Глава 2 ПРЕВРАТНОСТИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ВЛАСТИ (750–936)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

ПРЕВРАТНОСТИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ВЛАСТИ (750–936)

Восприняв опыт умаййадской династии и персональные усилия ее суверенов, аббасидское владычество открыло новый период исламской империи, когда государственное могущество держалось прежде всего на высоком достоинстве халифа как родственника Пророка, способного благодаря этому званию служить представителем и защитником совершенного правоверия. Династия «благословенная», как она сама себя называла, с самого начала стремилась обозначить свой разрыв с прежними властителями Сирии, максимально используя для этого внешнюю атрибутику: перевод столицы в Ирак — сначала в Куфу, затем в Багдад, — принятие «тронных имен», напоминающих о покровительстве Аллаха, чью особую милость чувствовали на себе новые халифы (ал-Мансур — «поддерживаемый Аллахом»; алМахди — «ведомый Аллахом»; ал-Рашид — «благонаправляемый Аллахом»), последовательное наращение титулатуры суверена, употребляемой в официальных текстах, надписях и легендах на монетах, тенденция ко все большей пышности церемониала, изолирующей халифа от подданных, покровительство и совет религиозных деятелей, официальное вмешательство халифа в вопросы догмы и осуждение ересей. Аббасидская династия изначально опиралась прежде всего на тот класс населения, который при Умаййадах находился в приниженном ранге клиентов и который только теперь смог поставить на службу мусульманскому государству свои способности и воспитание, передав ему бюрократический дух, не известный в прежние времена. При этом она практически отказалась от прежней племенной, преимущественно арабской, войсковой системы, формируя армию как из арабских, так и из неарабских добровольцев, а позднее — наемников.

Столкнувшись на практике с проблемами управления, Аббасиды продолжили умаййадскую линию, четче обозначив этапы уже начатой эволюции. Так, в плане церемониала, равно как и в организации управления, новые хозяева империи лишь следовали тенденциям, которые наметились в ту пору, когда халиф подражал в своем поведении манерам прежних суверенов Востока — византийских василевсов или сасанидских хосровов — и прибегал к услугам своих писцов и сборщиков податей. Унаследованная непосредственно от эпохи завоеваний структура империи сохраняла свою врожденную разнородность, которую не удалось сгладить Умаййадам и которая будет мешать попыткам унификации, идущим уже из багдадской столицы. Даже династический принцип, закрепленный в заблаговременном назначении преемника, был заимствован Аббасидами у предшественников, пытавшихся насадить его в мусульманской среде, несмотря на интриги и борьбу, неизменно сопутствующие каждой смене правления. Отныне внутривластные раздоры не должны были выходить на племенной уровень. Они затрагивали только окружение халифа, не дискредитируя престиж самого положения суверена. Но отсутствие четкого порядка наследования, заранее определяющего выбор преемника, по-прежнему оставалось причиной слабости власти.

* * *

Претензии Аббасидов на легитимность, которой они хотели отличаться от Умаййадов, встречали ожесточенное сопротивление соперников, способных похвалиться аналогичными титулами. Конечно, потомки ал-Аббаса, дяди Мухаммада, имели те же права, что и другие хашимиты, которые происходили от Абу Талиба через Али, — и поначалу, по-видимому, действительно прямое родство через Фатиму, дочь Пророка и жену Али, не служило аргументом в пользу их потомков. Но Аббасиды так и не сумели получить всеобщее признание и разоружить оппозицию тех, кто когда-то сражался за их дело, не отделяя его от дела других членов «семьи Пророка». Двусмысленность, поддерживаемая вокруг их личности, чтобы скрыть истинные цели их деятельности, должна была сильно осложнить будущее династии.

Действительно, хотя Абу Муслим, наиболее активный проводник аббасидской революционной пропаганды, сумел использовать в интересах династии недовольство хорасанского населения, издавна терпевшего унижения, он никогда не выступал как защитник какого-то конкретного аббасида, употребляя в их отношении туманное выражение «члены семьи Мухаммада». Не только победа их армии над умаййадскими войсками в долине Большого Заба в 749 г., но и взятие Куфы и освобождение скрывавшегося там аббасидского претендента не повлекли за собой немедленного провозглашения нового халифа. В этом промедлении авторы видят последний упущенный Алидами шанс.

Генеалогическая таблица аббасидских халифов

Едва установленное аббасидское господство не замедлило вызвать бурные ответные действия со стороны Алидов, объявивших себя обманутыми. Первый, впрочем довольно короткий, халифат династии, халифат Абу л-Аббаса, задолго до того прозванного ал-Саффахом, «великодушным», или, по некоторым интерпретациям, «кровавым», был относительно спокойным правлением. Чего не скажешь о следующем халифате ал-Мансура: потомки ал-Хасана, которые никогда не поднимали волнений при Умаййадах, взбунтовались сначала в Аравии, затем в Ираке, вынуждая суверена к репрессиям, которые превратили его отныне во врага шиизма. И хотя третий халиф, — тронное имя которого ал-Махди[3] означало, что Аббасиды притязали удовлетворить мессианские упования своих бывших сторонников, — безрезультатно пытался привлечь на свою сторону шиитов, всегда составлявших оппозицию, то четвертый, ал-Хади, вынужден был вернуться к политике силы, следствием чего стала резня в Факхе, неподалеку от Медины, где нашла смерть группа претендентов. Этот эпизод возвел между Аббасидами и Алидами стену, аналогичную той, которая выросла между Умаййадами и Алидами после эпизода в Карбале. Только дробление шиизма, развивавшегося и разветвлявшегося в обстановке борьбы и подполья, способствовало консолидации режима, который оказался окружен атмосферой враждебности, но сумел воспользоваться трудностями своих противников.

