Русский поворот
Русский поворот
В последние годы жизни Гоголь нечасто бывал на родине: «…меня не ждите. Мне нельзя скоро ехать»[1686], – предупреждал он мать и сестер, которые так надеялись его увидеть. После новой редакции «Тараса Бульбы» он почти не возвращается и к родным малороссийским сюжетам. Из его «тетрадей и записных книжек исчезает всё, что касается Малороссии»[1687], – замечает Игорь Золотусский. Это не означает, будто Гоголь разлюбил родину или начал ее забывать.
Украинский литературовед Юрий Барабаш утверждает, будто в сороковые годы у Гоголя «на смену идее вольности – главной идеи украинской истории – приходят идеи самодержавной государственности, имперскости, российского мессианизма, когда гоголевское украинство перерождается в “малороссийство”»[1688]. Но термин «малороссийство» здесь вовсе не уместен. В гоголевское время Украина и Малороссия – синонимы. Только со второй половины XIX века благодаря деятельности убежденных сторонников Российской империи вроде Кулжинского и Юзефовича «малороссийство» обретает новый смысл. «Малороссом» теперь будет считаться человек, преданный Российской империи и русскому народу, но сохранивший привязанность к некоторым этнографическим особенностям родного края: к борщу, галушкам, в лучшем случае – и к народным песням. Но даже мову такой малороссиянин должен забыть, сохранив лишь акцент или особый, уже не украинский, а просто южнорусский говор с фрикативным «г».
В глазах сознательного украинца такое «малороссиянство» – «уникальный по своему уродству ублюдок», символ «национального пораженчества»[1689]. Нечего и говорить, что Гоголь даже в последние годы жизни был бесконечно далек от такого «малороссиянства».
Григорий Галаган, богатый украинский помещик, с удивлением замечал: Гоголь избегает разговоров о Малороссии. Только однажды заметил: «Я бы, кажется, не мог там жить, мне было бы жалко, и я бы слишком страдал»[1690]. Эти слова перекликаются с известными строками из письма Тараса Шевченко к Якову Кухаренко от 31 января 1843 года: «…в Малороссию не поеду, цур ей! Потому что там, кроме плача, ничего не услышу»[1691]. В этих словах печаль о родной стране, у которой, как, вероятно, казалось Гоголю, нет особого, отдельного от России будущего.
Гоголь приехал в Петербург не за одной лишь карьерой и славой. Сохранилось одно интересное свидетельство малороссийского патриотизма Гоголя. Оно принадлежит перу Василия Яковлевича Ломиковского, полтавского помещика, известного любителя и собирателя украинских древностей, составителя «Словаря малорусской старины»[1692]. Из письма Ломиковского Ивану Романовичу Мартосу, бывшему кабинет-секретарю гетмана Разумовского, от 9 января 1830 года узнаем, что юный Николай Гоголь собирался «исходатайствовать Малороссии увольнение от всех податей»[1693]. Сведения о таких планах Николая Васильевича Ломиковский мог получить только от Марии Ивановны. Правда, она была фантазеркой, но фантазером был и ее сын. Избавить Малороссию от податей – это вернуть ее ко временам Гетманщины. И не к правлению Апостола или Разумовского, а чуть ли не в Мазепино время, когда Гетманщина податей не платила. В Петербурге Гоголь должен был осознать, что у этого плана нет будущего.
Грушевский списывал «русский поворот» Гоголя на влияние окружения. После первого отъезда в Петербург Гоголя окружали преимущественно русские люди, он оказался в стороне от становления украинской интеллектуальной жизни, центром которой в тридцатые года XIX века был Харьков, а в сороковые – Киев. Если б Гоголь уехал в Харьков, если бы надолго задержался в Киеве, свел знакомство не с Аксаковыми, Погодиным, Виельгорскими, Строгановым, Толстым, а с Костомаровым, Метлинским, Кулишем, если бы состоялась встреча двух величайших гениев Украины – Гоголя и Шевченко, литературная судьба Гоголя сложилась бы по-другому. Может быть, вместо классика русской литературы появился бы классик литературы украинской или Гоголь стал бы писателем двух славянских литератур…
Как ни удивительно, предшественником Грушевского был Сергей Тимофеевич Аксаков. Пробудившееся в Гоголе чувство – любовь к России – он приписывал влиянию своего сына Константина. Русский славянофил «постоянно объяснял Гоголю, со всею пылкостью своих глубоких святых убеждений, всё значение, весь смысл русского народа»[1694]. И Гоголь якобы поддался убеждениям. Константин Аксаков писал в своей статье-рецензии на «Мертвые души»: «…содержание Руси, всей Руси занимает его, и вся она, как одно исполинское целое, колоссально является ему»[1695]. Занимает. Но не влиянием Аксаковых или Виельгорских вызван был этот интерес?
