Глава 3 ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ И РАСПАД ИМПЕРИИ (900—1260)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ И РАСПАД ИМПЕРИИ (900—1260)

Аббасидская династия в течение двух столетий отождествлялась с исламской империей, суверены которой установили в принципе автократическое правление. Под ее эгидой халифская власть обрела несравненный блеск, несмотря на все перипетии беспокойной истории, которая, на взгляд из Ирака, сводилась в основном к непрерывно возобновляемым попыткам более эффективной организации центральной власти. Тем не менее провинции начинали жить своей собственной жизнью, даже когда Багдад оставался бесспорной столицей империи и еще не стал на три столетия прибежищем халифского псевдомогущества. С конца IX в. они осознали свое возрастающее в рамках общеимперского равновесия экономическое и культурное значение, позволяющее их оригинальным городским центрам играть свою роль в эволюции исламского общества. Локальные бунты, необратимо подрывавшие власть Аббасидов, мотивировались уже не только недовольством угнетаемого, неспокойного населения. Они становились свидетельством новой исторической реальности, отражающей своеобразие стран, в которых отношения между местным населением и арабизированными мусульманами складывались всякий раз по-своему.

Глубокая разнородность исламского мира фактически усиливалась даже после временной унификации, проведенной благодаря усилиям Умаййадов и первых Аббасидов. Вливание новых этносов породило сложную ситуацию, которую можно было бы назвать настоящей национальной мозаикой. Иранцы, занимавшие всю восточную часть империи, за исключением Синда, в областях, близких к Туркестану, уже смешивались с тюрками, из которых в основном рекрутировались наемники в халифскую гвардию. Арабизированные семиты Месопотамии и Сирии держались обособленно от египетских коптов, и во всех регионах чисто арабский контингент составлял довольно незначительную пропорцию, которую невозможно оценить, но которая постоянно сокращалась вследствие многочисленных союзов между арабами и неарабами. Кроме того, давали о себе знать последствия сожительства с рабынями славянского, греческого или африканского происхождения. На западе берберы доминировали, очевидно, во всем Магрибе, но мусульманская Испания давала пример этнического смешения, характерный для Востока: с завоевателями-арабами и арабизированными берберами смешивалось исконное андалусское население, не считая «славянских» наемников, рекрутированных властелинами Кордовы.

Все эти разнородные группы кичились своей самобытностью, вследствие чего возникали жестокие споры относительно достоинств арабов и неарабов, споры, отголоски которых сохранились в произведениях литературы и которые в зависимости от региона характеризовались той или иной, иногда достаточно острой, социальной напряженностью. Если в восточных провинциях прежде всего сталкивались интересы арабов и иранцев, то в Испании речь шла о потомственных арабах и андалусцах. Повсюду арабская культура, сумевшая навязать себя исламскому миру в течение IX в., получала тот или иной нюанс под влиянием локальной культуры, которая в условиях окончательного распада империи смогла получить возможность независимого развития.

Эти локальные культуры, благодаря разгулявшимся в аббасидской среде религиозным, племенным и политическим раздорам, были отныне представлены новыми, более или менее автономными династиями, делившими территорию исламского мира и сменявшими друг друга со скоростью, способной смутить и утомить историка. Но за династиями и личными амбициями, бывшими обычно причиной временного успеха, стояли идеологии, составлявшие их реальную силу и придавшие им своеобразие.

Фатимиды и Буиды в конце X в.

В эту эпоху фатимидские шиитские халифы, установив свое господство над всем Магрибом, распространили его на Египет и большую часть Сирии. Западный Иран и Ирак подчинялись буидским эмирам, которых, несмотря на их неортодоксальность, признавали аббасидские халифы Багдада; Джазира находилась в руках Хамданидов, тогда как Хорасан по-прежнему принадлежал саманидским суннитским эмирам, которым наследовали набиравшие силу Газневиды.

Оказавшись на востоке лицом к лицу с расцветом наступавших и умножавшихся полунезависимых династий, аббасидский халифат должен был столкнуться также с конкурирующими халифатами, подвергавшими сомнению его легитимность, такими как халифаты испанских Умаййадов и, особенно, фатимидский халифат в Египте.

Испания в конце первого тысячелетия и походы ал-Мансура

После того как Кордовский халифат перешел молодому принцу Хишаму И, неспособному выполнять свои обязанности, «мажордом» ал-Мансур в конце X в. захватил власть и между 981 и 1002 г. провел около 50 серьезных военных походов с целью сорвать готовившиеся христианскими королевствами атаки против мусульманской Испании. Наиболее значительные из этих кампаний — которые можно считать образцом войн против неверных на границах мусульманского мира — были нацелены на Симанкас, Барселону, Леон, Сантьяго-де-Компостеллу и Серверу.

* * *

В Испании эмират, скромное начало которого было показано выше, в течение полутора столетий вел свое особое существование, и при этом его глава не испытывал потребности объявлять себя равным аббасидскому халифу. Умаййады, правившие там, опираясь на арабские кланы, обосновавшиеся в наиболее богатых регионах, и защищая с помощью берберских войск всегда слабые северные границы, не сумели полностью навязать свою власть коренному населению, которое лишь частично было обращено в ислам. В конце IX и особенно в начале X в. бунт в Малаге, вдохновляемый местным лидером, неоднократно ставил под угрозу авторитет Кордовы, тогда как арабские аристократы в разных регионах демонстрировали опасную непокорность. Между тем все изменилось с появлением нового эмира, сильной личности — Абд ал-Рахмана III, — который удерживал власть с 912 по 961 г. и сумел навязать свое господство всему Андалусу. Именно он в-922 г. решил принять титул халифа, взяв на себя таким образом роль защитника ислама перед лицом бессильного багдадского халифа и недавно появившегося в Ифрикии фатимидского халифа. Он же способствовал взлету блистательной цивилизации, достаточно оригинальной, чтобы, несмотря на многочисленные заимствования с Востока (богословско-правовые школы, литературные движения, политические институты и социальные обычаи), ее выделили особо как андалусскую.

