Ымджугаму

Что такое ымджугаму? Дословно это означает: «выпивка, музыка и танцы». Эти три вещи, конечно, накрепко связаны между собой, а в Корее — более чем где-либо, не зря же в корейском языке существует специальный термин для этой триады. В «серьезных» книгах о Корее об этом почти не пишут, но ымджугаму — очень важная часть корейской жизни. Одно из стереотипных представлений о корейцах как об ирландцах Востока на самом деле не так поверхностно, как многие иные клише.

Любому, пожалуй, кто провел достаточное время в Южной Корее, хотя бы раз доводилось ночь напролет поглощать пиво или соджу (бесцветный спиртной напиток из картофеля или риса), «зависая» периодически часа на два в норэбане (караоке), где можно спеть, потанцевать или даже побить в бубен в такт любимой песне. И хотя Корея разделена пополам уже почти 70 лет, дух ымджугаму — корни которого можно искать в шаманских традициях или древних народных фестивалях вроде Тано (праздник середины лета, отмечается в 5?й день 5?го месяца, один из излюбленных и самых значительных традиционных календарных обрядовых праздников в Корее. — Прим. пер.) — настолько глубоко врос в корейскую культуру и быт, что и северокорейцы не утратили ни капли своей любви к нему.

Не стали исключением и их вожди. Ким Чен Ир очень любил закатывать вечеринки. Он был и изрядным выпивохой[69], а его любимый дорогущий коньяк «Хеннесси» — выбор и многих руководителей южнокорейских чеболей. Его круг также славился пристрастием к спиртному, не стал нарушать традиции и его сын, если верить рассказам экс-звезды баскетбола Дэнниса Родмана об их совместных увеселениях в городе-курорте Вонсан. Ким Чен Ын и Родман провели три дня, поглотив море текилы, водки и другой выпивки, катаясь наперегонки на гидроциклах и отдыхая на борту принадлежащей правящей семье 60?метровой яхты. В отличие от своего отца, коньяку Ким Чен Ын предпочитает красное французское вино — такой вот социализм.

А что предпочитают пить обычные корейцы? Они не могут позволить себе текилы. Большинство удовлетворяются такими напитками, как Янгок-суль государственного производства или знаменитым северокорейским пивом «Тэдонган» (да и то по особым случаям вроде свадеб или государственных праздников). Скорее всего они никогда не пробовали крепких фруктовых ликеров вроде Paektusan Blueberry Wine, которые продают только иностранцам[70]. Некоторые пожилые перебежчики говорили, что «настоящий» (то есть не кустарный) алкоголь — это роскошь, доступная практически только на государственные праздники.

Традиционно на дни рождения Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, а также на Новый год и 9 сентября (день образования КНДР) государство выдавало населению бутылки алкоголя. Эти дни были нерабочими, что практически гарантировало всеобщую пьянку. Сегодня, однако, государственная система распределения работает с огромными перебоями и рассчитывать на бесплатную выпивку не приходится. Но, поскольку капитализм уже пустил корни в Северной Корее, растет масштаб частной торговли алкоголем.

«Массовые» сорта пива — такие как «Тэдонган» — продаются повсеместно. В КНДР работают еще девять пивоваренных заводов (помимо того, что выпускает «Тэдонган»), что означает, что на момент написания этой книги в Северной Корее было больше компаний, производящих пиво, чем в Южной. Лучшая из них называется «Кёнхын (Kyeongheung)». Эта же компания управляет несколькими барами и ресторанами. Однако самым надежным, экономным и легальным способом набраться в Северной Корее — как и в Южной — остается соджу. Северокорейцы, распивающие соджу в общественных парках, — самая обыденная сцена. Самый известный сорт — «Пхеньянское соджу» (его можно было найти даже в Сеуле в дни «Солнечной политики»[71], в начале первого десятилетия XXI в.), но и в других городах есть свои сорта соджу.

