Люди плуга

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Люди плуга

Свершилось! дерзостный варяг

Богов славянских победил;

Один неосторожный шаг

Свободный край поработил!

М. Лермонтов

В четвертой, «скифской» книге своей «Истории» Геродот приоткрывает для эллинов завесу над таинственным для них народом причерноморских степей. У одного из скифских племен он отмечает самый характерный, с его точки зрения, признак — возделывание земли. Ведь эллины никогда этим не занимались всерьез — сама природа противилась. Житницами Греции были Египет, Родос, Сицилия. Со времен Великой колонизации, начавшейся в VIII веке до н. э., к ним прибавилась Скифия. А с VI века до н. э. афинский тиран Писистрат устроил так, что все корабли, посещавшие его гавани, обязаны были делиться своими зерновыми грузами — в виде пошлины. Поэтому Геродот выделяет один из скифских народов как пахарей, или земледельцев. Причем называет их по-разному: в семнадцатой главе он употребляет слово аротеры, а в следующей — его синоним георги. Греки не заботились о выборе терминов, им важно было передать то, что за ними скрывалось. А этот особенно красноречивый эпитет истолковать двояко было невозможно. Греки переносили его и на другие народы, напоминавшие им своим образом жизни скифов.

Но тут мы вступаем в такой лабиринт, по сравнению с которым жилище Минотавра может показаться невинной детской загадкой. Дело лингвистов выяснять, какими путями пришли к разным народам почти одни и те же слова. Но нельзя не удивляться, когда улавливаешь что-то родное в давно умерших языках. Древневерхненемецкое boso (злой) и славянский бессанскритские deva (бог) и русское диво, vach (говорить), man (думать) и русское мнить, jam (держать) и яма (ловушка); валлийское bran или ирландское broin (ворон) и славянское вран; кельтское drogon (колесо) и русское дроги (а возможно, и дракон, часто изображавшийся кусающим свой хвост); древнескандинавское busk (куст) и наша бузина; древневерхненемецкое brunja и русское броня (кольчуга); валлийское dol, означающее луг; древнескандинавское kisi (кот); древневерхненемецкое и древнеанглийское iw (тисовое дерево, ива); валлийское medd (мед и медовый напиток) — все это следы тех времен, когда в Индоевропе был один язык, принадлежавший одному народу. Конечно, не все слова прошли прямой и короткий путь, прежде чем утвердились в новой языковой среде. Корнуэллское methic (врач, медик) или древнеанглийское calc (шип подковы), например, явно не местные, они появились после знакомства с римлянами. Но ведь и латинский язык принадлежит к индоевропейским, значит, корни — еще глубже. Уже говорилось, что слово «мед» восходит к санскритскому mada — опьянение. Греческие kalos (красивый) и agora (место собраний — это санскритские kaljana и agara (жилище, то есть в сущности тоже место собраний), а на севере Европы этому понятию соответствовала руна gar (огороженное место, двор, сад), лежащая и в основе глагола охранять, беречь (gardera по-шведски), о чем свидетельствуют имена богов —  хранителей Гардеба, Гардота и Гардиньи (Гарджины) — возможной пары одного из них.

Славянская общность распалась примерно в III веке. Во всяком случае, именно тогда поляки начали решительно осваивать междуречье Вислы и Лабы и окончательно закрепились на тех землях в IV веке, стронув с места другие племена. Столетие спустя перебрались в Богемию и Моравию чехи. Еще через сто лет словены заселили северное побережье Дуная вплоть до Каринтии, вытеснив оттуда кельтское племя карнов, давшее название этой области, а в VII веке они перешагнули Дунай и мощным броском заняли территории бывших римских провинций Мёзии, Македонии и Фракии. Смешавшись с вторгшимися с востока тюркскими племенами булгар, приведенными из Приазовья ханом Аспарухом, эти славяне образовали новую нацию — болгарскую. Их западными соседями стали сербы и хорваты, осевшие в Иллирии (Далматии) -тоже бывшей римской провинции.

В результате кашубы, лужицкие сербы, поляки, словаки и чехи составили западнославянскую языковую общность; болгары, македонцы, сербы, словенцы (хорутане) и хорваты — южную. В X веке славянская Европа представляла собой калейдоскопическую картину, но бодричи и лютичи, лужицкие сербы и белые хорваты, чехи и словаки, моравы и висляне, поморяне и поляне, слензяне и серадзяне, ленчане и мазовшане, куявяне и пруссы, ятвяги и волыняне — все они разговаривали на едином праславянском языке, возникшем где-то на рубеже 3 и 2-го тысячелетий до н. э.

К востоку от Карпат обосновалась третья славянская общность — восточная: вятичи (верховья Дона и Оки) и древляне (по Припяти), дреговичи (между верховьями Припяти и Днепра) и дулебы (по реке Прут), кривичи (от Чудского озера до верховьев Волги) и поляне (в районе Киева), радимичи (в междуречье Днепра и Десны) и северяне, или северцы (по Десне, Сейму и Суле), словене (у озера Ильмень) и тиверцы (по низовьям Днепра), уличи (в низовьях Южного Буга) и белые хорваты (в верховьях Днестра, по соседству с западными славянами). Правители первых славянских государств — Само и Болгарского в VII веке, Киевского и Новгородского в VIII, Великоморавского и Польского в IX — поначалу общались между собой на том же старославянском языке. В IX веке на него переводятся многие греческие рукописи, прежде всего — церковные. Но он уже стал непонятным для западных соседей: готы, принявшие в IV веке христианство, дополнили свое слово «славан» еще одним значением — молчать. Славяне сделались для них «немыми», «немцами». Как, по-видимому, и они сами для славян. И тогда же у восточных племен родился новый язык — древнерусский.

