное чучело мужчины или же перед домом рассеивали мякину. Знаковый характер имели многие растения и цветы, которые ставили девушкам 1 мая. Так, например, в Ангальте посланная ветка терновника, черной бузины или шиповника означала позор девушки. Любимым же девушкам парни ставили 1 мая зеленое деревце.{33}

Даже в среде служанок и холостых сельскохозяйственных рабочих, где общение полов было наиболее свободным, незамужние молодые матери подвергались осуждению. Соблазнившего девушку юношу (если последствия были замечены) называли «пригорелым» (Angebrannten) и не допускали на посиделки. Над девицей совершался своеобразный суд: ей пели песню определенного содержания, после чего она уже сама не появлялась на посиделках.{34} По литературным данным в средневековье в Германии был широко распространен обычай пробной ночи, после чего молодые могли и расстаться. Согласно сельскому этикету парень совершал свой ночной визит не через дверь, а через чердачное окно. Если девушка забеременела, то быстро следовало обручение и венчание. Если молодой человек ее бросал, его осуждали. Внебрачные связи были и позднее. На 1896–1905 гг. 9,6 % новорожденных, а в 1915 г. 11,19 % были внебрачными.{35}

В городах знакомство девушки с парнем происходило во время прогулок на бульварах и в парках, на танцевальных вечерах, в театрах. Девушки из средних и высших слоев общества в возрасте старше 15 лет отправлялись на прогулку в сопровождении матери или кого-либо из домашних. Молодой человек стремился познакомиться с понравившейся ему девушкой. Если юноше это не удавалось, он, разузнав адрес, посылал ей письмо с просьбой разрешить ему посетить ее дом и представиться родителям. Если молодого человека принимали в доме, он должен был через несколько недель или сделать предложение или порвать знакомство. С конца XIX в. в немецком обществе вошло в обычай знакомство по брачному объявлению в газете. Чаще к такому способу прибегали мужчины, причем недвусмысленно высказывали пожелание, чтобы у невесты было богатое приданое. В 1921 г. в Германии издавалось пять брачных газет, кроме того, брачные объявления публиковались и в других газетах.{36}

Девушки и на селе и в городе гадали о любви и суженом. Особенно верными считали гадания в определенные календарные даты (в день св. Андреаса, Томаса, Иванов день, в рождественско-новогодний период, под пасху и некоторые другие календарные даты). В начале XX в. в печати появились сборники приемов гаданий под названием «Zauber und Liebe» («Чародейство и любовь»).{37} Верили также в действие приворотных средств.

У немцев есть много примет и пословиц, связанных с любовью и имеющих аналогии в фольклоре других народов: если девушка пересолила еду, значит, она влюблена; кому везет в карточной игре, тому не везет в любви; старая любовь не ржавеет, но и новая не пылает; если кто сядет на углу стола, тот 7 лет не женится или не выйдет замуж и др.{38}

Во второй половине XIX — начале XX в. у немцев единственной формой бракосочетания была свадьба (Hochzeit, «хохцайт»), сопровождаемая целым комплексом обрядов и обычаев. По мнению А. Шпамера, большая часть этих обычаев указывает на древний договорный характер заключения брака. Он считает, что у немцев никогда не было браков путем похищения невесты, хотя некоторые другие немецкие исследователи полагают, что такая форма брака в далеком прошлом существовала, и ряд немецких обычаев в виде пережитков сохранились от тех времен. П. Зартори также свидетельствует, что форма брака путем кражи невесты не фигурирует ни в законах, ни в обычном праве.{39}

* * *

В конце XIX — начале XX в. свадьбе предшествовал предсвадебный период разной длительности. Хотя решающим по-прежнему оставалось слово родителей (по семейному праву законнорожденный молодой человек, достигший совершеннолетия, при вступлении в брак должен был заручиться согласием отца, внебрачный — матери),{40} тем не менее молодые люди приглядывали себе девушку сами. Прежде чем заслать сватов, парень стремился где-нибудь на улице как бы случайно встретить полюбившуюся ему девушку и узнать у нее, согласна ли она будет стать его женой. В некоторых местностях сохранялся такой обычай: поздно вечером или даже ночью парень отправлялся к девушке, стараясь, чтобы его не увидели ее родители и сельские парни, стучался к ней («выстукивал» ее) и тайно сватался.