Помимо «фабричного» алкоголя, северяне всегда отдавали должное домашнему спиртному. Для большинства жителей страны — особенно сельского населения и тех, кто испытывал нужду, — самогон оставался единственной доступной возможностью. Типичный северокорейский алкогольный напиток домашнего производства крайне прост в приготовлении: кукуруза, фрукты или женьшень ферментируются некоторое время в бутылке или банке, которая накрывается стопкой одежды, чтобы обеспечить тепло. Конечный продукт употребляется в семье производителя, продается или обменивается. Алкоголь гнали в Корее по крайней мере со времен династии Чосон (1392–1910). Южные корейцы тоже были завзятыми самогонщиками до 60?х гг. ХХ в., пока правительство не начало активную кампанию против них, запрещая каянджу (домашний шмурдяк) и побуждая граждан покупать фабричное соджу, более безопасное, чем самогон и прочие виды домашнего спиртного. Кроме того, промышленное производство соджу очень хорошо укладывалось в курс тогдашнего президента РК Пак Чон Хи на индустриализацию страны.

В Северной же Корее практика изготовления спиртных напитков на дому продолжилась. Домашний алкоголь в КНДР обычно называют нонтэги (или, иногда, нунджу). Большинство домохозяек умеют делать спиртное в домашних условиях, а те, у кого это получается лучше остальных, становятся местными знаменитостями. У них появляется возможность капитализировать свой талант, превратив изготовление спиртных напитков в небольшой бизнес. По словам одного из перебежчиков, процитированного новостным интернет-порталом (другие источники подтвердили эту информацию), торговля нонтэги собственного изготовления приносит вдвое против потраченного на зерно[72]. Остатки зерновой основы после получения алкоголя можно даже есть (о вкусе, разумеется, умолчим). Но похмелье после такого напитка считается исключительно невероятно мерзким.

Несмотря на то что производство нонтэги запрещено законом, все попытки его остановить были заведомо обречены на провал — и остаются таковыми. Те, кто должен искоренить эту порочную практику, сами не прочь время от времени хлебнуть этого пойла — как и любой житель Северной Кореи. Согласно рассказу одного перебежчика, примерно 80–90 % мужчин в КНДР выпивают каждый день. Есть даже популярная песня: «Воль, хва, су, мок, кым, тхо, иль — панджу», что переводится как «пьем в понедельник, вторник, в среду, четверг и пятницу, в субботу и воскресенье». Мужчины в Северной Корее пьют больше, чем их южные родственники, печально известные своей склонностью к пьянке. Женщины на Севере выпивают гораздо меньше, чем женщины на Юге, но и это начинает меняться. Поскольку трудящиеся женщины в КНДР постепенно становятся основными кормилицами семьи, они получают все больше свободы — и подвергаются все большему стрессу, который надо снимать вечером.

На другом краю света — в Пхеньяне, где бурно формируется новая капиталистическая элита (и растет благосостояние элиты традиционной), новые бары и рестораны появляются как грибы после дождя[73]. Есть несколько баров с собственными пивоварнями, предлагающие собственные лагеры и эли. Многие зажиточные горожане проводят в пивных все вечера напролет после работы — как и рабочие в Сеуле. Импортный алкоголь и, конечно, более дешевое соджу также пользуются большой популярностью в ресторанах, многие из которых работают круглосуточно, предлагая гостям и музыкальное сопровождение. Особенно ценится виски — и не только как напиток, но и как жидкая валюта: бутылка хорошего виски может заставить полицейского в нужный момент закрыть глаза на какое-то правонарушение, профессора — поставить высокую оценку; она же обеспечит иностранному туристу особо теплый прием.

Еще одним вариантом ночных развлечений для отягощенного лишними деньгами горожанина является пходжан мачха — передвижная распивочная. Эти оранжевые импровизированные придорожные забегаловки в Южной Корее на каждом шагу. В Северной Корее (по крайней мере в Пхеньяне) они также попадались примерно до конца 80?х годов ХХ века. В конце концов власти запретили их, но сегодня они с триумфом вернулись.

В отличие от Южной Кореи в Северной принято устраивать вечеринки дома. Представители всех слоев общества без исключения любят собираться у кого-либо и устраивать совместную трапезу (продукты приносят все), отмечая, например, дни рождения или иные поводы. В стране, где общественное поведение находится под достаточно жестким контролем, домашние посиделки — естественный способ расслабиться и выйти из-под этого контроля. Те, кому довелось попасть на такое мероприятие, могут засвидетельствовать, что количество выпивки там заставило бы южных корейцев захлебнуться от зависти. Одна перебежчица призналась, что в Сеуле ей никогда не бывало так весело, как на подобных посиделках в ее родном городе. Она и ее подруги танцевали под южнокорейские и западные хиты (см. ниже), заливаясь нонтэги. Они подсоединяли USB/DVD/MP3?проигрыватель к большим колонкам и запускали музыку с USB-накопителей.