Поистине бесконечными были расколы среди шиитских сторонников. Кое-кто из них, решив, что их час пришел с восшествием ал-Мансура, безуспешно осаждал резиденцию халифа, пытаясь провозгласить его своим вождем. Но главное, вокруг двух ветвей алидской фамилии сгруппировались два движения: с одной стороны, сторонники хасанидов, с другой — сторонники хусайнидов, которые, в свою очередь, во времена ал-Мансура разделились на две ветви, когда два сына 6-го имама Джафара ал-Садика были одновременно признаны повелителями разными группировками шиитов. Подобная ситуация была лишь на руку первым Аббасидам, обладавшим преимуществом власти, подкрепленной одновременно правами семьи Пророка и юридической значимостью присяги на верность, которая приносилась каждому новому суверену.

Их сила в значительной степени держалась также на умении ловко привлечь и использовать сторонников, которые некогда активно участвовали в революционных событиях в Иране и среди которых претенденты на власть находили своих доверенных эмиссаров. Как только устанавливался новый режим, главные дворцовые должности и звания жаловались им, как преданным слугам, на которых халиф мог опираться больше, чем на членов своей фамилии, завидовавших его власти и даже оспаривавших ее. Новообращенные из местного населения, таким образом, с самого начала занимали посты министра двора и вазира, выступали доверенными лицами, с которыми халиф, как известно, ежедневно беседовал о положении в империи, и это из них формировались службы центральной администрации, которые должны были обеспечить наилучший контроль над провинциями с точки зрения сбора налогов и распределения доходов. Исламское государство не только использовало их талант писцов и их специальные знания, в частности в фискальной сфере, как это было в умаййадскую эпоху, но отныне предоставило им исполнять подлинно государственные обязанности. Вместе с ними проникали политические традиции и дух старой сасанидской монархии, проявлявшиеся как в растущей пышности двора, так и в аристократических привычках, которыми стало характеризоваться отправление халифской власти.

Такое засилье выходцев в основном из восточных провинций было еще более упрочено переносом столицы за пределы сирийской территории и созданием новой резиденции халифа в центре богатого и густонаселенного месопотамского региона, переживавшего в то время экономический подъем. Сам перенос был следствием определенных исторических обстоятельств. В период тайной деятельности аббасидские принцы скрывались в Куфе. Там был провозглашен первый халиф, оставивший Куфу своей резиденцией. Основание знаменитой столицы, которая вскоре стала отождествляться с создавшей ее аббасидской династией, было делом второго халифа — ал-Мансура. Опасаясь соседства Куфы, с его мятежным и склонным к бунту населением, он, сменив несколько резиденций, стремился основать город, где мог бы чувствовать себя в безопасности и откуда центральные органы имели бы возможность контролировать всю империю. Он выбрал место будущего Багдада на оси, соединяющей Персидский залив с Верхней Месопотамией и северными пределами Сирии на выходе пути из Ирана, где Тигр и Евфрат, сближаясь, соединялись системой каналов, образуя естественную защиту и замечательное средство коммуникации. Здесь был заложен «город Мира» (Мадинат-ал-Салам), название которого должно было стать символом начавшейся «эры праведности». Дальнейшее его развитие и статус главного города Ирака, сохраненный до нынешней эпохи, докажет, насколько прав был ал-Мансур, решивший обосноваться на этом месте.

Старый центр Багдада, именуемый обычно «Круглым городом», чтобы отличить его от позднейших городских агломераций, был значительно разрушен в ходе вспыхнувшей в 813 г. гражданской войны. Между тем он успел вызвать восхищение современников, прежде всего тщательностью, с которой его основатель продумал план и малейшие детали внутренней организации города. Хотя от него не сохранилось даже развалин, известно, что он был обнесен двойным кольцом стен, четверо надежно укрепленных ворот соответствовали четырем ведущим из него дорогам, в центре его возвышались, окруженные широкой эспланадой, дворец халифа и мечеть, а между двумя поясами укреплений находились помещения для охраны и служащих. Собственно городская торговая и ремесленная деятельность первоначально допускалась внутри первого кольца укреплений, но впоследствии из соображений безопасности была вынесена наружу. В результате очень скоро вне халифского города образовались новые кварталы, отведенные либо для рынков, либо для более или менее роскошных частных жилищ. Даже сын халифа заложил на другом берегу Тигра лагерь, который стал автономным кварталом и получил название Русафа. К концу правления ал-Мансура Багдад, таким образом, вышел далеко за пределы первоначального Круглого города и состоял из множества расположенных рядом и дополняющих друг друга специализированных ансамблей.

Основанный первоначально в качестве «государева города» со всеми характерными для него чертами, Багдад вскоре пережил значительный приток населения, что должно было превратить его в экономический и интеллектуальный центр. К нему тяготели жители старых мусульманских городов, Басры и, особенно, Куфы, в то время как географическое положение сыграло для него роль, подобную той, которая некогда обеспечила процветание престижной сасанидской метрополии — Ктесифону. Составной характер агломерации усиливался по мере роста ее потребности в рабочей силе и по мере того, как все более пышным становился многочисленный и жадный до роскоши халифский двор и все более доходным делалось высшее общество банкиров и крупных купцов. Эта ситуация порождала еще большую амбициозность местного населения — по сравнению с арабским контингентом, составлявшим меньшинство и зачастую располагавшим более скромными финансовыми средствами.