На стыке этих трех групп образовался как бы финно —  угорский буфер: с 560-х годов до конца VIII века там был Аварский каганат, а с 896 года эту территорию заняли мадьяры (венгры, угры), порвавшие связи с Хазарским халифатом и переселившиеся на запад. Анализ гидронимов показывает, что граница славян с германцами дольше всего держалась по Одре, а с балтами — по Припяти. На нижнем Дунае славяне граничили с фракийцами, на среднем — с венграми, на верхнем — с кельтами.

Древнерусский язык… Он доводил до Киева. И до Новгорода. Пожалуй, наиболее ожесточенные споры вот уже не одно столетие ведутся вокруг происхождения слов «Русь, русские», «Россия, россы». Суть этих споров, точнее —  их методологию, метко подметил Пушкин. Поставив эпиграфом к одной из глав «Евгения Онегина» слова Горация «О rus!» («О поле!»), он в шутку перевел их вполне славянофильски: «О Русь!». Тут даже и базу некую можно подвести: rus по-латыни означает еще и деревню, поместье, а разве Русь не была в пушкинское время страной полей, деревень и барских усадеб!

Изыскания, едко высмеянные еще Добролюбовым, нет —  нет да и появляются на страницах популярной прессы. Из них можно, к примеру, узнать, что Ахилл был русским князем (вывод: «Илиада» — славянский эпос), а «настоящее» имя Патрокла — Петрок. Есть и обратные утверждения: что, скажем, Боброк — на самом деле русифицированный англичанин Боб Роук.

Поле для фантазий куда как широко. Что взять за основу? Древнеиндийское rasa (влажность) или rudra (красный)? С первым понятием явно связаны греческое drosos, латинское ros (роса) и, по созвучию, rosa (роза), а также общеславянская русалка — жительница вод. Со вторым — общеславянская руда (кровь). Соответственны и выводы: «руссы — обитатели влажных местностей, насыщенных реками и озерами»; или: «руссы — самое кровожадное племя Европы». Но стоит обратиться к другим языкам — голова идет кругом. У испанцев rusco — падуб, остролист; у гаэлов ros, а у кельтов ross — мыс (ros и rus у них — озеро); у немцев Ross — конь (вспоминается Рахш, конь Рустама, и по аналогии с его именем — «блестящий, сверкающий» — арии и Луг); у валлийцев rhos — пустошь. А греческое drus (дуб), «народ Рос» в Вертинских анналах, у Иордана (росомоны — «люди рос») и у восточных авторов VI–VII веков, «народ Рош», упомянутый в VII веке до н. э. пророком Иезекиилем, «народ роха» (красный), известный Льву Африканскому…

И одно ли и то же слова «рус» и «рос»? Судя по тому, что латинское russus (красный) легко перешло в итальянское rosso с тем же значением, — да. Чередование о/у характерно и для нашего языка: ноль — нуль, тоннель — туннель. Однако аналогичная пара в греческом —  drus (дуб) и drosos (роса) — наводит на противоположные размышления: не образовались ли от первого «руссы», а от второго «россы»? Но корень здесь явно не ру/ро, а др/тр, он присутствует в названиях фессалийского племени дриопов, фракийского — дроев и малоазийского — дрилов, в именах кельтского бога Бальдра, фракийского царя Дрианта и греческой нимфы Дримо, фракийских городов Дрий и Друзипара, греческого города Дримы и острова Дримуса близ Клазомен. На современной карте этот корень легко отыскать в гидронимах Вардар, Вистрица, Драва, Дрилон, Дрина, Друенция, Нитра, Одра, Струма, Стрый, Трнава…

Вопрос действительно не из простых. Тут, как советовал Козьма Прутков, надо «смотреть в корень», дабы не терять времени на поиски родства, допустим, между «поросенком» и «папиросой». А выявить общий корень в разноязычных словах непросто. Вот четыре слова: латинское palam, славянское «поло», шведское fala, древнегреческое polos. Казалось бы, сходство, а значит, н этимологическое родство несомненны. А между тем одно в этом ряду лишнее. Если первые три понятия означают соответственно «открыто», «равнина, пустошь», «открытый, пустой» и родственны русским «поле» и «полный», то последнее означает ось и стоит рядом с древнеиндийским karati (двигаться), древнепрусским kelan (колесо), латинским colus (прядка) и родственно русским словам «полоз», «колесо» и «кола» — повозка с одной парой колес на оси, от которой, возможно, произошла колымага.

по-разному, совершенно несходно может звучать и имя одного и того же народа. Об этом следует помнить тем, кто выискивает родственные связи россов —  руссов с роксоламами, росомонами, этрусками, херусками или пруссами. Особенно это видно на примере цыган. Еще в середине XVIII века студент Лейденского университета венгр Иштван Вайя заметил вскользь о возможности их индийского происхождения. Немцы запомнили эту мысль, и к концу того же столетия двое ученых — И. Рюдигер и Г. Грельман — превратили ее в научную гипотезу, сотню лет спустя доказанную их соотечественником филологом Августом Поттом.

Миграция цыган — это последняя волна переселения народов, происшедшая в конце прошлого тысячелетия, можно сказать, на наших глазах. Чем она была вызвана, в точности неизвестно. Возможно, какими-нибудь междоусобицами или кровной местью: по этим причинам происходила миграция некоторых племен Гиндукуша. Известно лишь, что представители самой низшей касты — домба (или муштика) зарабатывали на пропитание пением, плясками и музыкой, хотя и приписывали себе потом в чужих краях княжеское происхождение. Быть может, таким странным образом отложились в их памяти концерты, даваемые ими в княжеских хоромах. И вот однажды эти бродячие артисты покинули привычные места и со всем своим скарбом двинулись на закат. Как это выглядело, мы тоже не знаем, потому что слово urdo (телега) они явно позаимствовали уже по пути — в Иране, a grast (лошадь) — где-то в Армении. В лексиконе другого племени, возможно родственного, — ламбани, или ламбади, и сегодня кочующего по Мадрасу и говорящего на полудравийском —  полухинди, таких слов нет. Под натиском мусульман предки цыган осваивали всё новые территории, но нигде не могли осесть надолго: территории уже были заняты, а местные жители настроены весьма решительно. Не найдя счастья в Иране (если не считать заимствования там самого слова «счастье» — baht) и Армении, эти пестрые армии примерно в XII веке пришли в Византию, оттуда переправились на Крит, в Египет и Италию, в 1427 году их впервые упомянули французские хронисты, затем они проникли в Великобританию, Данию, Швецию, а в XV веке через Балканы явились в южную Россию и через Германию и Польшу — в центральную.