Студенты пхеньянских вузов живут с родителями — как и их одногодки в Сеуле. Из-за этого им трудно устраивать подобные вечеринки дома — зато к их услугам заброшенные пустующие дома, которых в городе предостаточно. Некоторые особенно страждущие парочки укрываются в таких домах, чтобы заняться сексом. Вопреки расхожему мнению, некоторые студенты даже радуются, когда их отправляют на обязательные сельские работы из города. Родителей, конечно, бесит, когда их отпрысков забирают из аудиторий на подсобные работы в каком-то медвежьем углу, но сами студенты используют эти поездки для того, чтобы устраивать ежевечерние (переходящие в ночные) увеселения и встречаться с представителями противоположного пола.

Еще более оживляют такие вечеринки песни под гитару или иной инструмент, которым владеет кто-то из участников. Как и везде, тому, кто умеет играть на гитаре и петь, обеспечено повышенное внимание — в том числе и со стороны женщин. Соджу помогает поддерживать нужный градус развлечения, и даже перебои (почти неизбежные) с подачей электричества не могут прервать посиделки, которые продолжаются при свечах.

Караоке-машины (на Юге заведения для караоке называют норэбан, на Севере — Хвамён панджу ымак), оснащенные архивом песен для пения под фонограмму, попадаются и в домах хорошо обеспеченных людей. Такая аппаратура — обычное дело в Южной Корее, но большинство сеульцев, пожалуй, были бы сильно удивлены, узнав, что некоторые пхеньянцы держат их дома[74]. Желающий выступить набирает номер, соответствующий выбранной им композиции, и динамики начинают транслировать нужную фонограмму. На экране появляются строки из песни, подсказывающие поющему слова; он пытается попасть в тон, а его друзья танцуют или хлопают в такт. Если караоке-машина оборудована только одним микрофоном, желающие подпеть солисту сооружают импровизированные микрофоны — вставляют в горлышко бутылки ложку и поют в чашечку-черпало.

В наши дни иностранная музыка все чаще проникает в Северную Корею благодаря прежде всего MP3?плеерам. Дешевые плееры завозят из Китая (так же как и MP3?файлы) — на чанмаданах их можно купить примерно за 8 долларов. Конечно, беднякам и такое не по карману, но те, кто, так или иначе, занимается торговлей или каким-либо иным образом адаптировались к новой капиталистической реальности Северной Кореи, вполне могут их себе позволить. Родители покупают такие плееры подросткам в образовательных целях — но молодое поколение с гораздо б?льшим энтузиазмом забивает архивы плееров южнокорейской поп-музыкой, чем какими-то учебными программами.

Северокорейский поп существует, но вот «крутым» или «клевым» его назвать никак нельзя. Конечно, есть множество песен о любви, но лексикон этих песен практически стерилен. Есть и другие песни — но ни один нормальный подросток ни за что не станет их слушать: они восхваляют правящую семью, воспевают упорный труд, захлебываются в ностальгии по родным городкам и матерям[75]. Иногда люди даже вышучивают такие песни; один из наших источников рассказывал, как пхеньянские студенты дурачились, распевая в шутовской манере старую пропагандистскую песню «Нагаджа, нагаджа» («Вперед-вперед!» в несколько вольном переводе) всякий раз, когда они выходили из комнаты.

Южнокорейские поп-звезды поют о любви, сексе, ссорах и разрывах — обо всем том, что так интересно подросткам, переживающим гормональный взрыв. Стоит еще раз отметить, что северяне — не роботы, и именно поэтому местная поп-музыка особо и не приживается на MP3?плеерах северокорейской молодежи. Их не останавливает то, что южнокорейская музыка запрещена законом и обладание ей — повод для наказания. Так же как в случае с телепрограммами и фильмами, те, чьих детей застукают за прослушиванием южнокорейской музыки, должны быть готовы откупиться. Иначе им грозит потеря работы — или еще что похуже. Но это не останавливает никого.