Амбициозная столичная клиентела отныне чувствовала свою необходимость для функционирования государства, образуя среду, в высшей степени благоприятную для распространения более или менее чуждых традиционному исламу доктрин. Некоторые из ее представителей, принявшие ислам скорее из оппортунизма, нежели по личным убеждениям, фактически оставались преданными своим прежним верованиям, в частности манихейству, и своим этническим и культурным корням. Их нежелание принять этику ислама и приобщиться к созданию аутентичной арабо-мусульманской культуры начало беспокоить третьего халифа, ал-Махди, который повел против подозрительных (зиндик) политику решительных репрессий. В этом состояла одна из первых попыток Аббасидов поддержать цельность религиозного наследия, хранителями которого они себя считали, и тем самым укрепить монолитность общества, развивавшегося за счет самых разных влияний, и его приверженность исламу.

С другой стороны, эти же самые халифы должны были бороться за сохранение единства империи, не забывая про целостность доктринальной базы. Задача была тем более трудной, что местные сепаратистские движения использовали в своих целях враждебность, которую испытывали к власти в ряде провинций за ее жестокое отношение как к прежней правящей фамилии, так и к разного рода группировкам, благодаря которым она обеспечила собственный триумф.

На западной оконечности исламских владений Испания стала убежищем для последнего отпрыска умаййадской фамилии, избежавшего резни, устроенной Абу Футрусом в Палестине, и других ловушек, расставлявшихся аббасидскими охранными службами. Это был внук халифа Хишама, известный в дальнейшем под именем Абд ал-Рахман — «пришелец». Он нашел среди местных арабов верных сторонников, которые приняли его в 755 г. и вскоре помогли овладеть Кордовой, служившей резиденцией мусульманских наместников провинции. После чего благодаря своей ловкой и решительной политике он сумел укрепить независимость основанного им умаййадского эмирата. В то же время он организовал исламскую территорию Андалус, окончательно отделенную после его смерти в 788 г. от неспособного ее отвоевать аббасидского государства.

Точно так же и Северная Африка, где центральная власть так и не смогла полностью одолеть берберскую независимость и где развивались вполне свободно в течение смутного периода «аббасидской революции» хариджитские движения, перестанет быть частью империи. Только Ифрикия (современные Тунис и Константина) была вынуждена признать новую багдадскую власть. Западнее царила полуанархия, временами упорядочиваясь возникавшими то здесь, то там небольшими княжествами, опиравшимися на локальную поддержку племен и свободными от всякого повиновения аббасидскому суверену. Так, в Тахарте, на юге нынешнего Алжира, существовало государство Рустамидов, основанное в 761 г., Ибн Рустамом, бывшим наместником Кайруана персидского происхождения и хариджитских убеждений. Несколько позднее, в 788 г., регион Волубилис в Марокко был избран алидским мятежником с востока в качестве пристанища для новой поднимающейся династии Идрисидов. Именно здесь при его наследнике Идрисе II был основан Фес.

Феномен отпадения от империи маргинальных регионов, особенно ощутимый на западе, проявился и на востоке, где за смертью Абу Муслима последовали продолжительные волнения. Казнь в 754 г. этого верного сторонника, обеспечившего триумф сначала аббасидской революции, а потом самого халифа ал-Мансура над его дядей Абд Аллахом диктовалась государственными соображениями, но в провинциях, которыми он долгое время правил, она не могла не вызвать масштабного недовольства. Желание отомстить за Абу Муслима, и питаемая некоторыми надежда на возвращение правителя, сумевшего снискать благосклонность новообращенных зороастрийских землевладельцев, спровоцировали множество повстанческих движений, самым серьезным из которых было восстание ал-Муканны («закрытый покрывалом»). Ал-Муканна на протяжении десятилетия претендовал на роль последнего воплощения божественной сущности, которая уже являла себя через пророков и «вождей» прошлого. В Мавераннахре он устроил террор против мусульманских землевладельцев. Его силы были сломлены походами халифа ал-Махди, но длительное восстание, которое таким образом возникло на иранском востоке, и менее значительные бунты в еще слабо исламизированных регионах к югу от Каспийского моря демонстрировали шаткое положение аббасидской империи на этих пространствах.

В то же время не утихало старое соперничество, противопоставлявшее завоевательную империю ислама византийской державе, оправившейся после жестоких ударов, нанесенных ей умаййадскими атаками на Константинополь. Первые аббасидские халифы периодически вторгались на византийскую территорию, но, несмотря на ряд успешных операций, в частности проведенных при ал-Мансуре, эта военная активность не дала никакого определенного результата. Между тем такого рода проблемы с окраинами еще не мешали аббасидской державе в конце правления ал-Хади, умершего в 786 г. внука ал-Мансура, реально управлять обширными территориями. Вне всякого сомнения, эта была заслуга двух суверенов, о которых невозможно не упомянуть и которые при всей своей несхожести оба пытались разрешить проблемы обустроенности империи. Первый, алМансур (754–775), был основателем династии, малощепетильным в моральных вопросах, но деятельным, защищавшим ее от множества опасностей. Вспыльчивый и подчас коварный, он правил разумно и терпеливо. Сын его, ал-Махди (775–785), больше любивший роскошь, производивший впечатление легкомысленного человека, к тому же склонный к политике примирения, отвергаемой его отцом, тем не менее не пренебрегал ради этого долгом государя и посвятил себя реформированию центральных ведомств и умиротворению провинций. Тот и другой в обстановке нестабильности, еще очень близкой к тому, с чем сталкивались Умаййады, подготовили почву для того всемогущего автократизма, который в последующий период будет характеризовать аббасидскую власть, несмотря на все династические и религиозные споры, требования армии и проявления сепаратизма.