Испанский ислам, в сущности, всегда был более монолитным, чем ислам багдадский. Во-первых, эмиры и халифы вынуждены были для сохранения единства своего королевства и воодушевления своих воинов искать поддержку у правоведов и укреплять религиозный и моральный ригоризм, потакая одному только маликизму, а во-вторых, их борьба против фатимидского движения и, следовательно, против шиитской идеологии повлекла за собой преследование любого направления мысли, которое могло быть заподозрено в благосклонном отношении к этой ереси. В то же время приверженность римским традициям придала особый оттенок некоторым аспектам искусства и литературы, тогда как память об умаййадской Сирии более всего сохранялась в административной и военной организации Испании, а в ее топонимике можно даже распознать названия знаменитых сирийских городов.

Защищенный от внутренней и внешней подрывной деятельности Кордовский халифат был тем не менее очень уязвим по причине проявлявшегося там, как и повсюду, соперничества за власть, опиравшегося на военную силу. С конца X в. хаджиб (мажордом) андалусского происхождения Ибн Аби Амир — знаменитый Алманзор, согласно западным источникам, — прибрал к рукам халифскую власть и передал ее своему сыну, спровоцировав повстанческое движение арабских кругов. Это было фактическим началом дробления мусульманской Испании на ряд арабских, берберских и андалусских эмиратов, которые от Сарагосы до Кордовы и от Валенсии до Севильи не смогли противостоять ни междоусобным войнам, ни натиску христианских королей.

* * *

Со своей стороны, фатимидская династия, возникшая в Ифрикии после 909 г. и утвердившаяся с 969 г. в Египте, изначально имела намерение возобновить с выгодой для себя «революцию» 750 г. и обосновать право на власть с помощью подрывной пропаганды. Фактически в этом случае речь идет не о семействе наместников, стремящихся воспользоваться ситуацией смуты, чтобы добиться административной и финансовой независимости, но о династии, претендующей на верховную власть, считающей себя единственно достойной ее, даже имеющей собственную религиозную доктрину.

Утверждением ее мирской власти занимался на заре X в. эмиссар шиитов-исмаилитов по имени Абу Абд Аллах, который избрал Магриб в силу его недосягаемости для центральной власти как наиболее подходящий регион для мятежного движения, использующего локальные недовольства. Преуспев при поддержке берберов Кутама и покачнув авторитет аглабидских правителей Ифрикии, а затем захватив их столицу Раккаду, он добился провозглашения халифом выходца из Сирии Убайд Аллаха, который принял имя ал-Махди и халифский титул «эмир правоверных». Убайд Аллах считал себя потомком Исмаила, потомка ал-Хусайна, сына Али и Фатимы. Отсюда имя — Фатимиды, которое получили члены династии.

Собственно говоря, правомерность фатимидских претензий всегда оспаривалась: как современниками, так и позднейшими хронистами суннитского направления, равно как и учеными нашего времени. Кое-кто не замедлил уличить Убайд Аллаха в том, что он не имеет никаких родственных связей с потомками Фатимы. Ныне общепризнано, что он был лишь видимым представителем тайного имама исмаилитов, связанным со своим имамом духовным родством, и что в этом качестве, как полагают, он мог законно объявлять себя ожидаемым махди. Убайд Аллаху наследовал Абу л-Касим ал-Каим — личность не менее загадочного происхождения, хотя Убайд Аллах всегда считал его сыном и представлял как потомка имама Исмаила: с этой целью он умышленно возвел его в ранг выше своего собственного, отразив это приставкой ал-каим (би-амр Аллах) — «тот, кто взял на себя дело Аллаха». Но неясность, присущая эзотерическому исмаилитскому движению, адепты которого всегда намеренно пользовались фигуративным языком, не позволяет нам утверждать что-либо по этому поводу с уверенностью. Известно лишь, что новая династия, питая амбициозные намерения относительно центрального престола халифата, начала с организации своей магрибинской территории в соответствии с оригинальной идеологией, кардинально отличной от той, которая проводилась в Ираке.

Ее первые надежды свергнуть аббасидскую власть потерпели крах, после того как посланные из Багдада войска при поддержке наместников Египта победоносно отбили троекратно предпринимавшиеся против этой провинции военные походы. После этого она в течение некоторого времени довольствовалась правлением в Ифрикии, где в 920 г. была основана укрепленная резиденция Махдийа, «город Махди», но где хватало трудностей, способных замедлить деятельность в восточном направлении. С одной стороны, местные берберы были разделены на две соперничающие и враждебные группы, а сами сторонники фатимидского режима, принявшие его главным образом из протеста перед арабским владычеством Аглабидов, не всегда были покорны. С другой стороны, очень скоро появилась необходимость ликвидировать хариджитское королевство Тахарт и привести в «вассальное» состояние идрисидского принца Феса. Наконец в 943–947 гг. вспыхнуло ужасное, вдохновленное хариджитами восстание «человека на осле», получившее содействие суннитов маликитской школы, сохранившей влияние в Кайруане и поддержку умаййадского суверена, ревниво следившего за установлением в Северной Африке государства, способного с ним соперничать. Таким образом, только четвертый фатимидский халиф ал-Муизз (953–975) сумел распространить свое господство до берегов Атлантики, остановив морское наступление властителей Кордовы.