И сколько стран, столько названий. В XII веке в Византии (PoNee) сложилась сама цыганская народность — рома. Именно тогда начали рождаться и другие ее имена. Волна за волной прокатывались цыганские орды по Малоазийскому полуострову и дробились у его западной оконечности, где бурлило море. Оставались два пути — на север или на юг. Были испробованы оба. Часть ромалов, повторив извивы береговой черты, прошла по Благодатному Полумесяцу и очутилась в Египте. Другая часть перехлестнула через Геллеспонт (Дарданеллы), стремясь вырваться на поля Европы. Отправной точкой был портовый город Сигей на одноименном мысу — в самой западной точке пролива, в районе Трои. Нетрудно вообразить, сколь длительной была эта эпопея, если название города стало именем племени: турки до сих пор зовут этот народ цинганами, немцы — цигойнерами, итальянцы — цингарами, шведы — цигенарами, а венгры, французы, поляки и русские — цыгацами. Впрочем, французы называют их также богемцами, а венгры — «фараоновыми людьми», по местностям, откуда они пришли. Египтянами (gypsies) именуют их по сей день англичане. Благочестивые голландцы дали им прозвище heidens (язычники), а финны — mustalaiset (черные). Все, да и сами они, забыли имя luri — вероятно, самое древнее, данное им иранцами еще в начале исхода с Гималайских гор: оно встречается в «Шахнаме».

Однако язык цыган, несмотря на многие заимствования, сохранил индийскую первооснову: они были названы по главному роду их занятий — песням и пляскам. Песня по-санскритски — gita. Священные тексты «Авесты» — гаты — это тоже «песнопения», в такой форме их преподносил Заратустра. Они и написаны на особом языке поэтов, получившем название гатского. От индийской гиты задолго до цыганской миграции произошло название древнегреческого музыкального инструмента —  кифары (китары), знакомой также римлянам. В средние века ее называли цитрой, а в некоторых странах — гитарой (вероятно, впервые в Испании). Из индийского эпоса этот семиструнный инструмент, похожий на лиру, известен как vina. Испанцы окрестили цыган — гитанерия (общество песенников). От другого названия этого племени произошло слово «петь, песня» и в других языках: sing, song — в английском, singen, Gesang — в немецком, zingen — в голландском. Что же касается слова «рома», ставшего новым самоназванием цыган, то не исключено, что оно связано не столько с империей ромеев, сколько с уже упоминавшимся Сигеем: «сигейский», по свидетельству римского эпика и государственного деятеля I века Силия Италика, было синонимом слова «римский» — в переносном значении…

Нечто подобное могло произойти и с руссами.

Пахари или земледельцы — ратари — появились на Руяне. Предполагают — во II или III веке, когда этот остров уже точно был заселен славянами. Реальную дату едва ли можно установить, хотя руяне уже известны Беде Достопочтенному. Чуть ли не ежегодно археологи вносят те или иные поправки в область исторической хронологии. Но вот что интересно: в Геродотовых аротерах и руянских ратарях один и тот же корень — «рт». Не один ли это народ?

Явно в одном этимологическом ряду со скифами —  пахарями и ратарями стоят и гиндукушские крестьяне — рюшен. Звучит почти как руссы, но не этимология ли это именно по созвучию? И тут уместно припомнить свидетельства летописцев. Известно, что во II–IV веках, когда начался распад славянской общности, в литературе наряду с венедами появляются еще два термина — анты и склавины (в греческой передаче). Эти три этнонима знает, например, историк Иордан, замечающий, что «их наименования меняются соответственно различным родам и местностям». Однако нечто общее у них оставалось. И это общее подметил Прокопий Кесарийский -язык, внешность, законы. Венедов, антов и склавинов он совокупно называет спорами, «потому что они жили рассеянно там и сям». Этим Прокопий объясняет то, что спорам приходится «занимать много земли». Принадлежит ли первое пояснение самому Прокопию или так проявил свою эрудицию переписчик его труда, как нередко бывало, — неизвестно. Но в этом свидетельстве совершенно очевидно смешались два разных понятия. От слова spora произошли sporas — рассеянный, разбросанный, живущий в одиночку (но также — род, племя), и sporos — сев, время сева, урожай (sporetis— сеятель). Сеятели! Земледельцы — те же аротеры, георги, ратари, рюши! Вот почему этим племенам надо было «много земли». Как и Геродот, его соотечественник Прокопий подметил самую важную черту славян — возделывание полей, а значит, оседлость. Возможно, споры — это примерно то же, что племя саспиров, упоминаемое Геродотом и обитавшее в районе нынешнего турецкого города Испир. Геродот не указывает на склонность саспиров к обработке почвы, быть может, по недостатку информации, но сходство названия этого ираноязычного народа» родственного скифам, и иранского же слова sipor, означающего плуг, скорее даже соху, может свидетельствовать в пользу этого.