* * *

Приход к власти Харун ал-Рашида, халифа, чье имя пережило столетия благодаря сказкам «Тысячи и одной ночи», может считаться началом блистательного периода аббасидского халифата, зачастую именуемого золотым веком исламской цивилизации, блеск которого увековечили традиционно велеречивые поэты и писатели. Двор правителя, располагавшийся в Ираке, был тогда центром ослепительно расточительной жизци, где излишество расходов соответствовало мере богатств империи, где великолепие роскоши было средством поразить воображение подданных и внушить им почтение к халифской власти. Непомерный рост двора, вызванный умножением административных кадров, а также появлением наемного войска, сопровождался притоком активного населения, заполнявшего окружающие королевскую резиденцию народные кварталы, где множились мастерские ремесленников и увеличивался торговый оборот, обусловленный потребностями столицы.

Между тем расточаемые халифом золотые подачки, которые чередовались с брутальными вспышками его самоуправной власти, лишь маскировали реальные проблемы, продолжавшие существовать в недрах аббасидского государства, прежде всего проблемы династические и религиозные, а также политические, социальные и, особенно, финансовые. Составлявшая характерную черту эпохи пышность, в которой жили правители, в сущности, была обеспечена реальными ресурсами лишь до определенного момента. Поддерживаемая затем ценой все более и более дорогостоящих ухищрений, в то время как территория, контролируемая центральной властью, сокращалась, а военные расходы, связанные с поддержанием порядка, росли, она вскоре стала не более чем блестящим фасадом, влияющим, конечно, на развитие провинциальных центров, где будут увековечены багдадские образцы, но не способным перед лицом набирающих силу сепаратистских движений внушить уважение к постепенно терявшему реальные атрибуты своей власти халифу.

В этом состояла почти необратимая, порожденная самой сущностью аббасидской власти тенденция. Тем не менее некоторыми правителями и крупными деятелями из их окружения предпринимались определенные усилия, чтобы сдержать ее. Они приводили лишь к кратковременным промежуткам всестороннего подъема, контрастирующим с периодами все более серьезных волнений. Но эти грандиозные и беспокойные правления придавали особый оттенок той бурной эпохе, когда исламское правительство продолжало бороться с острыми, непрерывно возрождающимися трудностями, но лучезарный блеск достигшего апогея общества заставлял самих правителей забывать тяготы своего бремени.

Первым в этом ряду было правление Харун ал-Рашида, отличавшееся прежде всего выдающейся ролью министров, знаменитых Бармакидов, которые, как могло показаться, подменили своей властью власть повелителя и тем не менее после 17 лет господства внезапно и трагически были осуждены и устранены. Высокое положение, достигнутое этими ловкими администраторами, иранцами по происхождению, незадолго до того принявшими ислам, было новшеством: прежние аббасидские халифы предпочитали брать на службу секретарями и советниками представителей клиентелы, иногда наделяемых (по крайней мере при ал-Махди) почетным титулом вазира; но эти деятели никогда не получали верховенства над правительством. Только Харун ал-Рашид, провозглашенный халифом в 23 года, будет какое-то время в решении деликатных вопросов и контролировании всех административных служб столицы полагаться на опытного человека, Йахйю ибн Халида, деятельно помогавшего ему взойти на трон. Два сына последнего, ал-Фадл и Джафар (чья пылкая дружба с халифом осталась в легендах), воспользовались этим восшествием и разделили «суверенное могущество» всей семьи — по терминологии некоторых историков.

Между тем это могущество не было таким уж безграничным, как считают некоторые. Харун, который осознал серьезность своей личной роли, чувствовал глубокое превосходство арабского халифа над чужеземными служителями и имел собственные идеи по актуальным вопросам религиозной ориентации и охраны режима. Свойственной Бармакидам склонности к примирению с алидскими претендентами всегда противостояла его недоверчивость, что приводило к более или менее серьезным столкновениям его воли с волей министров, вынужденных покоряться его приказам. Дело дошло до публичного несогласия с позицией ал-Фадла, когда последний настаивал на помиловании человека, которого его господин хотел принести в жертву. Кроме того, Харун в силу своих фидеистских концепций осуждал позицию и либеральные идеи интеллектуальной элиты, которая была обвинена в безбожии, хотя в действительности хотела лишь добиться возможности свободных дискуссий по политическим и религиозным вопросам для представителей различных доктринальных течений. Кроме того, ригористская верность халифа своему долгу как главы Общины, обязывавшая его руководить то хаджем в Мекку, то сезонными военными походами на византийскую территорию, сопровождалась растущей неприязненностью в отношении Бармакидов, впавших в конечном счете в немилость.