Эти запоздалые военные успехи, впрочем, не принесли удовлетворения берберам, ставшим жертвами фискальных злоупотреблений, которые быстро развеяли их первоначальный энтузиазм. Их недоброжелательство ускорило процесс подготовки для возврата на восток, хотя политическая конъюнктура, как и в начале столетия, не благоприятствовала устремлениям новой династии. Тем временем дробление империи действительно усилилось, как мы видели выше, и Фатимиды перестали быть единственными, кто играл на шиитских требованиях населения, поскольку то там, то здесь устанавливались режимы той же религиозной ориентации. Активной исмаилитской пропаганде пришлось отныне ограничиться в Египте пределами принципата Ихшидидов, который наследовал полунезависимому наместничеству Тулунидов, но впал в анархию и завяз в экономических трудностях после смерти знаменитого черного регента Кафура. За идеологической подготовкой последовало насильственное завоевание страны, осуществленное фатимидским полководецем Джавхаром в 969 г., и строительство новой резиденции, Каира, предназначенной, как и другие исламские столицы эпохи, укрывать суверена и его войска. Первый подъем города сопровождался строительством мечети Ал-Азхар, которая на протяжении столетий будет центром фатимидо-исмаилитской пропаганды, а затем станет одним из важнейших центров обучения суннитской доктрине. Но наиболее ощутимым результатом фатимидской победы над прежними правителями Египта было установление шиитского халифата в Каире — в непосредственной близости с аббасидским халифатом в Багдаде, — тогда как сирийские территории, простершиеся между Ираком и Египтом, стали отныне лишь ставкой в новых битвах за влияние.

В ходе этих войн Фатимиды первоначально сумели овладеть Дамаском в 970 г. Но они так и не смогли установить свое господство по всей стране, где столкнулись с аббасидскими интригами и разного рода враждебностью. Им пришлось не только отбиваться от бахрейнских карматов, угрожавших даже Каиру, но и встретить сопротивление византийцев, которые установили на какое-то время нечто вроде протектората в Северной Сирии. С другой стороны, непокорность племен, каждое из которых преследовало собственные амбиции и поддерживало сыгравших важную историческую роль местных принцев, таких как Хамданиды и, позднее, Мирдассиды, еще больше запутывала ситуацию. Халеб лишь ненадолго попал в руки Фатимидов. Дамаск пережил не одну перемену власти и множество беспорядков, часть которых была вызвана соперничеством между магрибинскими и восточными воинами, пока наконец окончательно не вышел из-под египетского подчинения и с 1079 г. не был оккупирован сельджукидским эмиром.

В течение этого времени фатимидские халифы держали в Ифрикии в качестве своего представителя берберского эмира, основавшего династию Зиридов, что незамедлительно привело и с этой стороны ко многим разочарованиям. Деятельность маликитских богословов фактически подтолкнула зиридских эмиров на разрыв всех отношений с их повелителями и восстановление суннитского режима в своей провинции: что и произошло в 1041 г., когда эмир ал-Муизз ибн Бадис признал власть Багдадского халифата. На этот мятеж последовала жесткая реакция, поскольку тогдашний каирский вазир бросил против Ифрикии дикие банды бану хилялей, которые устроили там колоссальный погром и заставили преемника ал-Муизза снова, правда временно, принять фатимидский сюзеренитет. Но тем не менее разрыв между исмаилитским Египтом и суннитским Магрибом был обозначен, в дальнейшем фатимидское господство не удержалось на богатом, некогда завоеванном Аглабидами острове Сицилия, к которому каирские суверены мало-помалу потеряли интерес.

Последние разворачивали деятельность главным образом на Востоке, организуя свой режим, навязывая идеологию, философская и религиозная оригинальность которой будет видна далее. Победить суннизм, сохранявшийся в Египте, как прежде в Ифрикии, в маликитской форме, и распространить «правильное учение» они рассчитывали главным образом с помощью миссионерской пропаганды, которой придали систему, наделили сложной иерархией посвященных и исполнителей и которая опиралась на существующий в Каире с 1005 г. центр обучения под названием «Дом мудрости» (дар ал-Хикма). Первое время те, кто отказывался соблюдать шиитские обряды, подвергались репрессиям, и даже еще в начале XI в. из Египта решено было изгнать маликитских правоведов. И только с XII в. начался период относительной толерантности, ознаменовавшийся тем, что два суннитских кади получили разрешение вести дела в Каире наряду с исмаилитским и имамитским кади.

В вопросах организации управления исмаилитская идеология придавала халифу-имаму исключительные качества, ставившие его выше простых смертных и, как следствие, дававшие ему власть, которой дотоле не располагал ни один мусульманский правитель. Общественное мнение ожидало от этого прежде всего начала эры мира и справедливости, где прежний Закон был бы отменен и заменен Законом более совершенным и новый режим был бы, таким образом, избавлен от беспорядков и трудностей, преследовавших всех исламских правителей.