Тогда проясняется и многое другое. Важнейшим участником пахоты был конь (Ross по-немецки). Но без него в ту эпоху уже не мыслились и войны: в древнерусском языке различались конь как рабочее животное (комонь) и верховое (фарь). Индоарийский корень рс/рш приобрел поэтому два генеральных значения, так или иначе закрепившиеся у разных народов: земледелие (или просто земля) и война, а как следствие второго — смерть и красный цвет, который был в Индии цветом воинов, как белый — цветом жрецов. Возможно, рудиментом этого явления стало двойное наименование жителей Рюгена — ратари (земледельцы) и руяне (красные). Второе значение сохранилось в сербском «рюен» — красный. До сих пор и в Индии, и в украинских степях находят древние скелеты с навечно въевшейся в них алой краской: ею покрывали тела, предаваемые земле.

Подобно тому, как бритты были «синими» людьми, славяне были «красными». Не случайно, видимо, Первая новгородская летопись обмолвилась о том, что «русь» прибыла с варягами с запада (с Руяна?), «и от тех варяг… прозвашася Русь». Название этого «русского» цвета закрепилось через латынь во французском (руж), румынском (рошу), венгерском (пирош, верош). «Ригведа» еще во 2-м тысячелетии до н. э. упоминает реку Раса «на краю света» (иранская Раха). Не Волга ли это —  «красная река», известная под именем Ра Клавдию Птолемею и составителю франкских Сен —  Бертенских, или Вертинских анналов, а под именем Рас — последнему римскому историку Аммиану Маркеллину? Любопытно, что это название могло звучать на санскрите еще и как Индра — буквально «река (инд) красная (ра)». Но самое, пожалуй, интересное, как повествует «Ригведа», что за реку Раса демоны угнали коров. Интересное, потому что в ирландском эпосе мы встречаем почти то же самое: «Однажды пришел Кет на восток и угнал коров у Людей Росс». Север для индийцев — восток для ирландцев, и обе эти ниточки могли сойтись как раз на Волге. Аммиан Маркеллин называет ее Ра на том основании, что на берегах той реки были заросли «лекарственного корня того же имени». Вопрос об этом корне не вышел еще из стадии гипотез, но большинство исследователей сходятся в том, что Аммиан имел в виду ревень — rheum. Индоарии из стеблей этого священного для них растения приготавливали опьяняющий «напиток богов» (сому), употребляемый при совершении обрядов, особенно погребальных.

Третье сердце славян билось далеко от Рюгена и Ромове. Но те же боги исправно получали свои жертвы и здесь — в Киеве, Ладоге, Новгороде. К сожалению (а в конечном счете — к счастью), сюда не дошли католические патеры, столь подробно составлявшие свои отчеты. Поэтому первое упоминание руссов о языческих богах относится к 980 году и принадлежит местному летописцу: «И начал княжить Владимир в Киеве один. И поставил кумиры на холме вне двора теремного: Перуна деревянного с серебряной (седой. — А. С.) главой и золотым (пшеничным. — А. С.) усом, и Хорса, и Дажьбога, и Стрибога, и Семаргла, и Макошь». Некоторые имена явно знакомы, хотя звучат несколько по-иному, другие встречаются впервые, а иные отсутствуют вовсе. Но о том, что при Владимире Киев был городом богов и что всем славянским богам здесь был воздвигнут храм или алтарь, знали и в дальних землях. По словам разных хронистов, официальный культ, отправляемый бесчисленным множеством волхвов — жрецов, астрономов и кудесников, имели в Киеве, кроме перечисленных русским летописцем, Велес и Дид, Дидилия и Коледа, Купала и Ладо, Лед и Полель, Услад и многие другие. Относительно Услада существует, правда, и иное мнение, основанное на приведенном выше описании киевской статуи Перуна, что его имя следует читать «ус злат», а следовательно, это вовсе не имя, а один из эпитетов Перуна…

Список киевских богов продолжает М. В. Ломоносов: «Всеми симл идолами наполнены были улицы и поля около Киева и во всей России распространились Владимировым суеверием прежде просвещения». Всех их, кроме Перуна, Ломоносов именует «меньшими богами» и замечает, что «по Перуне имел Волос первое место, коему покровительство скота приписывалось… Погвизд, Похвист или Вихрь — бог ветра, дождя и вёдра, Еол российский; Лада (Венера), Дида и Лель (купидоны), любви и браков покровители…» Кроме них он называет еще Купалу, Коляду и Дуная (Здуная).

Как ни странно, в числе важнейших не упомянут бог —  кузнец Сварог, чей «железный век» в конце 2-го тысячелетия до н. э. совпал с возникновением земледелия, изобретением солнечного календаря и установлением патриархальной моногамии. Сварог символизировал собой небо. Обращает на себя внимание то, что его зовут именно Сварог, а не Сварбог: слово og или ogen означало «всеобъемлющий», от него произошли и индийское «сварга» (небо), и финикийское «океан». по-видимому, к X веку Сварог успел передать свои функции стреловержца Перуну, а кузнеца — Козьмодемьяну, аналогу греческого бога —  кузнеца Гефеста, а у славян еще и покровителю брака. Сам же он был «оттеснен» мифотворцами в 7-е или 6-е тысячелетие до н. э. — в эпоху змееборцев. Ему стали приписывать победу над Киммерийским Змеем, а также воздвижение гигантских «змиевых валов», стоящих в одном ряду с мегалитическими постройками 3-го тысячелетия до н. э. Это его деяние заставляет вспомнить великана Сваранга из «Старшей Эдды», а мотив борьбы со змеем перешел на былинных богатырей. Быть может, уже в то время протыкание беременной дождем тучи воспринималось как родовспоможение, акушерский акт. И в этом плане культ Сварога тесно примыкает к культу Рода и рожаниц, занимавшему достойное место, хотя и не упомянутому ни летописцем, ни Ломоносовым.