Сказанное не означает, что северокорейскую поп-музыку не слушает никто. Многие северокорейские песни исполняются с характерным «битом» ппонччак, сложившимся под влиянием японского жанра популярных песен энка в колониальный период. Песни в этом стиле популярны у возрастных корейцев по обе стороны ДМЗ, причем на Севере на него оказала влияние еще и советская музыка — звук таких песен чуть более «оперный», романтический, хотя как на Юге, так и на Севере их записывают через MIDI-секвенсоры, задающие ритм. Одному из авторов удалось раздобыть у северокорейского водителя автобуса USB-накопитель с примерно двумя сотнями таких песен. Многие из них переполнены бесконечными отсылками к Чангун-ниму («Великому полководцу»), известному также под именем Ким Чен Ир[76]. Но если не обращать внимания на слова, легко можно представить многие такие песни, изливающиеся из открытого окна южнокорейского такси, за рулем которого устроился пожилой водитель.

В Северной Корее существует несколько широко известных музыкальных коллективов. Все они созданы правительством и являются в буквальном смысле национальными институтами. Среди наиболее популярных были Ансамбль электронной музыки «Почхонбо» и Оркестр легкой музыки «Ванджэсан». Оба были созданы в 1980?х и названы в честь сражений, в которых в свое время принимал участие Ким Ир Сен. Есть еще Оркестр «Ынхасу», в котором некогда пела жена Ким Чен Ына, Ли (Ри) Соль Джу.

Согласно статье, опубликованной в южнокорейской газете Чосон Ильбо, участники этих групп были расстреляны в 2012 году. Тогда утверждалось, что певица Хён Сон Воль[77] (участница Ансамбля электронной музыки «Почхонбо») была когда-то подружкой Ким Чен Ына, возобновившего с ней отношения после смерти Ким Чен Ира (в декабре 2011 года), который не одобрял их союз. Однако госпожа Ли не потерпела рядом с собой очевидной соперницы, поэтому госпоже Хён пришлось уйти (точнее, от нее пришлось безжалостно избавиться). Компанию ей составили ее коллеги-музыканты, обвиненные в изготовлении порнографии (обвинения были, конечно, сфабрикованы). Говорили даже, что в изготовление порнографии была вовлечена сама Ли Соль Джу, а казни были призваны это скрыть и похоронить тему навсегда.

На деле, однако, такие истории почти всегда не слишком достоверны. Чосон Ильбо — тесно связанная с правительством и разведслужбами Южной Кореи — известна своей любовью к сюжетам, основанным на безымянных источниках из разведки. В этих сюжетах Северная Корея выглядит или воплощенным злом, или эксцентричной, на грани сумасшествия, страной, а иногда и тем и другим одновременно[78]. В свою очередь, это укрепляет позиции южнокорейской разведки внутри РК, особенно в период, когда эта служба сталкивается с бесконечной чередой попыток реформировать ее, поскольку она, дескать, слишком политизирована. Поскольку такие сюжеты невероятно сложно как подтвердить, так и опровергнуть, репортеры международных СМИ принимают их как данность и распространяют в том виде, в котором получили. В случае с Хён Сон Воль авторы этой книги могут благодаря очень хорошо информированному и надежному источнику с уверенностью сказать, что она не только жива и здорова, но и ни в коем случае не вышла из фавора правящего режима[79].

Как бы то ни было, северокорейские власти, похоже, негласно признают, что «Почхонбо», «Ванджэсан» и им подобные коллективы слишком сильно отдают нафталином. Возможно, в ответ на неудержимое наступление «Корейской волны» — халлю — с Юга власти Северной Кореи решили завести собственный правильно-современный «девчачий» ансамбль с короткими юбочками и гламурными прическами. Группа «Моранбон», предположительно созданная Ким Чен Ыном лично, показывает, что власти пытаются придать пока лишь складывающейся новой северокорейской эстетике эпохи «Кима Третьего» глянцево?модерновые черты. В отличие от южнокорейских девичьих групп, девушки в «Моранбоне» сами исполняют инструментальные партии. Как и стоит ожидать от звездных выпускниц системы, способной с поистине лазерной точностью режиссировать гипермасштабные события вроде фестиваля «Ариран», игра девушек исключительно профессиональна — и так же исключительно зажата. Они исполняют кардинально обновленные версии старых революционных песен, а также заигрывают с американской поп-культурой — то сыграют тему из «Рокки», то выпустят на сцену Микки-Мауса[80]. Ничего подобного не было возможно при Ким Чен Ире. Справедливости ради — их стиль, конечно, больше всего напоминает эстраду 80?х; южнокорейский поп — это двадцать первый век, и не «Моранбону» состязаться с «К?попом» за внимание ушлых северокорейских подростков, хотя короткие прически солисток пользуются некоторой популярностью среди пхеньянских школьниц.