Фактически поначалу исмаилитская система не принесла ничего существенного. Конечно, теперь фатимидский халиф оправдывал свое право на власть не выбором, а тайным назначением своего предшественника с момента его восшествия на престол, о чем обычно было известно только одному из приближенных, избранному хранителем его решения, но это не искореняло раздоров по поводу наследования. Один из особенно серьезных произошел при восшествии ал-Мустали в 1094 г. и положил начало сепаратистскому движению низаритов, сторонников Низара, старшего брата нового халифа, отстраненного in extremis[4] вазиром. Что касается исмаилитской доктрины, то в конечном счете она осталась уделом посвященных, тогда как религиозная и социальная жизнь продолжала регулироваться расхожими, слегка видоизмененными предписаниями, определение которых можно найти, например, в «Столпах ислама» кади алНумана.

Таким образом, фатимидские халифы вели себя, по сути, так же, как другие династии той эпохи. За исключением разве что халифа ал-Хакима, правившего в 996—1021 гг., который в конце жизни возжелал, чтобы его признали богом. Как и прочие суверены, они постепенно утратили свой авторитет. Если первое время Фатимиды правили посредством одного вазира, чьи обязанности ограничивались функцией помощника, то в конце XI в. была введена практика «полномочных вазиров», которые фактически были военачальниками, имеющими широкие полномочия. Наиболее известным из них был армянский вольноотпущенник Бадр ал-Джамали. Эти вазиры руководили предельно централизованной администрацией, находясь во главе корпуса чиновников с четко расписанными функциями и с определенной сферой деятельности. Каждой функции соответствовал знак отличия, жалованье и место на торжественных приемах. Различались чиновники сабли и чиновники пера согласно обычаю, который затем утвердился в Египте и который объединял в одной социальной категории администраторов, кади, великого «миссионера», чтецов Корана и разных сановников двора. Несмотря на частые изменения в титулах и назначениях, различные службы функционировали исправно и обеспечивали поступление налогов, что способствовало поддержанию фатимидского Египта в состоянии процветания, которое обеспечивалось поставляемым золотом Нубии, разнообразным сельскохозяйственным производством, активным ремеслом и торговлей со странами Средиземноморья, а также с более далекой Индией.

Подобное процветание не могло не способствовать расцвету культурной жизни, поддерживаемой и поощряемой отчасти деятельностью каирского двора, где давались приемы, ничем не уступавшие в пышности приемам аббасидских халифов и византийских императоров. Разумеется, фатимидские суверены имели собственных льстивых поэтов, наиболее известным из которых был выходец из Андалуса Ибн Хани. Но наиболее оригинальной их чертой было поощрение развития наук, именуемых чужеземными, которые в суннитских землях всегда вызывали определенное неприятие. Благодаря поддержке Фатимидов была оценена и востребована вся древняя «мудрость» в широком смысле. В почете, как и во времена аббасида ал-Мамуна, были астрономия, медицина и математика, так же как и философия, более или менее тесно связанная с изложением исмаилитской мысли, зачастую принимавшим теософский вид. В искусстве безусловно поощрялась музыка, а декоративное искусство, как никакое другое, прибегало к аллегорическим образам, что свидетельствовало об унаследованной от Античности определенной концепции красоты и гармонии.

Идеологическая ориентация фатимидского халифата делала его в общем терпимым по отношению к немусульманам, которые имели доступ к высоким должностям (многие христиане были вазирами, даже если обладали этим титулом формально) и беспрепятственно занимались доходной торговой деятельностью. Можно вспомнить только одно недолгое, но жестокое гонение на христиан, которое происходило при халифате ал-Хакима между 1007 и 1014 г. Наиболее впечатляющей из его мер было разрушение храма Гроба Господня в Иерусалиме, вызвавшее большой резонанс в западном мире и спровоцировавшее в известной степени идею крестовых походов. Однако подоплека действий ал-Хакима, отличавшегося некоторой неуравновешенностью, была не вполне ясна; более того, можно сказать, что эта акция обеспечила ему особое реноме в суннитских кругах, прежде всего в такой стране, как Сирия, которая претерпела многократные атаки византийцев.

Фатимидский Египет тоже не всегда оставался спокойным и благополучным. При его процветающей в ту пору экономике случались и постоянные недороды, и голод, что порождало воровство, преступления, эпидемии и всякого рода беды, которые растягивались иной раз на целые годы. К тому же военные бунты в окружении халифов, перепоручивших — как и их багдадские соперники — оборону наемникам разных национальностей, вспыхивали военные бунты. Три главных корпуса: берберский, тюркский, дайламитский — и корпус, сформированный из черных суданцев, часто вступали в борьбу между собой. Тюрки то выступали против африканцев, то принимали их сторону. Наконец, сама по себе интерпретация фатимидской доктрины не могла не провоцировать иной раз жестоких эксцессов, подобных тем, что произошли в 1020 г., когда толпа растерзала «миссионеров», которые по воле ал-Хакима провозгласили его богом.

Внутренние причины слабости и упадка усилились с XI в., когда властители Египта встретились с новыми трудностями в политических предприятиях на востоке, где их престиж падал. Хотя отношения с Византией улучшились после договора 1038 г., несмотря на разрушение Гроба Господня, к тому времени восстановленного, вскоре египетским халифам пришлось отказаться от первоначальных империалистических претензий на этом направлении. Кроме того, они не смогли навязать свою власть Багдаду, напротив, в XI в. новые протекторы аббасидского халифата — Сельджукиды — возобновили атаки с целью привести Сирию к суннитскому повиновению. Наконец, явились крестоносцы и после взятия Иерусалима в 1099 г. отобрали у них главные палестинские владения, не встретив достойного отпора. Спустя некоторое время интриги короля Иерусалима Амори и дамасского правителя Нур ал-Дина после всех перипетий привели к захвату Египта Салах ал-Дином, или Саладином, племянником военачальника Нур ал-Дина. Этот энергичный человек и искусный политик в 1171 г. положил конец фатимидскому государству. Таково было начало новой династии Аййубидов, означавшее окончательное возвращение страны к суннитской ортодоксии.

* * *

Говоря о рождении аййубидской державы, не следует между тем забывать, что к ней относится как Сирия, так и Египет, и именно Египет, разделенный, как было показано выше, одинаково опасными религиозными и племенными оппозициями, определил ее наиболее характерные черты. В свое время подобная ситуация благоприятствовала рождению малых династий, среди которых особого упоминания заслуживают Хамданиды, поскольку они приобрели реноме, не соответствовавшее реальным масштабам территорий, которые они когда-либо контролировали в рамках беспокойной Северной Сирии.

История этой династии, восходящая к некоему Хамдану из племени таглиб и его сыну, которые заявили о себе, поддержав хариджитское восстание в регионе Мосула в конце IX в., была особо отмечена правлением Сайф ал-Даулы, сумевшего с 944 г. овладеть Северной Сирией и заставить египетских Ихшидидов признать ее независимость. Этот правитель отличился не только своими войнами против византийцев — он ожесточенно атаковал их анатолийские границы вплоть до момента, когда им, в свою очередь, удалось перейти в наступление и в 962 г. взять Халеб, кроме его цитадели, — но он стал равнознаменит своим халебским двором, при котором жили великие поэты, в том числе его собственный кузен Аби Фирас и знаменитый ал-Мутанабби. Престиж, обретенный благодаря войнам против неверных и поддерживаемый чисто «арабским» окружением, в котором литераторы его времени возобновили традицию «бахвальства», унаследованную от доисламской эпохи, не мог, однако, скрыть состояние анархии и экономической стагнации, в котором находились и его «царство», и вся Сирия и которое усугублялось доктринальными разногласиями. В частности, развитие имамитского шиизма, подогреваемого исмаилитскими теоретиками и восстаниями карматов, вызвало почти столь же крупные инциденты, как и произошедшие в ту же эпоху в Багдаде, о чем будет речь ниже. Волнение умов носило хронический характер и создавало подоплеку всяческих интриг и соперничества, питательную среду для беспорядков, вызываемых внешним экстремизмом и вторжением чужеземных сил, подобных государству Сельджукидов или различных династий, возникших немедленно после его распада.

Между тем аббасидский халиф оказался вынужден малопомалу передать большую часть своих полномочий сначала Бундам, которые станут осуществлять над ним прямую опеку, пока в Хорасане и Мавераннахре будут царить Саманиды, затем — туркам-сельджукидам, которые сменили в качестве защитников суннизма своих газневидских предшественников в Иране. С 936 г. в старом имперском городе Багдаде, низведенном до роли столицы Ирака, можно было видеть многих великих эмиров, наследовавших друг другу вплоть до прихода Ахмада ибн Бувайха, одного из трех братьев иранской фамилии Бувайхидов, или Бундов, которые, после многих лет истребив саманидских наместников, сумели наложить руку на восточные провинции Фарс, Джибал, Керман и Хузистан. Обретенная Бундами сила позволила Ахмаду в 945 г. добиться признания себя великим эмиром с почетным прозвищем Муизз ал-Даул, «укрепляющий государство», и установить новый режим, который просуществовал до 1055 г.

Оригинальность этого режима обусловливалась прежде всего его семейным характером. Главные члены буидского клана, равно осыпанные почестями халифа, на протяжении по крайней мере двух поколений действовали в духе удивительного согласия, что позволило им одновременно и контролировать халифские дела, то есть фактически править в Ираке, и поддерживать свое господство над провинциями, которым они сумели навязать свою собственную власть. Регионы в зависимости от эпохи отделялись и подчинялись различным эмирам или, напротив, объединялись под властью одного господина, как это было при Адуд ал-Дауле, сыне одного из трех братьев, который в 977–983 гг. был бесспорным главой семейства и получил от халифа в знак особого уважения официально пожалованное имя Тадж ал-Милла, «венец общины».

Все государи — и это стало другой характерной чертой нового режима — следовали шиитским убеждениям, что контрастировало с воззрениями суннитского суверена, от имени которого они в какой-то мере осуществляли свою власть. Не пытаясь, в сущности, всерьез заменить аббасидского халифа алидским претендентом, что, несомненно, вызвало бы серьезные беспорядки, они предпочитали признавать прежнего господина империи, даже если из его окружения приходилось устранять людей, которые казались им достаточно своевольными. Но при этом они содействовали взлету имамитского шиизма, добивались официального признания новых праздников, украшали мавзолеи, возведенные на могилах алидских мучеников, и поощряли усилия всех, кто создавал училища, предназначенные для распространения имамитской доктрины, переживавшей тогда стадию разработки. В то же время благодаря им наряду с шиитской развивалась и деятельность мутазилитов, отныне свободно излагающих свои взгляды. Такая ситуация, разумеется, вызывала жесткую реакцию со стороны суннитов, отвечавших иной раз бунтами на шиитские действия. Буидский период, будучи временем брожения и относительной интеллектуальной толерантности, был также периодом народных волнений, особенно в Багдаде.

Третьей особенностью их режима была попытка организовать управление на обновленной основе. Хотя институты не были изменены и, в частности, сохранялся вазират, подчиненный уже не халифу, а великому эмиру, но организация армии или, скорее, система вознаграждения воинов претерпела тогда немаловажную трансформацию. Большинство военачальников фактически были переведены на систему «земельных пожалований» с правом свободного взимания налогов и без необходимости выплачивать казне какое-либо возмещение. Подобная процедура выгодно гарантировала им получение твердого вознаграждения независимо от финансовой стабильности и поэтому укрепляла их лояльность, столь ненадежную в предшествующий период. Зато возникало нежелательное последствие для самой центральной власти, которая теряла всякий контроль за процессом взимания и даже обложения налогами на пожалованных территориях и тем самым поощряла тенденцию к независимости у держателей такого рода земель.

Военный класс, состоящий теперь не только из новоприбывших тюрок, но и из персидских дайламитов, оказался, таким образом, в состоянии играть более активную роль и возвыситься над негоциантами-банкирами, равно как и над писцами и прочими чиновниками, советы которых оставались все так же необходимы для не слишком, в сущности, образованных буидских эмиров. Только секретари считали своим долгом меценатствовать, и среди них иногда появлялись крупные ученые, такие как Ибн ал-Амид и Ибн Аббад.

Помимо трансформации системы управления следует упомянуть еще и тот новый импульс, который был придан развитию Фарса, где часто держали свою резиденцию эмиры. Даже в Ширазе возводились сооружения не менее значительные и роскошные, чем багдадские дворцы, среди которых теперь наряду с ансамблем халифских покоев выделялся эмирский, или «царский», дворец. Этот феномен сопровождался оживлением локальных, можно сказать, специфически иранских художественных традиций, которым в значительной степени обязан своим блеском период господства Бундов. При этом сложная ситуация такого многолюдного и интеллектуального города, как Багдад, не мешала экономическому процветанию в целом: в Ираке были восстановлены каналы, отремонтированы необходимые для торговли дороги, которые были испорчены в период анархии, царившей в конце аббасидского владычества stricto sensu.[5]

Оригинально задуманный и организованный буидский режим так и не сумел, несмотря ни на что, продержаться больше столетия. Не только опасная система «пожалований», но и неустойчивая религиозная ситуация и соперничество амбиций, которые всегда противопоставляли эмиров друг другу и в конце концов коснулись даже членов клана, стали причиной краха. Суннитский халиф, вынужденный первое время занимать оборонительную позицию, с начала XI в. решился объявить свою власть: именно тогда, поддержанный факихами на широкой аудиенции и поддержанный утвердившимся в Восточном Иране новым союзником, тюрком Махмудом Газневи, он осмелился официально осудить шиизм и мутазилизм. Результатом его попытки стал прежде всего наступивший в Багдаде во второй четверти XI в. новый период беспорядков — теперь связанных с городским народным ополчением. Но уже наступали от окраин Ирана армии, которые обеспечат восстановление суннизма в Ираке и помогут аббасидскому халифу вернуть роль поборника попираемой дотоле ортодоксии. Это было неизбежной реакцией на излишества, повсеместно порожденные развивающейся исмаилитской, а чаще шиитской пропагандой, поддерживавшей претензии ловких и амбициозных деятелей. Но это было также и следствием исторической эволюции, которую в течение всего X в. переживали далекие иранские провинции, которые так сильно отличались от тех, что располагались западнее.

* * *

В сущности, все арабские хронисты единодушно восхваляют правление саманидской династии, попытки которой господствовать в Мавераннахре и Хорасане, как было показано выше, встретили сопротивление со стороны полунезависимого наместничества Тахиридов, а также столкнулись с амбициями революционной саффаридской власти, переживавшей тогда общий подъем. Победа в Балхе в 900 г. Исмаила ибн Ахмада над саффаридом Амр ибн Лайтхом стала не только последним этапом упорного продвижения, начатого около 820 г., когда четыре брата, потомки землевладельца по имени Саман-Кудат, добились по милости халифа ал-Мамуна важных постов провинциальных наместников. Она, прежде всего, обозначила триумф «традиционалистской» политики, противостоящей обычной позиции мелких мусульманских суверенов, вознесенных к власти военной удачей. Главной заслугой Исмаила и его наследников, по словам посещавших их государство современников, было умение сохранить власть за счет поддержки старинных прерогатив аристократических классов, из которых они сами же происходили, и за счет выдвижения на первый план факихов и богословов, которыми они любили себя окружать. Делая, например, вазиром ханафитского богослова Аби л-Фадла ал-Сулами, постоянно демонстрируя приверженность суннизму и расточая знаки уважения багдадскому халифу, чтобы официально добиться от него инвеституры, они организовывали свое государство по сложной, иерархическо-бюрократической системе, эффективность которой зачастую превозносят, хотя невозможно сказать точно, в какой мере были в нее вовлечены локальные собственники.

Эта система вдохновлялась системой Аббасидов, ибо эмир с титулом «клиента принца правоверных» сам имел вазира, которому помогали начальники различных служб, казначея, обязанного собирать подати, секретарей частных владений, начальника канцелярии, именуемого «столпом эмирата», и начальника почты или тайных служб. Среди крупных государственных сановников можно также отметить кади, смотрителя вакуфов, мухтасиба и начальника стражи. Свита эмира, игравшая важную роль, состояла в основном из рабов тюркского происхождения, которые первоначально служили при дворе в качестве прислуги, но благодаря способностям могли впоследствии стать воинами и продвинуться по ступеням военной иерархии. Гвардия суверена, в основном из рабов, была, таким образом, весьма тесно с ним связана.

Процветание государства было обусловлено также и природным богатством Мавераннахра. Сельское хозяйство, ремесло и торговля были там одинаково развиты. Города имели очень интенсивные отношения с одной стороны с китайским Туркестаном и приволжскими странами, с другой — с остальным мусульманским миром; они экспортировали кое-какие продукты, иногда изготовленные по китайским технологиям, в частности бумагу, а также занимались торговлей импортными товарами, в первую очередь мехами, а затем рабами тюркской или славянской рас. Учитывая вышеизложенное, понятно восхищение большинства древних географов в отношении этой цветущей цивилизации и того религиозного и интеллектуального развития, которое познала здесь в свое время исламская мысль.

Тюркская гвардия Саманидов, которая, казалось бы, эффективно содействовала внутреннему равновесию королевства и не была расшатана стычками соперничающих группировок, подобных тем, что раздирали наемные войска аббасидского государства, между тем сыграла свою роль в конечном падении державы. Именно верхушке этой гвардии предстояло в конце X в. свергнуть бывших повелителей и заменить мавераннахрскую династию новой, на сей раз тюркского происхождения, которая избрала для опоры своего господства дальние иранские провинции, составляющие сегодня часть современного Афганистана. Первому представителю этой верхушки после безуспешной попытки захватить власть в 961 г. пришлось ретироваться вместе с подчиненным ему корпусом наемников в Газне, где он исполнял функции наместника: именно там он мало-помалу обрел свою полунезависимость. Его преемник, тоже бывший военачальник, организовал фактически автономное государство и начал прибыльные походы на индийскую территорию. Идею перенял первый независимый суверен династии, знаменитый Махмуд, правивший в 998—1030 гг., к имени которого обычно присоединяют название его столицы и предпочтительного местопребывания — Газна. Махмуд Газневи проник вглубь Северной Индии, интегрировав, таким образом, в исламскую империю обширную страну, занятую до тех пор «неверными», а также распространил свои владения к западу, на Западный Иран, где отнял у Буидов города Рей и Хамадан.

Его преемники, с переменным успехом продолжая ту же политику и подвергаясь ожесточенным набегам как тюркских, так и иранских соперников, вынуждены были искать в своих индийских владениях более надежную опору державы. Практически принужденные признать протекторат Сельджукидов, они не только с 1050 г. черпали оттуда ресурсы, но и смогли найти там временную тридцатилетнюю передышку, после того как их столица была окончательно разгромлена в 1151 г. одним из основателей нарождавшегося государства Гуридов. Впрочем, именно теми богатствами, которые они постоянно выкачивали из Индии, и объясняют блестящую эпоху правления, отмеченную в XI–XII вв. возведением роскошных дворцов и расцветом как малых искусств, так и поэтической и эпической литературы на персидском языке, связанной прежде всего с именем Фирдоуси.

* * *

Однако Газневиды, еще ведя жизнь утонченных меценатов, были вынуждены оставить свои претензии на господство в иранских провинциях и на сам аббасидский халифат. Они сделали это в пользу новой поднимающейся политической силы — Сельджукидов, росту которой они явно способствовали, позволяя водворяться на благодатных равнинах Хорасана группам туркменов из племени огузов, которых Саманиды и их тюркские соперники уже использовали в Мавераннахре как наемников. Это были кочевники по происхождению, но уже приобщавшиеся к интригам исламского мира и обращенные в его религию, готовые ворваться в иранские и сиро-месопотамские регионы под именем Сельджукидов, которое восходит к имени их героя — Сельджука.

У этих банд было несколько вождей. Но главными среди них были два брата, сумевшие установить совместную власть, не испытывая слишком больших разногласий: Чагрилбек и Туг-рилбек. Тугрилбек, сыгравший более значительную роль и заслуженно признанный первым из трех суверенов, исторически носивших имя Великих Сельджукидов, занял с 1038 г. город Нишапур. В 1040 г. он нанес Газневидам поражение, которое сделало его бесспорным господином Хорасана. Убежденный суннит, он немедленно присоединился к политико-религиозной программе багдадского халифата, и тот не замедлил признать его захват власти. Тогда он взялся не только за продолжение в Иране начатой Газневидами борьбы против исмаилитов, но и за уничтожение неизменно доминировавших на западе этой провинции, так же как в Ираке, буидских еретиков, от опеки которых халиф стремился освободиться.

Империя Сельджукидов в конце XI в.

Накануне Первого крестового похода династия Сельджукидов простирала свое господство от Сырдарьи до Коньи и Мекки. Хотя при этом земли обширной империи принадлежали побочным ветвям династии иди данникам, стремившимся к независимости, и прямые потомки Малик-шаха владели лишь центральными регионами Ирана.

Неизвестно, приглашал ли халиф через посланных вождя Сельджукидов поспешить ему на помощь, но в 1055 г. Тугрилбек без боя вошел в Багдад. Через некоторое время халиф пожаловал ему титул султана, Тугрилбек первым носил его официально, потом этого же удостоились и Газневиды, и уже после он стал достоянием множества мелких локальных правителей следующих поколений. Официальный титул «эмира Востока и Запада», дополнительно пожалованный Тугрилбеку, давал власть над территориями, еще оккупированными фатимидскими узурпаторами. Освободитель и покровитель аббасидских халифов, новый сельджукидский государь шел по стопам буидских эмиров с той лишь разницей, что полностью поддерживал политику суннитского возрождения, выгодную багдадскому повелителю империи.

Хотя Тугрилбек столкнулся в Ираке с агрессивным возвращением шиитских элементов, действовавших на сей раз в пользу фатимидского халифата, беспорядки эти были недолгими. Тем временем полчища алчущих добычи туркменов заняли Армению и даже проникли на византийскую территорию, тогда как Чагрилбек поддерживал относительный порядок в Хорасане. Это ошеломляющее продвижение поставило перед историками вопросы, многие из которых до сих пор не нашли бесспорного решения.

Тем не менее сегодня можно признать, что военным успехам тюркских орд, побеждавших давно созданные государства, способствовала их мобильность. Это было качество, утраченное противниками: оборона организованных государств зависела от опорных пунктов, где концентрировались продовольственные запасы и оснащение их войск. Именно поэтому мощные, хорошо экипированные армии Газневидов неоднократно терпели поражение от не обремененной ничем, неудержимой на скаку конницы, которая с легкостью разоряла прекрасные земли, вынуждая противника действовать на опустошенных пространствах. Что касается позиции знатного населения крупных городов, которое обычно покорялось Сельджукидам, не оказывая ни малейшего сопротивления, ее можно объяснить утратой веры в возможность получить защиту в лице прежних властителей, ассоциировавшихся к тому же с тягостным фискальным режимом. Земледельцам и купцам, даже разоренным новым тюркским вторжением, фактически оставалось лишь подчиниться завоевателям в надежде спасти таким образом свои торговые связи с Центральной Азией, которые веками были источником их процветания.

Достигнув с тех времен значительных размеров, империя Сельджукидов расширялась все больше при двух следующих правителях, Алп Арслане, сыне Чагрилбека, и Малик-шахе, сыне Алп Арслана. Достижение Алп Арслана состояло прежде всего в сокрушении византийской обороны, которую сломили непрерывные, повторявшиеся из года в год атаки банд туркменов. В 1071 г. после битвы при Манзикерте (или Малазгирте), в которой потерпел поражение и был пленен попытавшийся атаковать василевс, Анатолия оказалась открыта для кочевых грабителей, которые постепенно утвердились в дезорганизованной стране, лишенной администрации и частично оставленной коренным населением: так было положено начало заселению нынешней Турции. В ряде мест образовались эмираты под управлением либо родственников Великих Сельджукидов, таких как Сулайман ибн Кутулмуш, либо их военачальников, таких как Малик Данишменд. Повсюду царила анархия, и только в середине XII в. сын Сулаймана, Килидж Арслан, сумел объединить страну и основать династию румских Сельджукидов: Румом называлась территория, издревле оккупированная византийцами, традиционными наследниками Рима. Тем временем регион окончательно тюркизировался под наплывом кочевых туркменов, воинственных и мало дисциплинированных, которых подталкивали все дальше на запад монгольское нашествие и иранские суверены, предпочитавшие сосредотачивать их в пограничном регионе, где их можно было использовать для отражения атак византийцев или крестоносцев. Между тем правление Малик-шаха, который ограничился тем, что поддержал несколько походов против восставших родичей в Мавераннахре и укрепил свою власть в Сирии, занятой после Алп Арслана, обозначило апогей и наибольшее расширение Сельджукидской империи, подчинившей даже Йемен.

Эта империя, возникшая в результате вторжения кочевников, подобного которому Восток не знал со времен арабского завоевания, несмотря на слабости, предопределившие причины ее распада, организовалась с поразительной быстротой. Сказалась роль иранских чиновников, которые были призваны сельджукидскими суверенами, позволявшими образованной и давно исламизированной аристократии, получившей при этом немалую власть, проявить свои таланты. После ал-Кундури, министра Тугрилбека, знаменитый Низам ал-Мулк добился вазирата и был, особенно в правление Малик-шаха, подлинным главой правительства, тогда как сельджукидские суверены занимались исключительно военными операциями.

Среди проблем, которые требовалось решать в первую очередь, выделялась проблема армии и ее отношений с древними кочевыми племенами, стоявшими у истоков империи. Избранные решения были эффективными. Туркмены в основном осели, как уже отмечалось, в пограничных регионах, таких как Анатолия и Азербайджан, а наемническая армия, чаще всего тоже тюркская, которую сельджукиды желали сохранить в своем распоряжении, была подчинена строгой иерархии. Ее военачальники, обязанные сами содержать свои войска, получали во временное пожалование владения с правом взимать там установленный поземельный налог. Так благодаря способу, ранее применявшемуся Бундами, решалась проблема обеспечения значительной армии, численность которой иногда оценивают в 70 000 человек. Эта феодальная система особенного типа, выросшая из наследия предшествующих, прежде всего иранских, административных традиций, которые отражены в знаменитой «Книге управления», оставленной Низам ал-Мулком, позволяла одновременно удовлетворять насущные потребности армии, сохранять преданность ее верхушки и способствовать возрождению деревень.