Николай Полевой, последовательный критик Гоголя, писал, будто малороссиянин – человек прошлого. Малороссия завоевана великороссами, как Ирландия завоевана англичанами. Будущее – ассимиляция. Поэтому остается лишь вспоминать былое. А великоросс – человек настоящего времени, в его руках историческая судьба великой страны, им же и созданной. Этот взгляд был если не всеобщим, то чрезвычайно распространенным. Он не мог не повлиять и на Гоголя.
Гоголь согласился с исторической неизбежностью триумфа России, российской империи и великорусского народа. И русского языка, конечно. С этим до Шевченко, кажется, украинцы и не решались спорить. Лишь автор «Гайдамаков» с отчаянным упорством будет писать:
Ви розумнi люде –
А я дурень; один собі
У моїй хатині
Заспіваю, заридаю,
Як мала дитина[1696].
Вы разумны, а я глупый…
И я вас не знаю.
Я один в родимой хате
Запою украдкой,
Запою про то, что любо,
И заплачу сладко.
(Перевод А. Твардовского)[1697]
Казалось, что великому кобзарю только и остается, что плакать, вспоминая славное прошлое своей родины и понимая, что никогда оно не вернется. Но оно вернулось. Сначала – только в стихах, в творческой фантазии поэта.
…розвернулась
Висока могила,
Аж до моря запорожці
Степ широкий вкрили.
<…>
Пишними рядами
Виступають отамани,
Сотники з панами
І гетьмани – всі в золоті,
У мою хатину
Прийшли, сіли коло мене
І про Україну
Розмовляють, розказують…[1698]
Вот раскрылись, развернулись
Курганы глухие.
И покрыли степь до моря
Казаки лихие.
<…>
В жупанах богатых
Идут, идут атаманы
С гетманами в хату.
Входят разом в мою хату
Ради доброй встречи
И со мной про Украину
Начинают речи.
(Перевод А. Твардовского)[1699]
Гоголь застанет начало украинского национального возрождения. Но когда вышли из печати «Кобзарь» и «Гайдамаки», Гоголь, хотя и прочитал их, явно не предвидел той роли, какую они сыграют в судьбе украинского народа. Грамотные малороссияне уже переписывали «Кобзаря» и «Гайдамаков» в альбомы и тетрадки, но Гоголь жил в другой реальности.
Итак, настоящее и будущее за Россией, за русским народом. Не в Полтаве, книг почти не читавшей, и даже не в культурном Харькове, а в Петербурге появились «Вечера», «Миргород», «Арабески». Столичная сцена принесла автору «Ревизора» невиданную славу. И Гоголь, хорошо зная украинскую мову, предпочел именно русский язык, язык Пушкина и Жуковского, и связал себя с Россией навсегда.
О России Гоголь говорил всё чаще и охотнее, говорил «с любовью, интересом, часто с юмором; выставлял светлые стороны Русского народа и скорбел о темных сторонах нашего отечества»[1700]. Не уверен, что с любовью, но с интересом – безусловно.
Как известно, «Мертвые души» задуманы еще в счастливом для Гоголя 1835-м, когда вышли «Арабески» и «Миргород». Получивший славу певца Малороссии, Гоголь намеревался «показать хотя с одного боку всю Русь»[1701].
По словам Смирновой-Россет, «Гоголь смотрел на “Мертвые души”, как на что-то, что лежало вне его, где должен был раскрыть тайны, ему заповеданные»[1702]. Этими тайнами были Россия и русский человек.