Все исследователи, будто сговорившись, связывают культ рожаниц с рождением, родами, но никто не может толком объяснить, что же это за культ, почему рожаниц две и какое они имеют отношение к Роду. «Судя по сосудам с двумя парами сосков, у праславян еще существовали идущие из энеолита представления о двух рожаницах, двух Хозяйках Мира. Появилось ли уже на смену им в это время представление о мужском божестве Вселенной Роде, сказать трудно за неимением данных» — так сформулировал Б. А. Рыбаков суть проблемы.

У славян действительно существовали богини, ответственные за рождение. Сколько их было, мы не знаем. Уверенно можно говорить только о двух — Ректии, покровительствующей родам у людей и животных (ей приносили в жертву оленей и людей), и Лайме (Счастье) или Лаймеле — солнечной дочери Окопирна, опекавшей роды только у женщин, а кроме того, стоявшей на страже супружеской верности и любви и определявшей судьбу новорожденных. Она была прямым аналогом римской Луцины, чей праздник отмечался 1 марта, и гиндукушских Нирмали, Шуве и Чартои —  Дади. В Латвии и сегодня салоны для новобрачных носят название «Лайма».

Не Ректию ли и Лайме называли рожаницами? Но какое отношение они могли иметь к Роду, если его имя связано со словом «родиа» (молния) и как нельзя лучше подходит к громовержцу Радегасту (Родегасту) — «повелителю молний»? А между тем вся эта троица в источниках обычно упоминается совокупно, причем подчеркивается ее первенство, иногда интернациональное, по отношению к Перуну: «Оттуда же начаша елини (греки. — А. С.) ставити трапезу Роду и рожаницам, та —  же егюптяне, таже римляне. Даже и до словен дойде; се же словене начали трапезу ставити Роду и рожаницам переже Перуна, бога их» («Слово об идолах», XII век). В «Вопрошании Кюрикове» и других документах того же времени указывается, что «трапезой» служили хлеб, сыр или творог и медовый напиток или молодое вино. Все это очень похоже на осенний праздник урожая в честь Свантевита… Реконструируя «ритуальные пиры в честь Рода и рожаниц», Б. А. Рыбаков почти детально воспроизводит картину, описанную выше, где речь шла о Лебяжьебелом! А если вспомнить, что Род связан с красным цветом, то и слово «рожаницы» могло вначале звучать как «ружаницы» — красные, или «рюшаницы» (русаницы) — земледелицы. С водой, а значит, с земледелием связаны и русалки. Этот цвет и значение приводят к общеславянским словам рожь (в латвийском — rudzi) и урожай. Поэтому праздник Рода и рожаниц был новогодним: он отмечался в начале сентября, после сбора урожая. Русалок, как мы помним, вначале была двадцать семь. Таким же космическим персонажем выступает и Земберс на празднике уборки урожая: от каждого злака брали девять горстей зерна, делили каждую на три части и двадцать семь раз бросали в общую кучу… И хотя это всего лишь догадка, одна из возможных, такая ассоциативная цепочка вполне могла иметь место.

Трудно сказать, кого имел в виду автор «Слова об идолах», говоря о египтянах, греках и римлянах. Иногда предполагают, что Мойр или Парок — богинь судьбы — на том основании, что Лайма тоже определяла участь новорожденных. Однако Прокопий Кесарийский дал по этому поводу исчерпывающий ответ: «Судьбы они (славяне. — А. С.) не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот —  вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избежав смерти, они приносят в жертву то, что обгщали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы». Как видим, представление о богинях судьбы — судицах, сужаницах — могло возникнуть у славян не в «глубокой древности», как утверждает Б. А. Рыбаков, а не ранее VI века, когда Прокопий давал приведенное свидетельство, и раньше всего — у южных славян после их знакомства с умирающей мифологией своих римских соседей. Южнославянские богини судьбы (скорее, даже феи) Среча и Несреча, доля и недоля (Лихо), удача и неудача — это дочери Суда и несомненные потомки античных Мойр или Парок: Клото, прядущей нить человеческой судьбы, Лахесы, проводящей эту нить через превратности жизни, и Атропы, перерезающей ее. Трех этих Парок ввел в поэзию Гесиод. У Гомера их только две — Эса и Мойра. Оба эти имени означают одно и то же: судьба, рок, участь, жребий. У славян Среча плела прочную золотую нить — символ долгой жизни, а Несреча -тонкую, паутинную. Или — или: либо доля (раци), либо недоля (зирнитра), кому как повезет. Аналогичная пара возникла на берегах Балтики: Лайма всегда являлась к колыбели новорожденного вместе с Гиттине — богиней смерти и чумы, изображавшейся с косой. Первоначально и этих богинь —  сужаниц было три: Лайма выступала заодно с Картой (провидицей будущего) и Деклой (покровительницей новорожденных и патронессой девушек, выбирающей для них женихов). Втроем выступали и скандинавские Норны — Урд, Верданди и Скульд, олицетворявшие прошлое, настоящее и будущее. Как Мойры и Парки, Норны — это женский вариант индийской триады: творца Брахмы, хранителя Вишну и разрушителя Шивы. Вначале, видимо, имя Норна было эпитетом богини Скульд: «орнай» — уничтожать, разрушать. Затем это значение перешло на всю троицу. Точно так же и Несреча потом «размножилась» в древнерусской литературе и превратилась в демонические существа, приносящие несчастья, — злыдней. Упоминание же Рода и Перуна в «Слове об идолах» легко объяснимо: Мойры были дочерьми Зевса.

Академик Рыбаков утверждает на роль рожаниц Ладу и ее дочь Лелю — богинь весенне —  летнего цикла, связанных «с весенним возрождением природы, началом полевых работ, а в дальнейшем — с вызреванием урожая и летним солнцестоянием». Здесь уменьшительная форма имени Лель принята за женское имя. В Древней Руса лелей называли тетку, сестру матери (это сохранилось у болгар), никакого отношения не имеющую к обрядовым хороводам «Ладино хоро», проходящим под пение «Ла —  долы». Поэтому нередко и Леля считают звукоподражательным именем вроде мамы, папы, деда. В поздние времена появились Ляля и женские, скорее даже девичьи, праздники «ляльники», отмечавшиеся 22 апреля, но если тут и есть какая-то связь с Лелем, то лишь опосредованная.

Лель или Леля — «нежный божок воспаления любовью», по определению М. Попова, известен поистине с незапамятных времен у многих народов, как и его неизменный спутник Полель — бог желания и страстной любви. Оба они — бесспорно индоарийского происхождения. Греки называли их Амуром и Эротом, но подлинные их имена восходят к шумерийскому Ш (дух, тень, дыхание), звучащему в именах Энлиля и Нинлиль. Месопотамский бог полей носил имя Лиль, хеттский бог подземного мира — Лельвани. Вавилоняне и ассирийцы изобрели даже диалектическую пару с такими именами — родоначальника демонов и оборотней, злого инкуба Лилу и столь же злую демоницу —  суккубу Лилит. У ранних христиан Лилит считалась первой женой Адама до сотворения Евы. Судя по всему, ее постигла судьба латышской Лауме — бывшей богини родов и земли, жены Перкунса, щеголявшей в поясе из радуги и с веткой омелы в руке. После измены мужу она была низвергнута на землю и стала сначала черной феей, подменяющей детей и портящей пряжу, а потом — ведьмой —  душительницей, насылающей ночные кошмары. «Светлая» же ее функция перешла к Лайме — по созвучию имен. Вряд ли нужно доказывать, что все они имели самое непосредственное отношение к плодородию. Бога, подобного славянскому Лелю, знали и франки, он тоже заботился о плодородии, и тоже не о людском, а о природном. И облик его напоминал славянского бога: в своей священной роще близ Швейнфурта он был изображен курчавым юношей, одной рукой вытягивавшим изо рта собственный язык, а в другой державшим кубок — вместо рога изобилия. Его называли Лоллом или Луллом. Возможно, именно его превыше других чтили лелеги. А в Болгарии до сих пор полелией называется «факел плодородия» в огненных полевых обрядах.

Лель и Полель были сыновьями Лады — «славной богини киевской, подобающей во всем Венере», — так отозвался о ней М. Попов. Лада — это киевская Красопани, богиня любви и красоты. Новобрачные приносили ей жертвы, чтобы она охраняла их супружеское счастье. Еще одним ее сыном был Дид, по мнению М. Попова, уравновешивавший деятельность своих братьев тем, что вызывал отвращение к любви. По другим данным, он, наоборот, был хранителем любовного огня, зажигаемого Лелем. Г. Глинка считал его богом супружества. Праздник Лады и Дида ежегодно отмечался в четверг перед троицыным днем. Девушки собирались на берегу реки или моря и бросали в воду молодую березовую ветвь, завязанную лентами в кольцо, чтобы по поведению лент определить свою будущую судьбу в роли хозяйки дома. Вероятно, эпитетом Дида был таинственный «Бог супружества» — брака по любви, помолвки и брачного обета. Известны два его изображения: одно — в виде мальчика с пристроившейся у него на голове парой голубков, другое — почти такое же, только без голубей, но зато с кольцом в левой руке, символизирующим неограниченную власть главы семьи. Таких истуканчиков молодые ставили в своем жилище, и они информировали их о будущем счастье и количестве детей.

Возможно, как супругу Дида (судя по имени) поляки почитали Дидилию — богиню брака, деторождения и, в обмен на обеты, исцелительницу от бесплодия. Марцанна или Дидилия как раз могли бы составить пару Ладе в роли рожаниц. К этому же сонму богов следует отнести Пицци — незримого участника церемонии соединения шафером жениха и невесты (он явно сродни Диду) и бога примирения Лигича, которому молились мужья, поссорившиеся по вине бога вражды и раздоров Жалса со своими женами, после чего те быстро утихомиривались (этим богом славяне безусловно обязаны Сварогу, ибо до введения моногамии таких жен попросту выставляли за порог).

Имя индоевропейской богини Лады известно по крайней мере с XII века до н. э., когда дорийцы завоевали Грецию: на их языке оно означало — госпожа. В разновременных греческих мифах Лада фигурирует то как Лето (римская Латона), жена Зевса, то как Леда, его любовница. Но в обоих случаях она рождает близнецов под стать Лелю и Полелю: либо Аполлона и Артемиду, либо Кастора и Полидевка. Латоне приносили в жертву овец и лошадей, она была покровительницей этих животных. А ее не менее распространенный вариант имени — Рато — сближает ее с земледельцами —  ратарями. В честь Лады закалывали белого петуха, а ее имя равнозначно слову «лебедица» (вспомним петухов и лебедей Ретры!). Леда тоже родила Диоскуров от Зевса, принявшего обличье лебедя. С лебедями связана и Красоиани — это были ее «ездовые животные». Несомненно, Лада занимала заметное место в окружении Свантевита, особенно с тех пор, как ее культ слился с культом Дида и появилось новое божество плодородия — Дид —  Ладо, или просто Ладо. С этого же времени словом «дид» руссы стали называть мужа, супруга.

И все же думается, что ни одна из этих пор — удача и неудача, счастье и горе, любовь и брак — не годится на роль рожаниц, хотя многие произошли как раз от них. Известно, что культ Рода отправлялся не жрецами, а жрицами — как на Крите и во многих других государствах древности. Почему же Северная Европа должна быть исключением? Если верховных жриц было две (а это вполне вероятно — в Спарте, например, правили одновременно два царя), то их-то и могли называть рожаницами, служительницами громовержца Рода, Хозяйками Мира. Возможно и другое: рожаницы — персонажи исчезнувшего мифа о близнецах, где Род мог играть роль, аналогичную роли Триглава, «выделившего» из себя Белбога и Чернобога. Тогда понятны их постоянная связь и общий культ. Может быть, рожаницы — это удвоенный Брутено при Видевуте? И, разумеется, прежде всего их молитвы были о всяческом плодородии. Этот культ в таком случае действительно уводит в каменный век, как и культ Свантевита и его родни. Лишь позднейшие исследователи уже в XVIII столетии, не мудрствуя лукаво, прямолинейно связали рожаниц с роженицами.

Очевидно, удвоение произошло также с Макошем и Мокошем — персонажами еще одного утерянного близнечного мифа. Хронисты, путая их функции, тем не менее четко различают этих божеств по написанию и уверяют, что статуи обоих стояли в Киеве. Макоша они называют покровителем мелких домашних животных и патроном пастухов. Головы животных присутствуют и в отталкивающей статуе Мокоша, о которой уже шла речь, и едва ли рукой западного летописца двигал полет собственной фантазии.

Мокош и Макош… На каком-то этапе, как и в случае с Кощеем и Кащеем, здесь произошло удвоение имен рез чередование гласных (мокрый — макать), а потом и неизбежная неразбериха, породившая разноречивые сказки и легенды. Макош из «брата» Мокоша превратился в его «сестру»: это видно хотя бы на примере богемско —  моравской подательницы дождя Макослы. Имя это восходит к санскритскому макха — богатство, а без дождя какое же плодородие, какое богатство? Если Мокош как бог смерти неплохо подходит на роль мужской ипостаси Мораны, то Макошь (теперь уже женщина) составила бы недурную пару Велесу как богу богатства. Велес принадлежит эпохе скотоводов, когда понятия «скот» и «богатство» слились. Макошь же — божество земледельцев, подразумевавших под богатством нечто иное. Оба эти божества прекрасно уживались друг с другом — как сами скотоводы и земледельцы.

Когда и как Макха стала Макошью — этого теперь уже никто не скажет. Но что тут сыграло роль созвучие архаического имени двум более близким и понятным славянам понятиям — гадать не приходится. «Ма» чуть ли не на всех индоевропейских языках означает мать. Что же до слова «кош», то толковый словарь русского языка дает три его значения: плетеный из прутьев шалаш или загон (особенно для овец — кошара), поселок запорожцев (отсюда — кошевой) и большая плетеная корзина (кошелка, лукошко, кошель). Первое значение возвращает нас к статуе Мокоша, состоявшей из звериных голов: либо он был еще и покровителем домашнего скота, что всего вернее, либо богом —  охотником. А третье значение слова «кош» заставляет снова вспомнить дождливую Макослу. Недаром, по свидетельствам летописцев, до введения культа Перуна Макошь почитали вместе с берегинями (русалками), тесно связанными с луной и водой, а также с упырями, питающимися кровью. Возможно, она, как Род, была поклонницей красного цвета — исконно русского. Другое описание Макоши сближает ее прежде всего с феями (хотя можно вспомнить и Мойр, Норн, Парок) — это большеголовая и длиннорукая женщина, прядущая по ночам. Шерсть же для пряжи дают, как известно, овцы — обитатели кошары. С домашними животными связывалась и Косларейца, любившая принимать облик кошки… Так в киевской Макоши соединился культ двух божеств — покровителей животных и полей. Существует также предположение, что это была женская ипостась Перуна или даже его жена. Ей была посвящена пятница — следующий день после Перунова.

Если в Киеве действительно стояли храмы и алтари «всем славянским богам», то в нем, кроме нам уже известных, должны были почитаться, например, польский Датан — податель счастья, удачи и обильного урожая, а также покровитель заимодавцев; богемско —  моравская богиня хлеборобов Живена; защитник полевых и иных плодов у вендов и померанцев Крикко, почитавшийся вместе с Курко и Зилсбогом, ведавшим луной, охотой и плодородием полей; польские боги поля и пашни Лавкапатим и Модейна (в лесистых местностях Модейна считалась «хозяйкой леса» и составляла пару Дивериксу — оба они выступали в заячьем облике); прусско —  литовский Смик — бог всего, что растет в первой борозде (кто переступал эту борозду — оскорблял бога, как Рем своим прыжком через борозду, проведенную Ромулом, подписал себе смертный приговор); приветливая прусская Явинна, благословлявшая рост и развитие посевов.

Все они выполняли одну функцию, возложенную на Макошь руссами (а точнее, русинами — так назывались украинцы, русняки, червоноруссы и австрийские галичане). Заботиться о животных ей помогали польские охранитель телят и ягнят Курвайчин, Кремара (Хрюшка), особенно неравнодушная к свиньям (ее поили пивом и медом, оставляя их у горящего очага), ее ближайший родственник Крук, тоже защитник свиней и другой домашней живности, а вдобавок покровитель кузнецов. Ласдона (Ветвистая) охраняла молодые кустарники, особенно орешники. Кирн заботился о плодоношении вишен, если во время сожжения жертвы не забывали прикрепить на вишневое дерево горящую свечу. Зосим вместе с Бубилсом и его женой Аукштайей охранял пчел. К помощи Мьехутеле взывали при сборе лесных трав для окрашивания тканей.

Если Макошь была еще и богиней охоты, то ей близка польско —  богемско —  русская Зевана. А вендский Ипабог, почитавшийся в Радигощи и на Руяне, сам напоминал своим видом статую Мокоша — его диспропорциональный трехглавый истукан, облаченный в грубую одежду до колен с каймой по ее нижнему краю, с отвратительным лицом, заросшим густой клинообразной бородой и свисающими еще ниже незавитыми усами, имел глубокие глазные впадины, а на одной голове красовалась круглая рогатая каска с закругленными зубцами по ее окружности.

Связующим звеном между двумя подательницами плодородия — Ладой и Макошью — была Дшидшелья, или Дшивона, вобравшая в себя все их функции. Эта юная богиня охоты, вооруженная луком и колчаном, в высоко подвязанной легкой одежде, стала доброй провожатой охотников. Она приносила им удачу, укрощала диких зверей, но, в отличие от недотроги Артемиды, охотно дарила свою благосклонность молодым, красивым и храбрым охотникам. Ее именем стали нарекать новорожденных, чтобы они выросли достойными внимания Дшидшельи, и довольно скоро она превратилась в богиню любви, а позднее, под именем Дшидшинлы, — в богиню брака.

Не меньшим правом на популярность пользовались в Киеве и сыны Сварога — Дажьбог, родоначальник руссов, считавшийся мужским вариантом Сречи, персонифицировавший солнце, его свет и тепло, и безымянный Сварожич, или Божич, которому молились в свинарниках и овинах, — олицетворение огня земного, нередко изображавшийся в виде златорогого оленя. Сварожи —  чем — главным богом лютичей — иногда называют Радегаста, а Г. Глинка явно смешивает Дажьбога со Свантевитом: «Световид», по его мнению, — это «солнце, жизненная теплота». Отсюда пошла ошибка, будто в Арконе в день летнего солнцестояния отмечался праздник Свантевита. Скорее, это был день Дажьбога. Но какое имя он носил на Руяне — неизвестно, тем более что Дажьбог упоминается Г. Глинкой отдельной строкой как податель «благополучия». В качестве же «начального огня, эфира» он называет Зничь, то есть Жничь. Такое божество действительно почиталось в Киеве в виде вечного, неугасимого огня, исцеляющего больных и страждущих. Не исключено, что это восточнославянский вариант Флинса. Жничь, по всей видимости, посвящался богу медицины и фармакологии Хореи. Но и тут загвоздка: если вспомнить его статую, упомянутую выше, можно недоумевать, почему Хореи иногда считают божеством пирушек и попоек, вроде Бахуса. Очевидно, на том основании, что в Киеве он изображался обнаженным, с виноградным венком на голове, сидящим на опрокинутой бочке, и что в жертву ему приносили пиво и медовый напиток?

В некоторых рукописях зафиксирован другой вариант его имени, по-видимому, более правильный — Корша. Отсюда могли произойти общеславянские корчага и корчак (кувшин), а позднее — корчма. Возможно, в те времена хмельные напитки считались целебными. Что же касается слов «корчи», «корчиться», то они могли принадлежать как богу медицины, так и богу пьянства. Венды предпочитали обращаться к Урию — лекарю и покровителю дома, наделенному даром волшебства, а пруссы — к солнечному Аусвайксу, всегда готовому помочь больным и дряхлым (он образовывал божественную тетраду с Пелвитте, Пергубрием и Пуш—» кайтсом). Хореи же был прежде всего богом руссов и тоже, как видим, имел отношение к плодородию.

Приближение смерти предвещали хрипы и конвульсии больного — это был верный признак того, что к нему явилась Смертница, чтобы отделить душу от бренной оболочки. Ее могли видеть все, кроме самого умирающего. Смертница неприкаянно бродила по дому из конца в конец и исчезала только тогда, когда кончина становилась неминуемой. Душу сопровождал к ее новому обиталищу Совий, а встречал зверообразный польско —  силезский бог смерти Ний, обитавший поначалу в районе Гнезно, а позднее — Немчи. Вариант его имени или, быть может, прозвища — Нийям, Нийяма — свидетельствует о его прежнем тождестве с индийским Ямой, тоже повелителем загробного мира. Г. А. Глинка сообщает, что Ний был неумолимым судьей и безжалостным исполнителем собственных приговоров, «владычествующим над преисподними странами», где среди «кипящего моря зол» стоял его престол. Это он посылал к людям на ладье «Навь» Смертницу и прочие «ночные ужасные привидения». Его идолу, выкованному из железа, жертвовали «не токмо кровию животных, но и человеческою, особенно же во время каких-либо общественных злоключений».

Н. В. Гоголь многие черты Ния по созвучию имен перенес на своего Вия, возможно, не подозревая, что Вий — это не кто иной, как общеславянский бог ветров Вей в украинском произношении, «потомок» индийского Ваю (Ваты). Ний имеет много общего с германским Дспгелем — «косарем». Этот бог смерти представлялся в виде бородатого старика, отбивающего косу (иногда золотую) на железной или серебряной наковальне, установленной на кладбище. К этому же кругу принадлежит и русский герой Рогдай (правда, финского происхождения) — сын Смерти, сразивший булгарского великана Тугарина Змеевича, ибо не ведал страха гибели. Тугарин в этом сказании наделен некоторыми чертами Кащея: он хотел вызвать на поединок князя Владимира, женившегося на Лепе, дочери булгарского князя, против воли ее отца. Лишь самой Лепе удалось выведать тайну уязвимости Тугарина, его «ахиллесову пяту», — Рогдай ослепил его светом. Этот сюжет принадлежит мировому фольклору, в том числе и христианскому (легенда о Самсоне и Далиле).

С большой долей уверенности можно утверждать, что все эти боги имели посвященные им праздники с игрищами — народными зрелищами. Но как они выглядели —  неизвестно. Французский социолог П. Друэн подсчитал, что во времена европейского средневековья церковь установила сто пятнадцать праздников, кроме воскресных дней. Многие из них, безусловно перекроенные из языческих, сопровождались состязаниями поэтов, музыкантов и гимнастов. И непременно — гаданиями (щедрованиями). Чуть ли не до наших дней дожили такие их виды, как кобь (гадание по полету птиц) и рабдомантия (гадание прутом), не говоря уже о колядовании, гадании по зеркалу, воде, лентам и так далее.