Это событие своей зрелищностью и жестокостью настолько поразило воображение современников, что в летописях осталось множество романтических и малоправдоподобных рассказов. Тщательно и, несомненно, загодя подготовленное халифом, оно фактически было результатом накопившихся разногласий, усугубленных серьезностью проблем, которые одолевали аббасидского суверена и которые не исчезли с падением Бармакидов — такие, как, например, проблема поддержания порядка в восточных провинциях, озлобленных бесчинствами наместников. Впрочем, в этом отношении ситуация не могла не ухудшиться с устранением происходящих из Балха министров, которые проявляли себя решительными покровителями иранских подданных. Их падение усилило недовольство населения этих регионов и одновременно оказалось оскорблением для всех тех, кто стремился с помощью мусульманской теологии бороться против проникновения неистребимого манихейства.

Другое решение Харун ал-Рашида, принятое им относительно своего преемника незадолго до опалы Бармакидов, тоже не устраняло хорасанской проблемы. В сущности, халифу пришлось выбирать между двумя старшими сыновьями, один из которых — от арабской жены благородного происхождения — не производил впечатления талантливого правителя, но поддерживался внушительной партией знати, а другой, казавшийся готовым к решению правительственных задач, обладал серьезным, в глазах некоторых, изъяном — был рожден персидской наложницей. После долгих колебаний перед выбором, грозившим привести к разделу империи, Харун решился сделать своим первым наследником «арабского» сына, будущего ал-Амина, а другого, будущего ал-Мамуна, — вторым наследником, поручив ему в то же время Хорасан. Несомненно, он рассчитывал тем самым сохранить права обоих и прижизненно повелел составить акты, которыми братья торжественно обязались уважать решение отца, оглашенное внутри Каабы во время знаменитого хаджа в Мекку. Однако эти предосторожности оказались напрасными: за смертью Харуна, настигшей его в Тусе в 809 г. во время похода против одного из мавераннахрских мятежников, последовал конфликт между признанным в Багдаде халифом ал-Амином и алМамуном, водворившимся в столице своей провинции — Мерве.

После вспыхнувшей тогда настоящей гражданской войны империя оказалась расколотой надвое, это можно было связывать с конфликтом между арабами и иранцами, масштабы которого были явно преувеличены некоторыми современными Историками: в действительности арабов было достаточно и в рядах армии ал-Мамуна, в то время как ал-Амин взывал к «арабским» чувствам некоторых вождей лишь в самых крайних обстоятельствах. Тем не менее представляется вполне достоверным, Что ал-Мамун по совету некоего новообращенного иранца, оказывавшего на него почти диктаторское давление, не ограничился поощрением политико-религиозной школы мутазилизма, которой еще предстояло сыграть роль первого плана, — он сделал своей верной опорой население Хорасана, признававшее в нем деятельного защитника. В восточных провинциях, где у него было множество сторонников, формировались мощные войска, которые впоследствии обеспечили ему триумф, захватив Ирак и покорив Багдад после долгой осады в 812–813 гг., оставившей в анналах память о страшной войне. При этом ал-Амин, пытаясь защититься всеми возможными средствами, погиб. Вся империя пала к ногам нового халифа ал-Мамуна, но это не означало конца потрясений.

Начавшееся при столь драматических обстоятельствах правление будет ознаменовано оригинальной попыткой решить шиитскую проблему и положить конец непримиримой войне, которую в течение 70 лет вели Аббасиды и Алиды. Ал-Мамун действительно решил назначить наследником потомка ал-Хусайна в лице Али ал-Риды, человека набожного и скромного, проживавшего в Медине, которого он спешно вызвал в Мерв, объявив, что из всех хашимитов он самый достойный звания халифа. Одновременно в качестве символа режима был утвержден зеленый цвет, сменивший черный цвет Аббасидов и предназначенный, по-видимому, отразить дух примирения и обретенного мира. Этот смелый шаг, корректно интерпретировать который современным историкам нелегко, означал неожиданный отказ Аббасидов от власти де-факто, если не де-юре, поскольку способ наследования не был оговорен. Хотя он мог быть и проявлением коварства со стороны лицемерного халифа, что, впрочем, мало согласуется с тем, что мы знаем о его личности. Но первым результатом этого назначения стали охватившая иракское население сумятица и развертывание оппозиции, завершившееся провозглашением другого принца аббасидской фамилии — Ибрахима, сына ал-Махди. Эти события поначалу скрывались от ал-Мамуна его окружением, но, сделавшись явными, побудили его как можно скорее вернуться в Багдад. За время путешествия как нельзя кстати были убиты или отравлены (с ведома халифа или без оного) оба столпа предшествующей политики — вазир ал-Фадл ибн Сахл и несчастный Али ал-Рида.

