Андреевский флаг около калифорнийского берега, или воспоминания Константина Станюковича
Андреевский флаг около калифорнийского берега, или воспоминания Константина Станюковича
Русские моряки одними из первых проложили курс в Сан-Франциско. На всех кораблях Российского военно-морского флота имелись подробные карты Сан-франциского залива. Гражданская война в Соединенных Штатах Америки сыграла положительную роль как в российско-американских отношениях в целом, так и в истории русской Калифорнии. После подавления польского освободительного движения в 1863 г. обострились отношения между Россией и Великобританией. Англия, Франция и Австрия, поддерживаемые Швецией, Италией и Испанией, направили протесты правительству России. В этом конфликте США не поддержали европейские страны. Оценив это, во время Гражданской войны в Америке Россия встала на сторону Вашингтона. В Санкт-Петербурге хорошо помнили уроки Крымской войны и считали, что единые Соединенные штаты будут хорошим противодействием Великобритании и Франции.
В период Гражданской войны в Америке у ее берегов находились две русские эскадры. Одна — в Атлантическом океане, другая — в Тихом. Корабли Тихоокеанской эскадры, которую возглавлял контр-адмирал Андрей Александрович Попов, должны были противодействовать иностранному вторжению в американские дела. Об этой истории рассказано немало, в частности, в деталях описана политическая подоплека событий. Вот что писал очевидец Константин Станюкович, бывший кадет, плававший на корвете «Калевала»: «Все — и офицеры, и матросы, и даже отец Спиридоний, редко покидавший каюту, — были наверху и жадно всматривались в глубину залива, чтобы поскорей увидать "жемчужину Тихого океана", как не без основания называют калифорнийцы Сан-Франциско, или "Фриски", по их фамильярно-ласковому сокращению, пока старший штурман не объяснил, что напрасно "пялят" глаза — все равно города не увидать: он в глубине бухты, скрытый горами.
Офицерам после долгой и скучной стоянки в Печелийском заливе и после длинного, только что совершенного перехода, во время которого опять пришлось несколько дней посидеть на консервах, хотелось поскорее побывать в интересном городе, о котором много рассказывали в кают-компании и Андрей Николаевич и Степан Ильич, бывавшие в нем во время прежних плаваний, познакомиться с новой страной, оригинальной, совсем не похожей на Европу, с американскими нравами, побывать в театре, послушать музыку, узнать, наконец, что делается на свете, получить весточки из России.
…Матросам тоже очень хочется "берега". Положим, их требования от него скромнее, их развлечения грубее: помотаться по городу и провести время в каком-нибудь кабачке за стаканом водки, но и это отвлечение от однообразной судовой жизни громадное удовольствие, не говоря уже о том, что даже и беглое мимолетное знакомство с чужой стороной, с другими порядками и нравами, конечно, интересует матросов и невольно производит впечатление, действуя развивающим образом. Вот отчего матрос, побывавший в кругосветном плавании, совсем не похож на товарища, плававшего только в наших морях: он кое-что видел, кое-что понял и далеко уже не столь невежествен, как был прежде.
И на баке большая толпа слушает Бастрюкова. Он был во "Францисках", когда ходил в дальнюю на "Ласточке", и теперь делится с товарищами вынесенными им впечатлениями, рассказывая, что город большой и содержится в аккурате, что кабаков в нем много, но, надо правду сказать, пьяных, которые чтобы валялись, совсем не видать.
— Они, эти самые мериканцы, пьют, братцы вы мои, по-благородному, — продолжал Бастрюков своим мягким приятным голосом, — до затмения рассудка не напиваются, понимают плепорцию. Разве которые матросы разных нациев с кораблей, ну те, случается, шибко натрескамшись, а чтобы коренные мериканцы — ни боже ни!.. И живут, сказывали про их, вольно: делай, что знаешь, запрету нет, коли ты худого не делаешь… И все там, братцы, ровны между собой, и нет ни господ, ни простых… Какой ты ни на есть человек, богатый ли, бедный, а все мистер да мистер — господин, значит. Всем одни права дадены… И ходят чисто: в пинджаках и при штиблетках; что хозяин, что мастеровщина — все одинаково одеты… А женского сословия народ так и вовсе, можно сказать, не отличишь, какая из них барыня, а какая, примерно, служанка. Все сквозь мамзели и гордого обращения, и ежели ты сидишь в конке и вошла женщина, а места нет, ты встань и уступи место… Учтивый к бабам народ! А харч у их, братцы, первый сорт, и народ хорошо живет…
Матросы жадно внимают Бастрюкову и удивляются, почему это в этой стороне такое хорошее житье народу, и Бастрюков старается объяснить, почему.