Если на его стук она не открывала дверь и ничего не говорила, следовательно, ему здесь надеяться было не на что. Если же девица впускала юношу к себе и давала согласие, то в воскресенье можно было идти свататься по всей форме. В Эйфеле и Гессене бытовал другой обычай: в воскресенье вечером парень приходил в дом к девушке, за которой ухаживал, с бутылкой вина или яблочного сидра и ставил ее на стол. Если девушка ставила на стол стакан, значит, она была согласна. Случалось, парень, долго ухаживающий за девушкой, являлся ее сватать, а в это время к ней с этим же намерением приходил другой. Тогда второму претенденту следовало уйти, однако если девушка провожала его до двери, то он выходил победителем, и первый парень, хотя он и долго ухаживал, должен был отступить.{41} В Брауншвейге если жениху отказывали, то на крышу его дома ставили старую корзину, чтобы все узнали о его позоре.{42} Вообще поднесенная парню пустая корзина означала отказ. Знаковое значение имело количество блюд и напитков, которые подавали на стол в доме девушки, когда жених приходил свататься. По ним он судил, желателен ли он в этом доме или нет.

Сватать невесту (сватовство — Werbung, Brautwerbung) шел обычно отец жениха или кто-либо из его родственников или друзей — человек находчивый, остроумный, уважаемый. В XIX в. этим занимался и брачный посредник-профессионал (Brautwerber, буквально «вербовщик невесты»). На севере его называли Freiersmann (буквально «женихов человек»), Freiwerber, Hillsw?cher, на юге — Heiratsmarm («хайратсман», дословно «брачный человек»), Schmuser, «болтун», Kuppler, «купплер», дословно «сводник». Лишь в очень редких случаях (на востоке Германии) сватала женщина (Freiwerbische). Жених, если он присутствовал при сватовстве, играл пассивную роль. О том, что пришел сват, часто становилось ясно уже по одежде пришедшего: в Южной Германии на верхней одежде свата было три рукава, в руке жезл, обвитый лентами, во Фрисландии — к поясу пристегнут меч (отсюда и название свата Degensmann).{43}

В городах Германии в конце XIX в. широко были распространены брачные агентства. Брачные посредники по просьбе клиента стремились разузнать все о семье невесты, ее приданом. К такому способу сватовства прибегали почти все слои городского населения. В начале XX в. Германия занимала одно из первых мест по числу брачных контор: например, только в Штуттгарте к началу 1930-х годов было 36 таких бюро.{44} В 20—30-е годы XX в. к помощи брачного посредника обычно прибегали лишь в тех случаях, когда невеста не принадлежала к кругу знакомых жениха.

Придя в дом невесты, сват начинал иносказательные речи о купле или продаже земли или скота, «о горячей каше» (одном из главных традиционных ритуальных свадебных блюд) и т. п., наводил незаметно нужные справки о благосостоянии семьи невесты и лишь затем приступал к выполнению данного ему поручения — к сватовству. В задачу свата входила также обязанность представить в благоприятном свете семейное и имущественное положение жениха. Когда истинная цель визита становилась ясной, сват не всегда сразу получал определенный ответ. Народ выработал серию приемов, символизирующих этот ответ. Так, например, в Хунсрюке и Эйфеле по старому обычаю, если сватовство встретило благожелательное отношение, то свату подавали ветчину с яйцами, если нет, то одни яйца или сыр (подобный обычай распространен во многих других местностях). В Вестфалии свата угощали бутербродом, это означало, что сватовство в высшей степени нежелательно. В Бергской области желанного свата потчевали пирогом, испеченным на сале, нежеланного приглашали чистить картофель. В некоторых районах свату подавали спички для разжигания трубки, это означало, что ответ будет благожелательным, если не давали — отказ.{45}