10 января 1848 года, когда первый том «Мертвых душ» был уже прочитан и перечитан русскими читателями, а Гоголя еще не оставила надежда на второй том, он писал Жуковскому: «Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья (курсив Н. В. Гоголя. – С. Б.), в котором бы предстало всё, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы»[1703].
Работая над первым и в особенности над вторым томом «Мертвых душ», Гоголь собирает материалы о России и русских: записывает пословицы и поговорки, обычаи и приметы, интересуется старинной русской иконописью и архитектурой русских храмов, историей и настоящим русских городов – Костромы, Владимира[1704]. Он стремился узнать, что растет в русском лесу. Какие там поют птицы? Какие птицы живут у реки? Как ведет хозяйство русский крестьянин, сколько у него скота? Чем торгуют на нижегородской ярмарке? Что носят простые русские люди? Выписывает значение слов «шуба», «однорядка», «опашень», «зипун». Наконец, составляет для себя словарь неизвестных ему русских слов. Если в юности он составлял «Лексикон Малороссийский», то теперь берется за великороссийский.
Рыбник – пирог с рыбою.
Калинник – с калиною.
Заваруха – саламата.
Затируха – затертое.
<…>
Битый коровай – кладется масло, мука, яйца.
Шанишки – род вотрушки, немного меньше.
Зеленая каша из аржаной муки, зелена.
<…>
Сквалыга – скупердяй.
Монах – штоф с водкой.
Ториться – толкаться, болтаться.
Торная дорога – битая дорога; откуда: простор, расторопный[1705].
«Я знаю Русь» – говорит герой Достоевского, списанный, кажется, именно с Гоголя. А знал он Русь?
Набоков в своей знаменитой лекции о Гоголе утверждал, будто гоголевские герои не имеют вовсе ничего общего с реальностью. Они порождение его фантазии, а не отражение реальности современной ему России.
Задолго до Набокова, в начале XX века, историк литературы С. А. Венгеров заключит: «…Гоголь совсем не знал русской действительности»[1706]. Гоголь никогда не видел настоящей России, Великороссии, не знал и не мог знать жизни русской провинции.
В самом деле, Гоголь жил в Петербурге, в Москве, несколько лет провел в Европе. Русские деревни и сёла, губернские, уездные, заштатные города он лишь проезжал по пути из столицы в Малороссию или из Малороссии в столицу. Проезжал, не останавливаясь нигде более чем на неделю.
Булгарин писал, что Гоголь вообще никогда не знал и не изучал «национальной природы» русских, а «описывал везде и всегда Малороссию и Малороссиян»[1707]. Оценка, что и говорить, дана не самым авторитетным экспертом. Булгарин Гоголя терпеть не мог. Но вот профессор Плетнев, хорошо знавший Гоголя, пишет С. Т. Аксакову, что Гоголь «по долговременному из нее отсутствию» России «совсем не знает»[1708]. Славянофил Чижов высоко оценил «Мертвые души», но заметил: Гоголь «не так знает Россию, как Малороссию…»[1709]
Впрочем, откликов на «Мертвые души» было множество, и «трудно найти двух людей, которые говорили бы» о них одно и то же[1710]. Шевырев и Языков были убеждены в достоверности всего описанного Гоголем. Их можно понять. Великий писатель сам создает собственный мир, создает героев, которые сходят со страниц его книги в реальный мир. Не Гоголь списывал с натуры Ноздревых, Плюшкиных, Собакевичей, а сами читатели под впечатлением от «Мертвых душ» начали искать вокруг Ноздревых, Плюшкиных, Собакевичей.
Между тем А. Н. Островский верно заметил, что Плюшкин, Собакевич, Хлестаков – «всё это не столько русские типы данного времени, сколько вечные образцы общечеловеческих страстей и характеров»[1711]. Так что они не больше русские типы, чем Гобсек или отец Горио – французские.
Другое дело, что фантазия Гоголя, при всей уникальности и загадочности, – явление нашего мира. Окружающий мир и на нее оказывал определенное влияние. Могли повлиять на автора «Мертвых душ» и национальные стереотипы, как русские, так и, в большей степени, украинские, малороссийские. Не случайно же Гоголь сделал своим героем Чичикова, воплотившего именно те черты русского национального характера, что бросались в глаза украинцам гоголевского времени.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.