Тем временем к "Коршуну" несется маленький пароходик с большим, бросающимся в глаза ярким лоцманским флагом. На минуту "Коршун" замедляет ход, и, быстро поднявшись по веревочному трапу, на палубу выскакивает высокий худой калифорниец с нервным, загорелым лицом, опушенным густой черной бородой. Он в длиннополом сюртуке, в высоких сапогах и в цилиндре. Самоуверенною, спешною походкой поднялся он на мостик, протянул руку капитану, старшему штурману и вахтенному офицеру, сунул несколько новых газет и стал у компаса.
Между двумя вдавшимися мысами — небольшой пролив, называемый "Золотыми воротами" (Golden Gate). Корвет вошел в него и очутился в большом, глубоко вдавшемся заливе, с несколькими на нем островами, среди зелени которых белели постройки. У входа в залив форты, защищающие вход, и из амбразур выглядывают орудия. Эти воинственные атрибуты обыкновенно мирного города объяснялись бывшей в то время междоусобной войной между северными и южными штатами за освобождение негров от невольничества. Калифорнийцы были на стороне северян и зорко охраняли свой "Фриски" от набега какого-нибудь крейсера южан.
Отсалютовав американскому флагу и получив ответный салют, корвет, руководимый лоцманом, шел в глубину залива. Темное, большое серое облако, видневшееся вдали, указывало на близость города.
Володя не отрывал глаз. Крутой поворот корвета вправо — и громадный город засверкал на солнце среди зелени садов и парков, в глубине бухты, с лесом мачт. Чем ближе подходил корвет, тем яснее вырисовывались красивые здания, раскинувшиеся по холмам, над которыми вдали возвышались пики гор.
На рейде и в гавани С.-Франциско была масса судов всевозможных форм и конструкций, начиная с пузатого, неуклюжего "китобоя" и кончая длинными, стройнымй американскими быстроходными клиперами, которые, несмотря на то что они парусные, на срок возят грузы из Калифорнии в Китай и обратно. Несколько военных судов различных наций выделялись своим более изящным видом и выправленным рангоутом.
И что за оживление на рейде! Каждую минуту раздавались то пронзительные, то гудящие свистки с пароходов, пересекавших бухту в различных направлениях. Маленькие буксирные пароходики с сидящими в будках рулевыми, словно бешеные, снуют по рейду, предлагая свои услуги большим парусным кораблям, которые, несмотря на все поставленные паруса, еле подвигаются к выходу из залива, благодаря совсем тихому, еле дующему ветерку. Клубы дыма стелются над рейдом. Вот один пароход так называемой американской конструкции, трехэтажный, весь белый, как снег, пролетел мимо корвета, полный пассажиров и пассажирок. С палубы несутся звуки музыки. Вот еще другой такой пароход, третий… и опять музыка. Красивые яхты и шлюпки с парусами, окрашенными в разнообразные яркие цвета, то и дело проходят под носом или скользят сбоку корвета с катающимися мужчинами и дамами. Встречаются яхточки с одними дамами.
И над всей этой веселой оживленной картиной рейда — высокое, прозрачное голубое небо, откуда ласково светит солнце, заливая блеском и город, и бухту, и островки, и окружающие бухту возвышенности.
— Прелесть! — невольно шептал Володя.
Глядя на большой город, на лес мачт в гавани, на оживление рейда, на всю эту кипучую деятельность, он не верил своим глазам, не верил, что вся эта жизнь создалась со сказочной быстротой. И он невольно вспомнил рассказы капитана-шведа, припоминал то, что читал о Калифорнии, и ему казалось невероятным, что всего лишь пятнадцать лет тому назад места эти были пустынны и безлюдны; тишина их нарушалась только криком белоснежных чаек, носившихся, как и теперь, над заливом, да разве выстрелами каких-нибудь смелых охотников-мексиканцев, забредших в эти места.