Если родители невесты были склонны к положительному ответу, через некоторое время они отправлялись с визитом к родителям жениха (Besicht или auf die Beschau gehen, т. e. идти осматривать строения). От этого посещения часто зависело окончательное решение, поскольку цель визита заключалась в основном в ознакомлении с хозяйством жениха. Однако нередко семья жениха прибегала к хитрости и, чтобы продемонстрировать свое благосостояние, на время заимствовала у соседей часть скота и другое имущество. В случае если визит заканчивался благополучно, то договаривались о сроке помолвки, жених шел к невесте и давал ей в качестве залога деньги (например, 3—10 талеров в Баварии). Возвращение жениху этих денег означало разрыв союза и было позорным. Если же родители жениха и невесты не могли договориться о приданом, то намечавшийся союз распадался, а между семьями иногда на долгие годы устанавливалась вражда.{46}

Помолвка, обручение (Verlobung, Verlobnis) имели и другие названия: der Verspruch, das Versprechen, die Versprechnis, т. e. «давать обещание», «торжественно клясться» и др. В других районах употребляли для помолвки термин Heirat (женитьба), некоторые филологи слово heiraten производят от heuren tun, т. е. «брать взаймы» или «покупать».{47} Помолвка являлась первым правовым брачным актом, в прошлом молодые после нее вступали уже в супружеские отношения, что и в XX в. нередко случалось в крестьянской среде. «Помолвленные перед Господом Богом являются супругами», — говорит вестфалец (Brutl? sind vor Gott Ebel?). Помолвка в Вестфалии рассматривается как вид предварительного брака (Vorehe), так как крестьянину не безразлично знать, будут у него наследники двора или нет. Поэтому в ответ на упрек священника, что невеста уже до венчания потеряла девственность, жених говорил, что он не «намерен покупать кота в мешке» (Jek k?p doch keen Katt in’n S?ck!).{48}

Помолвка проходила в присутствии родственников с обеих сторон. Это свидетельствовало о том, что в прошлом вопрос о браке молодой пары был делом всего рода, а позднее всей родни. С этого времени вопрос о браке считался решенным окончательно. В случае отказа от брака одной из сторон после помолвки отказавшийся должен был уплатить другой стороне неустойку. Данный обычай дожил до наших дней. Об этом говорит в своем романе «Местная анестезия» западногерманский писатель Гюнтер Грасс.{49} По свидетельству документов XVII в., в городе Оснабрюке, например, человек, нарушивший помолвку без достаточных на то оснований, даже изгонялся из города.{50} Старые воззрения о значении обручения как правового акта нашли отражение в опере Гуно «Фауст» (ария Мефистофеля: «Мой совет — до обручения дверь не отворяй, мой совет — до обручения ты не целуй его»).

В прошлом жених (Br?utigam, Hochzeiter, Hochziter) и невеста (Braut, Hochziteri) во время обручения обменивались подарками, которые закладывали основу их общего хозяйства. К концу XIX в., особенно в городе, подарки потеряли свое прежнее значение и фактически играли символическую роль — знак любви и внимания. Так, кроме кольца (перстня) жених передавал невесте деньги. В округе Саарбург между Мозелем и Сааром эта сумма составляла в XIX в. 10–50 талеров. В придачу к деньгам невеста часто получала шелковый платок, а иногда и золотой крестик с цепочкой. В Западном Эйфеле в начале XX в. жених обычно дарил невесте свадебные туфли, а невеста жениху — свадебную рубашку. (До XX в. ткань на рубаху невеста ткала сама.) Подаренную рубашку он надевал только на свадьбу, второй раз она надевалась на хозяина только в день смерти.{51} Часто во время помолвки (или перед свадьбой) одаривались также родственники с обеих сторон. До XX в. во время помолвки точно фиксировалось приданое невесты.

Помолвка в городе часто происходила за несколько месяцев, а то и лет до свадьбы, о ней в конце XIX в. сообщалось в газетах. Длительный разрыв во времени между обручением и свадьбой объясняется тем, что в городе женатые дети селились обычно отдельно, и родители невесты должны были полностью меблировать квартиру, обеспечить постельным и столовым бельем, а на это не всегда имелись средства. Зажиточным невестам как в городе, так и в деревне этого белья обычно хватало на всю жизнь.{52}

В сельской местности помолвка зачастую происходила за две-три недели до свадьбы, обычно в субботу. Помимо родственников с обеих сторон, на ней присутствовали и сельские парни под водительством старосты (шолтеса) юношеского союза. Подходя к дому невесты, где происходила помолвка, они сначала напевали одну песню:

О Sch?nste, Allersch?nste,

Was h?r ich von Dir?