Возвращение двора в Багдад восстановило в Ираке спокойствие, хотя ал-Мамун не оставил своей идеи привести к примирению Аббасидов и Алидов, равно как и их сторонников. Именно тогда, стараясь всеми способами привлечь на свою сторону шиитов, он начал подводить под свой режим новую доктринальную базу, обоснованную мутазилитским движением. Эта база, по его мнению, могла быть принята и той и другой стороной. С этой целью была официально провозглашена доктрина «сотворенного Корана», и, чтобы добиться ее признания, суверен попытался навязать свой авторитет имама богословам, противящимся всякому компромиссу с шиизмом. Его представителям, однако, так и не удалось переломить самого упрямого из мухаддисов, знаменитого Ибн Ханбала, а испытание (михна), навязанное суннитским теалогам, продолжалось в течение двух следующих правлений, хотя и в менее суровой форме, тогда как народные выступления и бунты обнаруживали ожесточенное упорство защитников традиционного ислама. К тому же любитель пышности ал-Мутаваккил, один из наследников ал-Мамуна, решился в 848 г. уступить общественному мнению и предпринять новый поворот, осудив мутазилизм и начав преследование его сторонников, что свело на нет все усилия, затраченные ал-Мамуном для примирения двух больших враждебных групп мусульманской общины. Алидская проблема, которая в будущем уже не будет знать столь серьезных и впечатляющих попыток ее решения, оставалась после его смерти столь же актуальной, как и прежде.

* * *

Период временного триумфа мутазилизма при ал-Мамуне был также моментом появления в Ираке тюркских наемников, которых отныне вербовали в личную гвардию суверенов и которые в силу этого начали играть все большую роль в интригах власти. Первым халифом, обеспечившим себя рабской гвардией, находящейся на его попечении, был ал-Мутасим, брат и прямой наследник ал-Мамуна, почувствовавший после трагического опыта осады Багдада необходимость в преданной и щедро оплаченной военной силе иноземного происхождения, которая была бы невосприимчива к пропаганде группировок. Несомненно также, что пагубные последствия мутазилитской политики, которую он продолжал по примеру своего брата, тоже подвигли его к этому решению.

В конечном счете, результатом стал перенос халифской столицы из Багдада в Самарру, резиденцию, основанную на берегах Тигра, более чем на сотню километров вверх по течению от великой иракской метрополии. Именно ал-Мутасим решил покинуть беспокойный и тревожный город, где не прекращались стычки между недавно прибывшими тюркскими воинами и членами прежних традиционных ополчений. Он же выбрал место нового города, настоящего «лагеря» в полном смысле слова, где войскам были отведены определенные кварталы, чтобы они жили сгруппированными по соединениям, не имея возможности смешиваться с арабским или арабизированным населением, тогда как в непосредственной близости от их месторасположения вздымались халифский дворец и соборная мечеть, предназначенная для проведения официальных церемоний. Работы по планировке и строительству были завершены с такой скоростью, что с 836 г. ал-Мутасим мог разместить свою семью, двор, гвардию и центральные административные службы в новой резиденции, которая при следующих халифах, в частности при ал-Мутаваккиле, прирастала новыми строениями, пока не превратилась в колоссальный конгломерат частных резиденций и официальных зданий, о которых ныне свидетельствуют бесформенные, но бесчисленные руины.

Между тем новые контингенты рабов-наемников, численность которых не переставала расти и чьи быстро обретавшие волю командиры получали доступ к первым должностям, не столько способствовали укреплению аббасидской династии, сколько становились определенным ослабляющим фактором. Военачальники, в свою очередь разделенные игрой влияний и политико-религиозных раздоров, вмешивались скорее в дворцовые, нежели в государственные дела, ввязывались во все конфликты, а затем и вовсе начали лишать трона и провозглашать халифов, которые со временем сделались не более чем игрушками в их руках. Хотя главный кризис, обозначенный убийством ал-Мутаваккила в 861 г. и отмеченный периодом анархии, когда насильственной смертью погибли трое из четырех его первых преемников, в конечном счете был преодолен по прошествии нескольких лет, тем не менее влияние военачальников рабского происхождения все еще сказывалось в близком окружении суверенов, которые так и не смогли полностью освободиться от их опеки.

Авторитет халифов подвергся суровому испытанию, каковое представляли собой последствия мятежных действий, произошедших к концу IX в. в самом сердце аббасидской империи (бунт занджей, затем восстание так называемых карматов) и потребовавших вмешательства значительных вооруженных сил. Первый бунт был результатом сложившейся социальной ситуации в Нижнем Ираке, которой халифат пренебрег в свое время. Действительно, в этом регионе аббасидские принцы и сановники разного ранга располагали крупными владениями, где выращивался сахарный тростник и использовалось множество черных рабов из Восточной Африки, положение которых было незавидным. В 869 г. человек по имени Али, претендовавший на родство с зятем Пророка, поднял мятеж, подавить который было тем более трудно, что занджи действовали на территории каналов, затруднявших какие-либо военные операции. Оттуда мятежники совершали набеги в Хузистан, побивая и разоряя все на своем пути и перехватывая торговлю между Багдадом и Басрой, которая была разграблена, и даже взяли Васит. Только за счет огромных средств стало возможным в 883 г., спустя 14 лет, занять и разрушить «столицу» занджей, что праздновалось как триумф, обеспечивший его творцам, «регенту» ал-Муваффаку и его энергичному секретарю, исключительные почести.

Впрочем, еще более опасными окажутся в том же регионе проявления довольно темных революционных движений, которые обычно называют карматскими. Они были развернуты человеком, называвшим себя Хамдан Кармат (отсюда название движения), и на первый взгляд, несмотря на сомнение некоторых ученых, пропагандировали исмаилизм — разновидность шиизма, сторонники которого ожидали возвращения 7-го имама Исмаила или его сына, но фактически эти движения вели самостоятельное существование как в Ираке и Аравии, так и в Сирии и всегда подчеркивали свою сугубую независимость от других течений. Первый бунт, опиравшийся на прежних мятежников — занджей, начался в конце правления ал-Мутадида и развернулся в окрестностях дороги хаджа между Ираком и Аравией, он прекратился со смертью халифа в 902 г., а его предводитель Абу Саид перебрался в Бахрейн, где с этого времени организовал самое настоящее малое государство на общинной основе, которое просуществовало несколько десятков лет.