— Из бухты вон, отдай якорь! — раздалась команда.
Корвет стоял недалеко от города. Не прошло и пяти минут, как уже на корвет явились разные комиссионеры, поставщики, портные, китайцы-прачки, и весь стол кают-компании был завален объявлениями всевозможных магазинов. Не замедлили явиться и репортеры калифорнийских газет за сведениями. Они осматривали корвет во всех подробностях, расспрашивали о России, записали все фамилии офицеров и, выпив по бокалу шампанского, уехали.
На другое утро любезные американцы прислали всем именные билеты на право свободного входа во все клубы, библиотеки, музеи и т. д., а репортеры прислали номера газет, в которых были напечатаны подробные отчеты о корвете с более или менее правдоподобными сведениями о России и с перевранными фамилиями офицеров. Вообще, по случаю сочувственного отношения России к северянам, калифорнийцы встретили русских моряков очень тепло. Приглашения так и сыпались со всех сторон, и русские моряки были везде желанными гостями.
Это, однако же, не помешало появиться дня через два забавной карикатуре на русских моряков. Они представлялись входящими в магазин готового платья (конечно, адрес магазина и его владельца были пропечатаны самым крупным шрифтом) оборванными, в помятых шляпах и выходили оттуда щегольски одетыми с иголочки франтами, в цилиндрах набекрень и с тросточками в руках. А внизу подпись: "Вот что значит побывать в знаменитом магазине готового платья Джефри Уильстока и Ко, Монгомерри Стрит, 14".
Когда кто-то из офицеров купил на улице за 5 центов карикатуру и привез в кают-компанию, все весело смеялись над рекламой, ловко придуманной по случаю прихода русского корвета Джефри Уильстоком и К?, о магазине которого никто не имел ни малейшего понятия. Тем не менее по этому поводу приезжали представители двух влиятельных в С.-Франциско газет и просили не сердиться на эту глупую карикатуру-рекламу.
— Мы, американцы, любим рекламу и широко пользуемся ею, но, конечно, тогда, когда она не обидна ни для кого.
Разумеется, в кают-компании поспешили успокоить журналистов уверением, что никто не обиделся»[17].
Через несколько дней после прихода русских кораблей в Сан-Франциско, 23 октября 1863 г. начался пожар в центре города. Альберт Вилан написал: «Пожарные жалуются, что у них мало шансов выиграть битву с пожаром. Если они этого не сделают, то город будет уничтожен. Пожарные делают все, что в их силах, но непосильная работа, высокая температура, а главное, ручные приводы, которые буквально выматывают пожарных, — послужили тому, что они стали покидать место работы. К тому же несколько ручных приводов вышли из строя. Неожиданно раздались радостные крики, которые все усиливались и усиливались. Тысячи людей, включая пожарников, приветствовали шлюпки с русскими моряками, которые все подплывали и с ведрами и другими огнетушительными приспособлениями. Они заменили в конец вымотавшихся пожарников и долго работая насосами сумели потушить пожар».
Демонстрация русского флага на Тихом и Атлантическом океанах и поддержка Санкт-Петербургом Вашингтона в его борьбе с мятежным Югом закончилась успешно. Хотя Россия и сохраняла нейтралитет, не участвуя в боевых действиях, англичане и французы не рискнули попытать удачу в Гражданской войне. Сыграв свою роль, Тихоокеанская эскадра вернулась в Кронштадт.[18]
Русские корабли продолжали заходить в Сан-Франциско и позднее. 26 августа 1881 г. здесь по пути из Японии в Россию скончался флаг-капитан начальника Морских сил на Тихом океане капитан 1 — го ранга Андрей Павлович Новосильский, чья могила до сих пор находится на городском кладбище. На похороны были приглашены французский адмирал, капитаны и офицеры иностранных судов, стоявших на рейде, американский дивизионный генерал Макдоул и коммодор Филлипс как старые и искренние друзья русских. Для участия в церемонии привезли десантную роту в полном составе. Траурная процессия под музыку прошла по улицам города, где конные полицейские перекрывали движение экипажей.