О прекрасная, распрекрасная,

Что слышал я о тебе?

затем другую:

Ich habe mir eines erw?hlet,

Ein M?dchen, das mir es gef?llt.

Я выбрал себе одну девушку,

Которая мне понравилась.

Предводитель парней играл на дудке, а вслед за этим молодежь поднимала оглушительный шум, что вызывало в ответ лай собак по всей деревне. После этого юноши, имитируя дикое войско Водана, дважды проносились по деревне и возвращались к дому невесты. Жених приглашал всех парней (или только двух из них) в дом. Шолтес произносил особое изречение с пожеланием счастья обрученным. Молодых людей, оставшихся на улице, одаривали деньгами (если жених был из другой деревни) или же подносили им пива или водки, а невеста подавала им специально к этому дню испеченный белый хлеб (Hillichbrot), который шолтес делил между всеми. Жениху, который мало пожертвовал парням, устраивали «кошачий концерт». Правда, этот концерт не всегда означал порицание, часто его рассматривали и как средство отпугивания злой силы.

В ночь помолвки не забывали прежних поклонников невесты и поклонниц жениха: отвергнутому парню ставили на крышу соломенную бабу, а девушке, возлюбленный которой посватался к другой, на дерево перед домом сажали соломенного мужика. Покинутым парню или девушке надевали на голову корзину без дна (в Эйфеле), мякиной обозначали тропинку между их домами (в Рейнланде).{53}

Во время помолвки заключался брачный договор, который родители жениха и невесты подписывали и скрепляли рукобитием. Для иллюстрации приведем содержание одного из таких договоров, заключенных в одной из сельских местностей. После первых слов о любви и верности в договоре говорилось следующее: жених приносит своей невесте свою долю надела со всеми принадлежностями, полем, скотом и хозяйственным инвентарем. Невеста обещает принести жениху в приданое 50 талеров, двух волов, двух коров, одну лошадь, одного быка, двух полугодовалых свиней, двух овец с ягнятами, два мешка ржи, одну постель, три чехла на перину, одну большую и две обычные простыни, шесть полных и шесть половинных тиковых скатертей, двенадцать полотенец, одно парадное платье, один сундук, один ларь, один стул и одну прялку.{54}

После помолвки в некоторых сельских местностях (например, в Эйфеле) вплоть до XX в. считалось неприличным, если помолвленные совместно отправлялись куда-нибудь или жили под одной крышей.{55} В то же время в районах Западного Фогельсберга (Гессен), а также в Пфальце после помолвки невеста уходила недели на две в дом родителей жениха, чтобы, как не без оснований полагает П. Зартори, доказать им свою способность вести хозяйство. В других местах, например, в графстве Марк, невеста и жених демонстрировали свою сноровку в домашних делах лишь в день свадьбы.{56} В городе же обрученные совершали короткие прогулки обычно в сопровождении матери невесты или тетки, которые, однако, нисколько не смущали молодых своим присутствием, не мешали им обниматься и целоваться у всех на виду.{57}

В сельской местности нередко уже на второй день после обручения происходило оглашение в церкви и ратуше. Так, в Брауншвейге за 14 дней до свадьбы на здании ратуши вывешивалось объявление о состоявшейся помолвке и времени предстоящего бракосочетания. Подруги невесты вешали на объявление венок из цветов. Если же целомудренность невесты вызывала сомнение у общественности, к оглашению тайно прикрепляли соломенный венок. Обычно три воскресенья подряд происходило оглашение в церкви. В некоторых местах значительной распространение получил обычай, согласно которому обрученные не должны были находиться в церкви во время оглашения, по крайней мере в первый раз (область Берг). Считалось также, что присутствие родственников на оглашении принесет молодым впоследствии несчастье (например, в Брауншвейге, даже в городе). В Эхингене на Дунае невеста должна была при третьем оглашении надеть черный передник: она таким образом «печалилась о девственности» (um die Jungferschaft traure).{58}