Затем Сирия стала основным полем деятельности карматских банд, связи которых с повстанцами Нижнего Ирака неизвестны, зато известно, какой ужас они посеяли в стране. Они захватили многие важные города, в частности Дамаск, пока не были разбиты халифской армией, которая привела пленником в Багдад их предводителя Сахиба ал-Хала, «человека с родинкой», вскоре казненного в столице на глазах толпы, и сумела вернуть мятежные регионы в орбиту аббасидской власти.

Кроме того, в начале IX в. произошло несколько попыток провинциального отделения, особенно на восточных территориях империи, а опасные восстания занджей и карматов только усугубили нависшую над халифатом угрозу, обусловленную событиями более отдаленными. Наиболее серьезной была, несомненно, авантюра Саффаридов, предпринятая с 867 по 900 г. и потревожившая аббасидское правительство в тот самый момент, когда оно было занято войной рабов Нижнего Ирака. Возглавляемая с самого начала бывшим ремесленником-медником по имени Йакуб ал-Саффар, эта освободительная акция приобрела народный характер, что позволило ей очень быстро охватить весь Систан, который составлял тогда часть владений полуавтономных наместников Тахиридов. Банды ал-Саффара и его наследников сумели затем захватить Хорасан и даже одержать несколько побед над халифскими войсками, пока им, в свою очередь, не пришлось склониться перед силами Саманидов. Последние водворились в Мавераннахре и восприняли там наследие Тахиридов (которые определяли историю крайнего Ирана с 821 по 873 г.), оставаясь под угрозой отзыва со стороны центральной власти. Сделав еще один шаг па пути к независимости, Саманиды, победители Саффаридов в 900 г., продолжали признавать верховную власть халифа, но уже практически не отчитывались перед ним и имели собственную администрацию, армию, равно как и финансовую автономию, что серьезно уменьшало значение области, контролируемой Багдадом и способной наполнять казну аббасидского государства.

Их деятельность совпала с еще одной освободительной попыткой наместника египетской провинции, тюркского военачальника Ибн Тулуна, который, не объявляя себя независимым, сумел в 871 г. назначить подконтрольных себе финансовых чиновников, использовать для своей выгоды ресурсы страны, эксплуатировавшиеся прежде центральным правительством, обзавестись собственной личной армией и передать свою власть по наследству сыну. Только военный поход, организованный много позже энергичным сувереном ал-Муктафи, вернул халифских агентов в Египет и уничтожил тулунидскую династию в 905 г.

* * *

В это время аббасидский халифат вновь обрел свой престиж, благодаря усилиям ал-Муктафи, короткое правление которого (902–908) было тем не менее значительным. После того как были укрощены тюркские вожди, оттеснены Тулуниды, сдержаны в Аравии карматы, а иранские провинции удовольствовались своей полуавтономией, самый серьезный кризис оказался предотвращен. С точки зрения внутренней организаций центральная власть была на пике. Вазир, помощник и советник халифа, стоял при этом во главе администрации, а также во главе армии; сложные системы ведомств, с их многочисленным и иерархизированным персоналом, максимально эффективно контролировали финансовое управление провинций; халифская казна, восстановленная ал-Мутатидом после того, как ее основательно истощили дорогостоящие походы против занджей, казалась еще вполне способной удовлетворять нужды государства и двора, расточительность суверенов продолжала проявляться в пышных конструкциях, в частности в обустройстве новых дворцов, которые халиф, вернувшийся в Багдад, выбрал для своего обитания на восточном берегу, к югу от городской агломерации.

Аббасидская империя и ее провинции в IX в.

Аббасидская империя всегда представляла собой конгломерат провинций в более или менее расплывчатых границах, меняющихся в зависимости от локальных бунтов и попыток отделения. Нередко наместник распространял свою власть на регионы, которые официально ему не были подчинены. Но географическая и историческая реальность позволяет предложить схематическую реконструкцию контуров основных округов.

Единственная, угрожающая будущему опасность была связана с растущим в рамках государственной организации влиянием шиитских секретарей, неразборчивых интриганов, соединявших высокую профессиональную компетентность с полным отсутствием преданности хозяевам момента. Хотя они, по сути, не участвовали в активных революционных движениях, потерявших всякий смысл после того, как вместе с 12-м имамом двунадесятников исчез единственный претендент на аббасидский трон, дело которого могла поддержать секта, но зато без малейших колебаний как в личных целях, так и в пользу своей партии занимались присвоением денег, иногда в значительных размерах. Недостаточная лояльность большей части административного персонала была, таким образом, на заре X в, одной из самых серьезных проблем центральной власти — тем более серьезной, что бюджетный тупик периодически вынуждал прибегать к частным займам, когда казна истощалась и предстояли неотложные расходы, в частности на содержание войск. Шиитские секретари, связанные политико-религиозными отношениями со многими купцами-банкирами, как нельзя лучше подходили для операций такого рода, которые гарантировали тем, кто предоставлял займы, возможность впоследствии как следует поживиться. Для самих же секретарей это был способ по-настоящему шантажировать суверена: так, халиф ал-Муктафи, вынужденный принять услуги ловкого шиитского секретаря Ахмада ибн ал-Фурата и вскоре ощутивший тяжесть его давления, напрасно пытался выйти из-под влияния этой личности.

Ситуация нимало не улучшилась после смерти ал-Муктафи при молодом, еще не достигшем зрелости принце, наследовавшем ему под именем ал-Муктадира. Само это восшествие на престол было делом не только тогдашнего вазира, оно было осуществлено по совету шиитского секретаря, брата умершего тем временем Ахмада ибн ал-Фурата, который рассчитывал таким образом обеспечить себе в более или менее отдаленном будущем возможность непосредственно контролировать государственные дела. Конечно, не обошлось без сильных волнений, и через несколько месяцев оппозиционная коалиция секретарей и эмиров решила лишить ал-Муктадира трона, заменив его одним из его двоюродных братьев, Ибн ал-Мутаззом, человеком зрелым и искушенным, внуком ал-Мутаваккила. Но мятеж длился не более 24 часов и стоил жизни «халифу на день», который был схвачен и казнен, тогда как его юный соперник сохранил халифский трон: запертый в своем дворце во время недолгого триумфа заговора, он отказывался отречься. Эпизод завершился окончательным успехом шиитского клана Ибн ал-Фурата, который, имея титул вазира, стал, несмотря на существование своего рода регентского совета, практически свободно править по своему усмотрению.

Установленная таким образом диктатура, была, однако, относительно кратковременной и в конечном счете завершилась тем, что долгий халифат ал-Муктадира (908–932) стал эпохой правительственной слабости и религиозной борьбы, где раздоры между секретарями и финансовые кризисы позволяли военачальникам снова и снова вмешиваться в политические проблемы. Халиф, предоставлявший своему министру полное право действовать и обычно одобрявший наперед его предложения, проявлял свою суверенную власть, только когда общая политика принимала неприятный для него оборот, — смещая главу правительства, а то и заключая под стражу и осуждая. Положение вазира было, таким образом, очень шатким, а игра амбиций и соперничеств еще больше усугубляла капризный характер алМуктадира: в его правление сменилось четырнадцать министров — никто не оставался на своем месте более пяти лет.

Визирам постоянно приходилось сталкиваться с финансовыми трудностями, даже если они поступали вразрез с предложенными решениями. Двор и государство имели в ту эпоху нужды, не пропорциональные реальным ресурсам, и поэтому существовало только два возможных решения: либо поддерживать роскошную жизнь за счет добываемых разными путями займов и ссуд, либо сознательно избрать путь жесткой экономии. Представителями этих двух курсов, ни один из которых не мог проводиться длительно, были Ибн ал-Фурат, уже известный своим искусством ловких маневров, и Али ибн Иса, прозванный «добрым вазиром» за то, что придерживался «моральных» принципов и жестких мер экономии. Будучи знатоками финансовых дел, они отличались друг от друга своими личностными качествами и политическими пристрастиями и при этом каждый имел свою сеть связей в мире банкиров. Тем не менее они оба были озабочены постоянным стремлением отстаивать превосходство своей должности перед военачальниками, готовыми поставить его под сомнение.

Последние действительно проявляли себя все более независимыми по отношению к гражданской власти, которую пытались заменить собственным авторитетом. Таким образом в истории халифата выделилось имя амбициозного евнуха Муниса, начальника багдадской полиции, который стал играть роль командующего войсками и сумел воспользоваться неоднократными военными победами для поддержания порядка в империи. В начале правления ему предстояло отвоевать Фарс, незаконно занятый одним из Саффаридов. Затем необходимо было сдержать угрожавших Басре карматов и вступить с ними в переговоры, потом — защищать Египет от натиска Фатимидов, утвердившихся в Ифрикии и решивших сделать эту провинцию отправной базой для своих восточных походов, образумить взбунтовавшегося мосульского наместника Ибн Хамдана, — все эти события стремительно следовали одно за другим. Именно тогда азербайджанский наместник Ибн Аби л-Садж попытался превысить свои полномочия, прекратив выплату дани, которой была обложена провинция. Несколько позже бахрейнские карматы, нарушив многолетнее перемирие, осадили Басру и неоднократно грабили караваны паломников в Мекку. Мунису пришлось снова думать об отражении их атак, особенно после того, как попытка вазира бросить против них непослушные войска Ибн Аби л-Саджа оказалась совершенно неэффективной. В этот момент карматы уже угрожали Багдаду, население которого охватила паника, и с 927 г. верховенство Муниса, перед которым Ибн ал-Фурат вынужден был склониться еще в 924 г., более не оспаривалось. Это был главнокомандующий, который с тех пор снимал и назначал вазиров. Он же, спровоцировав революцию 929 г. с целью замены ал-Муктадира его братом ал-Кахиром, организовал затем и ее провал, наконец, он же развязал волнения, приведшие к гибели халифа в 932 г.

И если позднее новому суверену удалось поладить с этим опасным человеком, то лишь для того, чтобы назначить на его место нового главнокомандующего, а затем поручить контроль над правительством камергеру, также военачальнику. В конечном счете ал-Ради передал неограниченные полномочия одному эмиру, который принял титул «великого эмира». Торжественное вступление в Багдад Ибн Райка, который будет фактически отправлять власть от имени лишенного всякого влияния халифа, ознаменовало важное изменение в политической организации империи.