8. Bandoleros, подонки и денди

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. Bandoleros, подонки и денди

Табак во время наполеоновских войн. — Испанские bandoleros знакомят англичан с сигарами. — Освобождение Испании и Европы. — В Великобритании курение снова в моде. — Пруссаки исследуют табак и открывают никотин.

 После того как Наполеон покорил континентальную Европу, в Старом Свете ему противостояла только Великобритания. Защищенная военно-морским флотом, в 1805 году уничтожившим объединенный флот Франции и Испании в Трафальгарском сражении, она была неприступной. Наполеон объявил континентальную блокаду и запретил союзникам Франции торговать с Великобританией. Россия, еще до поражений под Аустерлицем и Фридландом связанная с Англией, проигнорировала блокаду, и Наполеон решил проучить Россию мечом. Для вторжения в Россию он собрал огромную армию и готовился к войне. Лев Толстой в романе «Война и мир» рассказывает, как русские аристократы собирались в доме графа Ростова, курили «турецкие трубки из охотницкой коллекции» и обсуждали надвигающийся конфликт:

В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифест еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на оттоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а, наклоняя голову то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.

Привычка курить пришла в Россию из Азии, где на досуге курили кальян через янтарный мундштук. Курение было удовольствием для богатых людей, но когда Наполеон вторгся на российскую территорию, курить приучились и солдаты. Сходное произошло во время Тридцатилетней войны около двух веков назад, когда усталость от сражений привела к спросу на табак, чьи свойства оказались для солдат незаменимыми. В походных условиях кальян не годился, поэтому у русских солдат появились иные курительные принадлежности, в том числе сигары, которые были популярны в наполеоновской армии благодаря поставкам испанских союзников.

Испания была слабым звеном в континентальной блокаде — английские корабли вполне могли высадить десант на испанских берегах. Наполеон сумел усилить блокаду после того как испанцы, увлекшись нескончаемой борьбой за трон, приняли его брата в качестве кандидата. Генералы решили спор в его пользу, в Испании был объявлен новый король, и Жозеф Бонапарт стал править оккупированной Францией страной.

Одна из французских армий для поддержания уважения испанцев к новому монарху была расквартировала в Андалузии, где солдатам были доступны изделия Севильской табачной фабрики. Ассортимент фабрики расширился от нюхательного табака XVIII века до трех типов сигар и необработанного tobacco picado. Новые изделия были связаны с переменами в потреблении табачной продукции: колониальное курение понемногу вытесняла в Испании привычку нюхать табак.

Несмотря на то, что испанское духовенство неизменно поддерживало нюханье табака как наиболее благоразумную форму его употребления, а курение, т. е. пребывание с сигарой во рту, вероятно, считало унизительным для достоинства, испанские богатые сословия стали любителями сигар, которые они курили открыто, позабыв о их языческом происхождении. Их потребление поощряло и исконно андалузское развлечение — бой быков, модное здесь зрелище, с непременной для идальго сигарой. Фабрика производила три разновидности сигар, различающиеся величиной и ценой. Самой маленькой и дешевой была «Кадис», кончики которой были перевязаны белой нитью, за ней следовала «Папантес» — средних размеров с красной нитью, самой большой и дорогой была «Пурос» — ее предпочитала элита, включал короля Фердинанда VII. после отречения которого королем стал Жозеф Бонапарт.

Офицеры французской армии, захватившие Андалузию, курили «Пурос» — самое изысканное предложение Фабрики, а солдаты были без ума от  «Папантеса» и «Кадиса», но и офицеры и солдаты игнорировали последнюю разновидность табака, изготавливаемого Фабрикой — tobacco picado (дословно «табачная крошка»), который курили испанцы-бедняки. Таким образом, когда табак распространился в Испании, его население (в основном сельское) выбрало курение и. подражая своим предшественникам ацтекам, курило табак, завернутый в лист кукурузного початка. Горожане заменили кукурузный лист бумагой и то, что у них получилось. назвали papelote. Раннее изображение papelote имеется в «Комете» Гойи (1778).

Papelote открывала самые разные возможности для курения табака. Когда табака было мало, можно было скручивать тонкие papelotes; если не было любимой курильщиками тонкой бумаги из Валенсии, брали страницу из книги или кусок газеты. Каждый самостоятельно скручивал себе papelote. и способов делать это было не меньше, чем курильщиков. Велись горячие и порой жестокие споры о том, какой из этих способ самый лучший.

Скручивая papelote, курильщик становился господином ее содержимого. Он мог раскрошить сигару и смешать ее с нюхательным табаком, мог использовать tobacco picado, мог добавить туда самые разные, порой противозаконные компоненты. С тех пор, как Соединенные Штаты стали независимыми, контрабандный табак потек в испанские бухты либо прямо через Атлантику, либо посредством британских кораблей, преодолевающих наполеоновскую блокаду. Цвет бледного вирджинского листа контрастировал с темным кубанским и южноамериканским табаком, которые импортировались официально и не вызывали подозрения в контрабанде. Нелегальный табак удавалось скрыть, только завернув в бумагу. Испанское правительство, теряя доход, ответило на угрозу своей монополии ударом. В 1801 году именем короля был введен закон, в котором порицалась неблагодарность подданных, ради которых были построены табачные фабрики, и запрещалось потребление «белого» (то есть завернутого в бумагу) табака. Новый запрет стал дополнением к закону в поддержку королевской монополии, согласно которому выращивание, импорт, продажа и покупка чужеземного табака каралось штрафом, избиением и заключением в тюрьму. Закон 1801 года оказался неэффективным, и в 1802 году выходят новые запреты, за нарушение которых предусматривались особо жестокие наказания: пойманного при продаже «белого табака» избивали плетью; государственного служащего, который курил запрещенный табак, увольняли с работы; пеона или батрака, застигнутого с papelote во рту, ожидала (по решению судьи) ссылка или два года тяжелых работ: если закон нарушала женщина, ее отдавали в монастырь или в психиатрическую лечебницу сроком до четырех лет.

Прибытие в Испанию французского правителя и французской армии привело к буму в контрабандном бизнесе. Дефицит, который они создали в Севилье, вызвал внутреннюю контрабанду. Рабочие по прозвищу «таругосы» выносили темный правительственный табак с Фабрики в прямой кишке по килограмму за один раз и однако же не могли удовлетворить возросший спрос на табак. В суматохе французских завоеваний возникли обширные сети контрабанды для перевозки таких товаров первой необходимости, как ткани и табак, с побережья Испании в ее центральные области. Однако социальные функции, выполняемые испанскими контрабандистами Испании в XIX веке, были затемнены их романтическими подвигами.

Bandoleros, как звали этих людей, использовали свою прямую кишку для контрабанды табака. Они пробирались по грудь в воде, сгружая вирджинский табак, который расходился потом по всему Пиренейскому полуострову. Их подвиги прославлялись в песнях и стихах; когда кто-то из них совершал какой-нибудь доблестный или жестокий поступок, он получал прозвище. Например, Хосе Марию прозвали «Эль-Темпранилло», «ранний», за его привычку заниматься контрабандой ранним утром, Луиса Муньоса Гарсия — «Бисквит». Bandoleros, объединявшиеся против французов, брали себе такие коллективные прозвища, как «Los Siete Ninos de Ecija», «Семь сыновей Исайи» (впоследствии они прославились тем, что перехватили груз сигар и сокровищ, посланных в подарок королю Фердинанду VII с Кубы). Bandoleros гордились тем, что презирали голод и холод, зато ценили вино, женщин, поэзию и табак — вещи, необходимые настоящему мужчине для поддержки его патриотизма и алчности.

Их театром действия были обширные равнины, покрытые вереском пустоши, леса и зубчатые горы. Эти джентльмены горных цепей во многом оказались зачинателями новой философии курения. Современные курильщики сигар обязаны bandoleros неизменной ассоциацией табака с мужественностью.

У bandoleros в моде быта усы, а также патронташи, которыми они перевязывали крест-накрест грудь, длинный плащ, кожаные сапоги и шляпа с широкими полями. Словно демоны, носились они на полудиких андалузских жеребцах, которые слушались только своих хозяев.

Bandoleros противостояли французам вместе с британскими экспедиционными силами, которых прислали в Испанию в 1808 году после неожиданного союза этих стран. Началось с неудачи — со смерти командующего сэра Джона Мура, которого убили при осаде Виго и с почестями похоронили. Его сменил Артур Уэллсли, чей боевой опыт в Индии не помог ему в Уайтхолле, где его с иронией называли «Генерал сипай». Уэллсли недоставало светского лоска, восполняемого его тактический навыками. Свою армию, которая помародерствовала в Виго, сожгла и разграбила Коруну, потерпела ряд поражений от генералов Наполеона с 1808 по 1814 год, он называл не иначе, как «подонки». Напряжение сражений заставляло его солдат и офицеров обращаться к своему безотказному святому заступнику — табаку.

В начале кампании курение было больше распространено среди французов, близость которых, по словам англичан, можно было определить по «запаху табака и лука». Однако в дальнейшем английские солдаты и офицеры стали такими же горячими приверженцами курения, как и их противник. Отряды Уэллсли страдали от недоедания, а полезность табака как средства притупления голода отчасти объясняет его популярность. Отрывок из солдатского дневника показывает, как с помощью курения английские войска боролись с неблагоприятными условиями: «Погода скверная, изнурительная. Зима быстро приближается. Каждую ночь мы разжигаем большие костры и одурманиваем себя бренди и табаком».

Британские отряды получали табак в основном от своих испанских союзников в виде сигар, которые были удобнее на марше и в сражениях, чем традиционные глиняные трубки. Кроме того, табак доставляли на кораблях из Англии вместе с прочей провизией и на мулах везли на фронт. Военный гений Уэллсли одними сражениями не ограничивался: это был выдающийся организатор, и его отряды, хотя порой и недоедали, не испытывали такого сильного голода, как солдаты французской армии. Во время перемирия отношения между противниками были дружественные, и англичане нередко меняли свои запасы табака на бренди: «В настоящий момент, да и почти все время, что мы находимся здесь, общение между французами и нами очень дружественное», — писал английский офицер Эдвард Костелло, находившийся в районе Торрес Ведрас.

Табак был в большой цене: бывало, мы носили его к ним и меняли на бренди. Их «подъем» был сигналом сбора не только для них, но и для нас. и хотя капитан редко выстраивал нас по сигналу «подъем», тыл нашей армии был всегда вооружен и готов к нападению. Капитан знал своих клиентов: игривые, как ягнята, мы были готовы к прыжку, как леопарды.

Леопарды одержали победу. Французов прогнали из Испании, после чего им пришлось воевать на собственной земле. Британская победа на Иберийском полуострове совпала с поражением Наполеона в России, где он потерял 490 000 из 500 000 солдат своей Великой армии. Наполеон отреагировал на катастрофу импровизацией: «Ничего особенного... все дело в климате, и только. От великого до смешного — всего один шаг... Я призову к ружью 300 000 солдат». Но прежде чем Наполеон сделал это, его сослали на остров Эльба, и предводители русско-прусско-австрийского союза, победившего «корсиканского бандита», собрались в Лондоне, чтобы отпраздновать это событие. Как следствие, в Великобритании во всех слоях общества возродилось курение, но если бедняки этой привычки и не оставляли, то богатые ее возобновили. Помимо примера, который давали вернувшиеся английские офицеры, на общество влияли посещения таких высокопоставленных лиц, как прусский генерал-фельдмаршал Блюхер, князь Вальштаттский, заядлый курильщик, которого редко можно было увидеть без любимой двухфутовой трубки, свешивающейся из его рта до самого живота.

До Пиренейской войны нюханье табака оставалось на уровне, которого оно достигло в XVIII столетии, как самая распространенная английская табачная привычка. На многолюдных встречах власть имущих она исполняла полезную социальную функцию заменителя речи. Манера нюхнуть щепотку табака превращалась в мимическое отображение эмоций нюхальщика, проявлять которые считалось тогда неприличным. Популярность нюханья табака пережила изрядные колебания при королевском дворе, где безумие Георга III прогрессировало до такой степени, что даже по стандартам того времени ему нельзя было появляться на публике. Георга держали взаперти, а его конституционные обязанности передали принцу Уэльскому по прозвищу «Принни», толстяку-распутнику, грузная фигура которого вызывала иронические комментарии его подданных, включая сходство титула Принца (of Wales) с названием морского млекопитающего (whale).

При росте его и объеме.

При уровне в теле жиров

Не вижу иного я, кроме,

Как быть ему принцем китов.

В период регентства Принни в британском обществе произошла революция, хотя и совершенно иная, чем на континенте, в ходе которой все ограничения, которые «старый порядок» накладывал на нюхание табака, были отвергнуты. Вождем этой революции был Джордж Брайен Браммель по прозвищу Красавчик, о котором говорили, что оп «самозабвенно посвятил себя одной-единственной цели: носить одежду с пониманием и изяществом: если другие одевались, чтобы жить, то он жил, чтобы одеваться». Красавчик Браммель был английским вариантом Казановы, разве что домогался он своим обаянием не женщин, а мужчин. Во многом известность Красавчика проистекала из его исключительной преданности личной гигиене, которая поражала его современников, хотя в наше время едва ли показалась бы чрезмерной. Красавчик ежедневно мылся, каждый день менял одежду, регулярно стригся, придерживался диеты и ради стройной фигуры делал физические упражнения. Он вызвал сенсацию при королевском дворе, где никогда прежде не видели такого опрятного человека и где уже к тридцати годам люди нередко переставав следить за своей внешностью. Революция Красавчика Браммеля коснулась мужской одежды, париков, воротников, украшений и брюк, отменила моду, около двухсот лет существовавшую при дворах коронованных особ и стала предшественником современной одежды. Новшествам Браммеля отчасти помог налог на пудру для волос, что привело к отказу от париков и к демонстративной сгрижке в Палате общин. Короткие волосы вполне соответствовали новому облику Красавчика: темный строгий фрак, безупречно белый воротничок, длинные брюки со штрипками, продетыми под каблуками ботинок из черной кожи. Браммель придерживался минимализма: простота линий, качественный материал, идеальный покрой. У новой моды были свои недостатки: «денди», как называли последователей Браммеля, порой до крови ранили себе уши о накрахмаленный воротничок, когда поворачивали голову в сторону. Сосредоточенный на чистоте Красавчик стал по-особому нюхать табак. И его привязанности к табаку и жеманной манере нюхать широко подражали. Лондонцы стали такими же модными, как парижане, по словам Казановы, пятьдесят лет тому назад. Любимый сорт Браммеля — «Мартиника», легкая смесь без запаха — продавался в самом старом и дорогом магазине нюхательного табака в Лондоне «Фрибург и Трейер», основанном в 1720 году. Красавчик приобщил Принни, Принца Уэльского, к нюханью табака, и тот стал покровительствовать фирме «Фрибург и Трейер» (первое королевское одобрение табачного изделия), о чем она сообщала на этикетках.

Не только короткие волосы и опрятная одежда оказывали влияние на британское общество во времена регентства. Простота мужской одежды нашла отражение в георгианской архитектуре и в довольно простой, если разобраться, женской моде, отказавшейся от многочисленных юбок прошлого века, а заодно и от нижнего белья. Женщины продолжали нюхать табак, следуя примеру королевы Шарлотты, которая предпочитала «Марокко» и приобретала его по двенадцать фунтов за раз там же, где покупал табак ее сын и наследник.

Это видимое единство породило контркультуру в виде «романтизма». Принадлежавшие к нему литераторы и художники поклонялись природе и призывали человека к взаимодействию с ней. Первые романтики, Сэмюэль Колридж и Уильям Вордсворт, оба курильщики трубок, очаровывали общество своей поэзией, которую оно толковало (к их раздражению) как буколическую лирику. Романтики призывали общество к такой простой, псевдо-сельской деятельности, как строительство загородных домов, провождение времени на природе и курение.

Вторая волна романтиков продвинула курение в восприятии общества еще дальше. На ее гребне оказался Джордж Гордон, лорд Байрон, отважившийся вернуть секс в любовную историю, чей титул, равно как и гениальность, предоставили ему беспрепятственный доступ в высшее общество. Когда лорд Байрон прибыл в Лондон, его остроумие, обаяние и экстравагантная внешность вызвали сенсацию, а поведение — несколько скандалов. Появление Байрона в обществе стало мощным стимулятором привычки нюхать табак. Герцог Сассекский, женившись на Августе Ли (первой любви Байрона, к тому же его единокровной сестре), открыл счет в «Фрибург и Трейер» во время своего сумбурного бракоразводного дела (которое по причине его общественного положения требовало специального разрешения Палаты лордов). Его привязанность к нюхательному табаку росла по мере продвижения дела.

Байрон был заядлым курильщиком. Он приобрел эту привычку во время своих многочисленных зарубежных поездок, где наблюдал за тем, как табак влияет на разные народы и религии. Его поэтический гений вызывал восхищение, а когда Байрон блистательно прославил свое любимое курение, в зубах его лондонских почитателей стали появляться сигары:

...О табак, табак!

С востока до страны, где гаснет день.

Равно ты услаждаешь турка лень

И труд матроса. В негах мусульмане

Соперник ты гаремного дивана

И опиума. Чтит тебя Стамбул;

Но люб тебе и Страида спертый гул

(Хоть ты там хуже). Сладостны кальяны.

Но и янтарь струит твои туманы

Пленительно. К тебе идут уборы;

Но все ж краса нагая тешит взоры

Милей: и твой божественный угар

Вполне изведал лишь знаток сигар![6]

Хотя романтизм и Пиренейская война проложили путь к повторному появлению курения в британских высших кругах, общество в целом его по-прежнему не принимало. Курение допускалось только вне помещений и не стало еще характерной особенностью многолюдных приемов, раутов и прочих общественных собраний. Общество по-настоящему приняло курение сигар только после того, как курить стали офицеры-кавалеристы. Курить в седле было гораздо удобнее, чем пользоваться табакеркой. С сигарой во рту можно было держать в руках пику или саблю, и к тому же, по счастливому совпадению, она хорошо подходила к пышной растительности на лице: борода и усы были очень популярны у драгунов того времени.

 После военных успехов Англии на континенте и последовавших за ними великолепных лондонских празднеств возникло повальное стремление вооружаться и сражаться с французами. Денди бросились покупать патенты в конные полки, где их ожидала красивая форма и породистые лошади. Они создавали новые эталоны галантного поведения и остроумия и учились курить сигары. Все три умения представлены в следующем отрывке из «Ярмарки тщеславия», где ставший кавалеристом денди обращается к впечатлительной и жизнерадостной Бекки Шарп:

— Вам не мешает моя сигара, мисс Шарп?

Напротив, мисс Шарп больше всего на свете любила запах сигары на свежем воздухе и как-то даже попробовала покурить — с прелестнейшими ужимками выпустила облачко дыма, слегка вскрикнула, залилась тихим смехом и вернула деликатес капитану. Тот, покручивая ус, тотчас же раскурил сигару так, что на конце ее появился яркий огонек, пылавший в темных зарослях красной точкой.

— Черт!.. Э-э!.. Ей-богу… э-э, — божился капитан, — в жизни не курил такой чудесной сигары! — Его умственное развитие и умение вести беседу были одинаково блестящими и вполне подобали тяжеловесному молодому драгуну.[7]

Британским кавалеристам вскоре представился случай проявить свои военные, а заодно и светские навыки, когда Наполеон бежал с Эльбы и, призвав к себе ветеранов, попытался вновь вернуть господство в Европе. Союзники поспешили созвать армии, и противоборствующие стороны встретились под бельгийской деревней Ватерлоо.

Очевидная одержимость англичан внешним видом маскировала их небрежение личной опасностью. Английские кавалеристы были известны своей храбростью, красотой и глупостью. Их тактика состояла из одного-единственного маневра — стремительной атаки, которая совершалась таким образом, словно они преследовали лису. Первый бой с французами у Катр-Бра, накануне сражения при Ватерлоо, впечатлил ветерана Пиренейской войны: «Сердце радовалось, видя, с каким азартом лейб-гвардейцы вступили в дело; они без колебаний ринулись в бой и раскидали противника по сторонам». Пехотинцы были поражены, когда увидели, что английские кавалеристы покинули поле боя, чтобы переодеться, — они не хотели сражаться в грязных мундирах.

 Репутация кавалерии была подтверждена и преумножена два дня спустя в сражении под Ватерлоо. Отряд союзников внезапно контратаковал подразделение французской конницы и последовал за ним мимо французских орудий и нескольких линий пехоты, и лишь когда до Наполеона оставалось не более ста ярдов, уланы повернули своих обессиленных лошадей назад. Остатки отряда союзников, возвратившись к расположенным в лесу тыловым частям, чтобы перегруппироваться, были удивлены, обнаружив там бельгийские отряды, отступившие при первом же натиске французов: «Я заглянул в глубь леса и изумился; здесь были целые роты, по порядку расставлены ружья, на кострах кипят котелки, а солдаты лежат вокруг и курят так хладнокровно, как будто никакого врага в пределах дневного перехода нет». Атакующие французы, курение в лесу... но, так или иначе, союзники победили, и Наполеон был сослан на остров Святой Елены в Южной Атлантике, где и закончил свои дни, нюхая табак, которым бесплатно снабжали его победители. По возвращении в Лондон героям Ватерлоо устроили торжественную встречу. Виконт Веллингтон получил титул герцога Веллингтонского. Как и при Елизавете, победу за границей в Великобритании праздновали с табачным дымом.

Возрождение курения в обществе произошло быстро и. по-видимому, неизбежно. В 1800 году Англия импортировала 26 фунтов сигар, а в 1830 -250 000 фунтов, включая непосредственную доставку с Кубы. Рост импорта произошел по причине уменьшения налога на сигары — редчайший для Великобритании случай. Впрочем, распространение курения не обошлось и без противодействия. За полстолетия господства нюхательного табака люда не только стали гораздо чище, но и отвыкли от запаха горящих листьев в помещении, и поначалу в Великобритании имела место сегрегация курильщиков.

В Палате общин под «курительную комнату» было выделено специальное помещение, куда удалялись желающие покурить. Атмосфера в этой комнате описана Маколеем в 1831 году: «Одиннадцать часов вечера, я пишу в самом грязном из всех грязных мест... с запахом табака в ноздрях... Не выкидывайте мое письмо, хотя от него пахнет сигарами и махоркой». Появление курительных комнат свидетельствует о том, что возродившийся обычай более не воспринимали как панацею, а утративший свой блеск дым от курения не мог быть оправдан некурящими.

Требования стандартов личной гигиены Красавчика Браммеля включали в себя и борьбу с запахом табачного дыма па волосах и одежде курильщиков, для чего для курения были изобретены специальная одежда и головной убор, напоминающий марокканскую феску. Курильщики надевали особую одежду всякий раз, когда собирались покурить, с тем чтобы табачным дымом пахла лишь часть гардероба. Французы до сих пор надевают на свадьбу потомка одежды для курения времен регентства — «смокинг». Сам Красавчик не стал свидетелем возрождения курения: ему пришлось бежать от кредиторов в Калэ, откуда он писал письма лондонским поставщикам, уверяя их, что «во всей Франции не найдется и щепотки отменного нюхательного табака».

Взрывной рост курения сигар привел к появлению множества торговцев табачными изделиями, занимающихся их импортом, таких как фирма «Ламберт и Дилер», возникшая как импортер сигар и трубочного табака. Один из ее учредителей Чарлз Ламберт считался в Лондоне лучшим знатоком гаванских сигар. Некоторые консервативные учреждения Лондона, в том числе джентльменские клубы, сопротивляясь прогрессу курения, открывали места, где курильщики могли удовлетворить свою прихоть, и называли их «курительными клубами». Располагались они в основном вокруг Вест-Энда. «Курительные клубы» оформлялись наподобие османских курилень и были отделаны «с азиатским блеском и комфортом, который производит на непривычный глаз оригинальный и приятный эффект; после более тесного знакомства другие чувства приходят точно в такой же восторг».

Через двадцать лет после победы при Ватерлоо в высшем обществе обосновалась не только сигара, но и заново появилась курительная трубка. Вернувшиеся из Индии, англичане привезли с собой местную разновидность кальяна, и его использование стало настолько повсеместным, что курильщик кальяна попал в «Ярмарку тщеславия». Однако на этот раз молодого человека сопровождала не трубка, а сигара, — курение трубки было связано с возрастом и высоким положением. Примеру прусского маршала Блюхера, побывавшего в Лондоне, последовали британские политические деятели, которые с ослаблением власти монархии и уважения к ней стали образцовыми фигурами. Считалось, что трубка во рту политического деятеля придавала ему серьезность. Как заметил Теккерей: «Трубка срывает мудрость с губ философа и затыкает рот глупца: она делает беседу вдумчивой, доброжелательной и искренней». На заключительном этапе возрождения курения его приняли английские писатели — табак вновь стал ассоциироваться с литературными гениями. Многие вслед за сэром Вальтером Скотгом, Уильямом Вордсвортом. Колриджем, Де Квииси, Байроном и Шелли искали вдохновения в дыме, а некоторые (например, Чарлз Лэм) считали курение обязательной частью своей личности:

Возможно, вздох последний свой

Я через трубку совершу

И выдох сделаю с улыбкой.

Подобно англичанам, пруссаки после победы при Ватерлоо принесли на родину сигару, которая до тех пор была здесь в диковинку. Примерно за десять лет до этого ее появление в королевстве было отмечено простыми и восторженными словами: «Мы должны упомянуть и о новом способе курения, а именно о сигарах — листьях табака, скрученных в полые цилиндры толщиной в палец. Один конец сигары поджигают, другой берут в рот и курят. Этот способ, распространенный в испанской Америке вместо трубки, становится обычным и в наших краях: но становится ли от этого вкус табака лучше — сказать трудно, поскольку это дело вкуса». В Пруссии сигары были распространены гораздо меньше, чем в Великобритании. Некоторые запреты Фридриха Великого на курение вне помещения продолжали существовать: за их соблюдением. особенно в Берлине, строго следили полицейские. Запреты были смягчены в 1809 году. когда захватившие город французы курили на улицах, чтобы подразнить побежденных берлинцев. После изгнания французов берлинская полиция быстро устранила это нарушение общественного порядка. Даже во время войны гражданам не дозволялось расслабляться. Из донесения полицейского: «Неописуемо, как далеко зашла эта непристойная привычка курить: вчера вечером три молодых человека сидели в месте для прогулок, и каждый курил длинную трубку: я велел констеблю Шульцу разобраться с ними, но, заметив его, они убежали». Даже вернувшимся героям Ватерлоо приходилось подчиняться тем же самым школьным правилам. В 1830 году прусское правительство приняло закон, согласно которому сигары следовало снабжать проволочной сеткой, предохраняющей от летящих искр.

Тем не менее употребление табака в Пруссии не ограничивалось игрой курильщиков и полиции в кошки-мышки. Ученым интересно было понять, почему люди в массах начинают курить. В течение столетия споры по вопросу «Почему люди курят?» почти ни к чему не привели. По мере ослабления неприязни к курению на религиозной почве и после того, как Наполеон изменил равновесие сил в Европе, споры о курении утихли. Новых причин для употребления табака сформулировано не было, о некоторых старых доводах забыли.

Кое-кто курил табак ради здоровья, большинство оправдывало его употребление чувством общности, модой и удовольствием.

Желанию ученых разобраться с курением помогало развитие медицины, которая сочла учение Галена о «соках» устаревшим, и открытия химии, чьи методы очистки, выделения и идентификации возникли поначалу в алхимических лабораториях. В отличие от алхимиков, химики считали, что к «элементам» относится гораздо больше веществ, чем земля, воздух, огонь и вода, и что их свойства можно определить гораздо точнее, чем это делают слова «горячий» и «влажный». Более тонкие методы анализа позволили человечеству лучше понять невидимые процессы создания и разрушения и установить, что именно привлекает людей в табаке.

Химики сосредоточили свои исследования на выделении и изоляции тех или иных компонентов растений, активно воздействующих па физиологию человека. Почему некоторые растения оказывают вполне определенное и предсказуемое воздействие на функции человеческого тела? Очевидно, действовали какие-то химические вещества, но какие? В 1803 году Фридрих Вильгельм Зертурнер выделил вещество, которое в честь греческого бога сновидений назвал «морфием». Французский химик Жозеф Луи Гей-Люссак, чье внезапное видение змеи, проглатывающей свой хвост, помогло проникнуть в тайны органической химии, предложил при будущем выделении подобных экстрактов растений добавлять к названиям суффикс «ин». Ученые устремились в гонку по обнаружению других веществ этого класса.

В 1809 году Воклен извлек из табака «сильнодействующее, быстро испаряющееся бесцветное вещество», которое назвал «табачной эссенцией». «Табачная эссенция» оказалась сложным веществом, в котором были обнаружены стрихнин, хинин и (в 1820 году) кофеин. Триумф выделения истинного «-ина» табака достался двум гейдельбергским ученым: Людвигу Рейманну и Вильгельму Гейнриху, которые сделали это в 1828 году, назвав выделенное вещество в память о придворном враче Екатерины Медичи «никотином».

Открытие наркотического компонента табака вызвало лавину дальнейших исследований. Научные журналы сообщали о результатах всевозможных экспериментов с никотином. Утверждалось, что он помогает при разнообразных расстройствах, включая нарушение нервной системы, от геморроя (через табачную клизму) и таких опасных болезней, как малярия и столбняк. Другие терапевтические свойства, приписываемые никотину, позволяли использовать его как противоядие от стрихнина и других ядов (включая змеиный). В этом отношении наука XIX века поддержала старые утверждения о табаке, принадлежавшие индейцам.

Исследования свойств никотина и возможностей его применения продолжались. Научные испытания никотина совпали с началом систематических опытов на животных. Хотя на животных уже многие столетия проверяли действие ядов, животных для этого специально не разводили. Уничтожая инъекциями никотина целые собачьи питомники, ученые пришли к выводу, что никотин — сильный яд. Было установлено, что содержащегося в обычной сигаре никотина (если его выделить и сделать инъекцию) достаточно для того, чтобы убить двух взрослых людей.

Как ни странно, это открытие не помогло людям отказала от табака. Большинство других «-инов», обнаруженных в табаке, также были ядовиты, особенно кофеин и стрихнин. В дальнейшем исследовали молекулярную структуру никотина и надеялись синтезировав его в качестве лекарственного средства, превратив тем самым табак из народного лекарства в научное.