После помолвки начинались приготовления к свадьбе. Обычно за одну-две недели до нее шли приглашать гостей. В конце XIX — начале XX в. это делали, как правило, сами жених и невеста, иногда кто-то из родственников или специальный распорядитель (организатор) свадебного торжества, аналогичный русскому дружке, — Hochzeitsbitter, «хохцайтсбиттер», Hochzeitslader, «хохцайтсладер», Platzmeister, «платцмайстер». Он нередко соединял в одном лице и приглашающего гостей, и распорядителя на свадьбе, и посаженого отца. В Баварии его сопровождали еще два лица: или сам жених, или его брат или кузен (Kranzlherr), а также комическая фигура (Henneklemmer, дословно «вор кур», или Hundwehrer, дословно «отгоняющий собак»), которая являлась родственником невесты. Последний играл на свадьбе роль затейника, позволявшего себе различные безобидные шутки и проказы, но и сам подвергавшийся насмешкам. Во время приглашения гостей он стремился украсть у них курицу, которую затем варил и съедал вместе с хохцайтсбиттером и женихом.

Отличительным признаком хохцайтсбиттера был длинный жезл с загнутым вверху крючком, украшенный красными и синими лентами, к его черному цилиндру или шляпе прикреплялась веточка розмарина или мирта. На груди жениха был приколот букет розмарина, у пояса висела шпага. Такая же шпага, украшенная у рукоятки лентами, являлась атрибутом «вора кур».{59}

В Рейнланде дружка нес повешенную через плечо флягу со шнапсом, а на шее или в нагрудном кармашке у него был пестрый платок. В XX в. в некоторых местностях Юго-Западной Германии дружка в любую погоду ходил с зонтиком (заменителем жезла).{60}

Там, где жених с невестой сами приглашали гостей, в каждом доме при их появлении ставили на стол каравай хлеба, от которого молодые должны были отщипнуть кусочек и съесть. Значимость хлеба как связующего звена встречается у немцев и во многих других обрядах. В данном случае этот обычай знаменовал собой, видимо, прием молодых в сельскую общину. В Бадене (в районе Донауешингена) невеста носила с собой корзину и в каждом доме получала так называемый «счастливый хлеб» (Gl?cksbrot). Этот хлеб крошили в «утренний суп» (Morgensuppe), который ели утром в день свадьбы до венчания. Во время приглашения невеста уже раздавала родственникам и друзьям свои подарки и получала подарки от них. В Гольштейне невеста собирала подарки также до венчания.{61}

На свадьбу приглашали родственников с обеих сторон до третьего-четвертого колена родства и ближайших соседей. Кроме того, невеста приглашала своих подруг — девушек на выданье, а жених — взрослых парней из своей деревни.{62} В прошлом в Баварии, например, бытовал обычай, согласно которому хозяева при приближении к их дому дружки прятались или несколько раз отказывались от приглашения, но затем все-таки принимали его. В одних районах звали на свадьбу всю семью, в других — только одного представителя. Вообще же люди считали своим долгом принять участие в свадебном торжестве. Если кого-то не приглашали на свадьбу, это рассматривалось как оскорбление, и иногда за это даже мстили. Если дружка хотел зайти в дом, где находился покойник, но он не знал об этом, его всегда стремились заранее предупредить, так как войти в такой дом с приглашением, по народному поверью, было все равно что «пригласить на свадьбу смерть». Часто дружка ехал верхом на коне, но если в брак вступали бедняки, он шел пешком. В некоторых местностях первой приглашали посаженую мать (Ehrmutter, Brautmutter, Altmutter), которая угощала дружку и его свиту яйцами со смальцем, а в Траунгау (Верхняя Бавария) сначала приглашали на свадьбу невесту, которая, завидев приближавшегося дружку, пряталась. Дружка (в Верхней Баварии его называют прокуратором, т. е. доверенным лицом), входя в избу, водил носом и говорил: «Мне кажется, мне кажется, здесь есть невеста» (Mir scheint, mir scheint, hier ist die Braut). Невесту в конце концов отыскивали, но она отказывалась от приглашения, говоря, что она плохо слышит или не понимает, о чем говорит прокуратор. Красноречие прокуратора и пылкость жениха в итоге брали верх, молодая давала жениху согласие и рукобитием скрепляла обещание прийти на свадьбу.{63}

Текст приглашения в Южной Германии был обычно кратким, а в Северной Германии были длинными речи дружки, часто в стихотворной форме. Так, в Рейнланде дружка, входя в дом с приглашением на свадьбу, говорил следующее: