Глава 8 ДВОРЕЦ И ОКРУЖЕНИЕ ПРАВИТЕЛЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

ДВОРЕЦ И ОКРУЖЕНИЕ ПРАВИТЕЛЯ

Несомненно, то поразительное единство, которое характеризовало в эпоху классического ислама империю, обладавшую столь разнообразными ландшафтами, обеспечивалось всеохватностью конструктивного и оригинального религиозного менталитета, который мы анализировали выше. Но оно было также отражением средневекового общества, сформированного доминирующим влиянием двух особо активных социальных групп: с одной стороны, торговой и интеллектуальной городской среды, с другой — придворных кругов, совмещавших обладание материальными средствами с реальным отправлением власти, зачастую абсолютной. Выше мы видели, как «деспотическое» правление, где власть принадлежала халифу, наместнику или удачливому, ставшему волей случая независимым царьком военачальнику, согласовывалось с богословской мыслью и юридическими принципами ислама, доктринальные расколы и внутренние противоречия которого, в сущности, всегда оправдывали такую форму суверенитета. Эта характерная черта политической и религиозной организации отражалась в экономической деятельности, изначально поляризованной в соответствии с потребностями и желаниями правящего класса, на благо которого трудились подданные. Как гласит одно древнее иранское изречение, приводимое в исламских «наставлениях государю», подданные в соответствии с законом, на котором держится равновесие мира и который гарантирует безопасность упомянутых подданных, предназначены прежде всего для того, чтобы наполнять сундук государя, ибо «мир — это испокон веков хорошо обработанный сад, оградой которого является государство, государство — это правительство, главой которого является государь, государь — это пастух, подкрепленный войском, войско — это сонм помощников, содержащихся за деньги, а деньги — необходимое средство, предоставляемое подданными».

Последствия такого положения проявились в подъеме литературы, где зародился «миф» о государе, а также в расцвете прежде всего дорогостоящих придворных ремесел. Вся торговля и ремесло мусульманского мира, в сущности, поддерживались государевыми заказами. Сама эволюция вкусов зависела прежде всего от привычек хозяев, часто очень недалеких, возвысившихся благодаря военной карьере, а то и вовсе вчерашних рабов, тем не менее любивших роскошь, тщеславных и страстно желавших придерживаться моды, быстро распространявшейся от двора к двору, от столицы к столице и тут же находившей своих поклонников. Так что наиболее наглядно воздействие государя и его престижа на весь имперский исламский мир, несомненно, проявляется в рамках дворцовой жизни, сложившейся в VIII–XI вв., наиболее типичные аспекты которой, воспроизводившиеся затем в провинциях, первоначально сформировались в окружении аббасидских халифов.

* * *

Дворец суверена был по самой своей сути привилегированным местом, куда стекались доходы всего государства и откуда исходило все его могущество. С одной стороны, он был местом протекания официальной жизни государя с ее приемами и церемониями в окружении сановников и государственных деятелей, на которых она держалась, с другой стороны, дворец предоставлял государю частные покои и сады отдыха, необходимые для него и его близких, — и все это было обеспечено серьезной защитой многочисленных стражников и наемников и самим оборонительным характером планировки. Таким образом, дворец являлся полнейшим выражением всевозможных изысков утилитарного и эстетического порядка, средоточием всего совершенного, что только мог предложить исламский образ жизни в плане материального комфорта или чувственных и духовных утех. В его стенах существовали поэтические кружки и проходили состязания в красноречии, а также сопровождаемые пением и танцами пиры, попойки и оргии, сходки веселых сотрапезников или же дискуссии между учеными и философами, собранными держателем власти. Там было место и для развлечений в беседках и садах, преимущественно близ текущих вод или бассейнов, которые в этих засушливых регионах представляли собой высшее благо, и для торжественных приемов и военных парадов, и даже для занятий благородными видами спорта, в том числе верховой ездой и конными забавами. Одновременно во дворце накапливались наиболее дорогостоящие вещи, составлявшие основу королевской казны: ткани и украшения, столь бесценные, что могли быть лишь особыми предметами обмена или дарения, манускрипты, хранившиеся и систематизировавшиеся специально нанятыми для этого учеными, бюрократические — в самом современном смысле слова — государственные архивы, наконец, раритеты, к числу которых относились диковинные животные, содержавшиеся в зверинце, и разного рода приборы, начиная от астрономического измерительного инструмента до самого диковинного механизма, — все, что было достойно подношения земному представителю исламского величия.

Именно этим объясняется особое место, отводившееся в аббасидскую эпоху понятию дворца, огромного и бесподобного, который остался принадлежностью исламской и византийской цивилизаций, породив в западноевропейском мире лишь легендарные образы. Престол власти, отождествляемый со столицей империи, халифская резиденция, престиж которой простирался на весь мусульманский мир, была сама по себе настоящим городом, с развивавшейся под его стенами оживленной интеллектуальной и торговой деятельностью. Там, за пределами дворца, с собственной свитой и собственной гвардией проживали видные гражданские и военные персоны из окружения властелина. Там производилась и продавалась вся продукция, необходимая для жизни двора, но оттуда же доносился ропот черни, провоцируемой на мятеж политическими и религиозными группировками — она беспокоила суверена и вынуждала его придавать своей персональной резиденции оборонительный и грозный характер, чтобы чувствовать себя в безопасности. Именно чтобы отгородиться от городской среды, был заложен знаменитый багдадский дворец ал-Мансура, получивший название Круглого города и защищенный двойной системой кольцевых стен и рвов, связанных с каналами, которые соединяли в этом месте Тигр и Евфрат. Его примеру последовали дворцы других аббасидских халифов как в том же Багдаде, так и в Ракке и Самарре. Все халифские здания, соседствуя с метрополиями, так или иначе возникавшими в их окружении, были принципиально изолированными резиденциями суверена, защищенными, недоступными толпе, организованными, чтобы вести совершенно автономную жизнь, и с каждым новым правлением или даже в течение одного правления, в зависимости от капризов правителя и превратностей политики, от этих резиденций ответвлялись другие «закрытые города» такого же типа, отведенные под царствование своего основателя.

* * *

Каждый суверен, в сущности, избегал занимать резиденцию предшественника из суеверия, касающегося вообще любого частного жилища. Со своей стороны, наследные принцы еще при жизни отца стремились водвориться в персональном дворце, как это сделал, например, будущий ал-Махди, покинув Круглый город ал-Мансура и переместившись вместе с гвардией и службами, необходимыми для отправления возложенных на него обязанностей, на другую сторону Тигра, на восточный берег, где его дворец в Русафе стал центром новой агломерации. Наконец, наиболее дорожившие своим авторитетом и наиболее озабоченные парадной стороной своего царствования халифы не ограничивались одной резиденцией и с удовольствием отстраивали новые, лучше приспособленные к их потребностям. Это приводило к переносу столицы, как это было например, во время правления ал-Мансура, Харун ал-Рашида и ал-Мутасима, перемещавшихся из конца в конец Ирака. Или при ал-Мутаваккиле, который основал в Самарре ал-Джафарийю (ныне Абу-Дулаф) в 20 км к северу от огромного халифского дворца Балкувара, в данном случае лишь возведя новые сооружения неподалеку от ранее построенных и обжитых.

Последовательные центры Багдада 1. Дворец Хулда. — 2. Дворец ал-Махди. — 3. Дворец султанов. — 4. Мадраса Низамийа. — 5. Мадраса Мустансирийа. — 6. Могила Абу Ханифы. — 7. Соборная мечеть Русафы. — 8, Соборная мечеть султанов. — 9. Мавзолей ал-Сухраварди. — 10. Соборная мечеть халифов. — 11. Мавзолей ал-Джилани. — 12. Мавзолей Казимайна. — 13. Дворец ал-Мансура. — 14. Могила шайха Маруфа. — 15. Могила Зубайда. — 16. Могила шайха Джунайда.

Редкие археологические находки, имеющие отношение к средневековому Багдаду, и сведения, почерпнутые из текстов, позволяют представить себе гипотетически, но вполне отчетливо перемещение резиденций правителей. Имперская столица последовательно занимала на пересеченной каналами и трансформируемой частыми наводнениями почве то правый, то левый берег Тигра, окружая своими обширными кварталами временные халифские дворцы.

Таким образом, на огромной аллювиальной равнине между Тигром и Евфратом, избранной аббасидскими халифами в качестве своеобразного личного домена, непрерывно велось строительство все новых резиденций правителей, которые размещались в основном в трех главных центрах: Багдаде, Ракке и Самарре. Их сооружение в самые короткие сроки в регионе, лишенном камня, требовало всякий раз колоссальных затрат и применения подрядчиками одной и той же эффективной и скорой технологии — использования сырцового, можно даже сказать глиняного, кирпича, кладка из которого в особо деликатных местах была укреплена обожженным кирпичом, замаскированным облицовкой из расписного и лепного гипса, — в общем, эти дворцы создавались, чтобы внушать страх и восхищение: снаружи — массивным видом и величественным силуэтом, угадывающимся за неприступным барьером высоких слепых стен, изнутри — излишеством декоративных элементов, чаще всего представляющих собой шедевр ремесленного искусства, об удивительных качествах которого говорилось выше. Исчезали дворцы так же быстро, как и династии, которые они призваны были приютить и прославить. Это был расцвет архитектуры, уникальной в своем роде, но обреченной на скорое разрушение. Хрупкость этих торопливо сооруженных дворцов была действительно велика, хотя сухой климат региона продлевал им жизнь. Но они неизбежно страдали в первую очередь от небрежения и разрушительных набегов, которым подвергались, как только переставали быть обитаемы. Как справедливо отметил один арабский автор, «владыкам свойственно уничтожать достижения своих предшественников, делать все, чтобы очернить память своих врагов. Именно поэтому они разоряли города и цитадели. Так было во времена персов и доисламских арабов, затем во времена ислама, так Аббасиды разрушали города и здания, возведенные в Сирии Умаййадами и Марванидами», — то же будут делать после них их собственные наследники.

Поэтому от большинства пышных обиталищ ныне остались лишь названия — таковы знаменитые багдадские Дворец вечности, Дворец короны и Дворец плеяд, уже самими названиями претендующие затмить блеск драгоценностей и прелести рая. Другие, например резиденция ал-Мутасима в Самарре, известны только по бесформенным руинам на унылых пространствах, где холмики на месте бывших стен, почти слившиеся с аридной почвой, придают этим бесконечным, некогда застроенным просторам вид пустыни, на которой едва-едва выделяются лишь монументальные аркады трех айванов. Кроме того, в отдельных случаях удается реконструировать планировку ансамбля благодаря раскопкам или с помощью анализа аэрофотосъемки. Сделанные в косом свете снимки позволяют различить структурные элементы там, где на поверхности видны только хаос и разрушение. Именно таким образом на узком, впечатляющем руинном поле в Самарре, простершем более чем на 20 км вдоль берега Тигра следы средневековой застройки, стала очевидной сложная организация знаменитых и относительно хорошо идентифицированных халифских дворцов Джавсак-Хакани, Балкувара и Ал-Джафарийа. В других местах, например в Ракке, удалось установить существование за пределами укреплений полукруглого города огромной «жилой» зоны, которая, несомненно, таит в себе будущие находки.

Значительность редких археологических данных, состоящих главным образом из остатков стен и тем самым дающих представление о расположении зданий и однообразных дворов вокруг центральной, официальной, части дворца, бывшей смыслом его существования, становится яснее, если обратиться к литературным источникам и вспомнить, как проходили в этой обстановке приемы. Для этого достаточно перечитать рассказ арабского хрониста об «экскурсии» по халифскому дворцу византийских послов, прибывших в Багдад в 917 г. для встречи с ал-Муктадиром и принятых в его присутствии после того, как в их честь было продемонстрировано все возможное великолепие.

Согласно самому тексту, вазир «приказал собрать во всех помещениях, коридорах и переходах дворца людей в полном вооружении, устлать все коврами и украсить. Он лично наблюдал за исполнением, не упуская ни одной мелочи. Количество развешенных занавесей из расписанного золотом шелка, представлявших фонтаны, фигуры верблюдов, слонов и хищных зверей, составляло, согласно записке, подготовленной начальником ковровой кладовой, 38 000. Количество расшитых покровов с мотивами художественной каллиграфии доходило до 12 500. Было 25 500 штук больших шелковых занавесей из Китая, Армении и Васита, расписных драпировок, расшитых занавесов из Дабика и еще другого рода. Драпировки, помеченные именами халифов ал-Мамуна, ал-Мутасиба, ал-Васика, ал-Мутаваккила, ал-Мутазза и ал-Муктафи, были в количестве 8 000; остальные — с именами других суверенов. Что касается больших и малых ковров, их было расстелено 22 000 штук […], размещенных во всех переходах и во всех дворах, попираемых ногами военачальников и послов византийского императора от новых публичных ворот до зала халифских приемов, не считая тех, что находились в апартаментах и на престолах. Кроме того, была приготовлена сотня диванов с принадлежностями из рисованного плотного шелка и необходимых ковров. Повсюду были каналы с проточной водой. Было выставлено все наличное добро казны: золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг и ценные поделки из тикового дерева».

Затем византийские посланцы, размещенные в Багдаде за счет халифа в правительственном особняке, именуемом «дворец Саида», а в день торжественного приема проделавшие весь путь до халифского дворца вдоль строя конных гвардейцев, начали экскурсию внутри дворца, который призван был ослеплять их на каждом шагу. Войдя через большие публичные ворота в Большую конюшню с портиками, поддерживаемыми мраморными колоннами, проследовали там между двумя барьерами: «с одной стороны — 500 лошадей с соответствующим количеством серебряных и золотых седел разного сорта и без попон; с другой — 500 лошадей с соответствующим количеством чепраков из расписного шелка и покрывал». Затем их провели «переходами и коридорами до загона для диких животных, где имелись все виды животных, которые приучены были не пугаться, приближались к людям, обнюхивали их и ели с рук. Затем их провели ко дворцу, где было четыре слона […] и два жирафа, которые напугали послов. Затем их повели к строению, где содержалась сотня хищных и свирепых зверей: по 50 в правом и левом ряду, каждый зверь удерживался укротителем и был закован в железные цепи. Затем их проводили к новому дворцу — павильону в окружении садов, посреди которого, как ртуть, прекраснее шлифованного серебра блистал бассейн, длина которого была 30 локтей; напротив этого сада простирался другой, где росло 400 финиковых пальм […], окруженных высокими цитронами, сплошь увешанными плодами. Затем их ввели во дворец, именуемый „Рай”, где оказались диковины и многоцветные расписные ткани в таком количестве, что их невозможно было перечесть, тогда как в коридорах были развешены 5 000 позолоченных доспехов. Затем их провели по длинному, более 300 локтей, переходу, по сторонам которого хранились 10 000 щитов, металлических шлемов, кольчуг, панцирей, украшенных колчанов и луков: около 2 000 черных евнухов были расставлены справа и слева. Затем их провели, после обозрения 13-го дворца, во двор, именуемый „Девяностым”, где имелось большое количество слуг, облаченных в полные доспехи и лучшие одежды, которые держали в руках разное оружие и топоры […]. Затем их ввели в здание, называемое „Беседка спасения”, где имелось, как и во всех других беседках, большое число рабов, подающих шербет, напитки, фруктовые соки. Послов от места, где они ступили ногой на землю, сопровождали евнухи, которые несли охлажденные напитки. Им пришлось присесть в семи местах для отдыха и освежения — пораженным и ошеломленным всем тем, что находилось во дворах, переходах, жилых комнатах и сокровищницах, заметившим на своем пути большое число воинов в красивых одеждах и полном вооружении».

Кульминационный пункт их визита был определен церемониалом халифской аудиенции в еще более пышном месте, — и они оказались перед лицом самого ал-Муктадира, после того как прошли последнюю серию дворов и переходов, принадлежавших дворцу, именуемому Дворцом короны, в котором тогда обитал сам суверен и который выходил на Тигр. Там владелец всех этих богатств, «облаченный в шитые золотом одежды из шелка, называемого дабики, восседал на сарире, покрытом той же тканью, на нем была длинная черная мантия, а также „длинный” колпак. Справа от сарира было подвешено девять ожерелий с правильной формы бусинками и слева девять других, состоящих из больших и крупных драгоценных камней, свет которых превосходил сияние солнца и дневной свет. Гвардейцы все занимали места соответственно их достоинству. Вазир […] находился рядом с халифом, тогда как главный евнух и прочие низшие евнухи стояли справа и слева от него». Тут два посла поцеловали землю и приветствовали халифа. Они придерживались места, указанного им великим камергером, когда хитроумное устройство привел в действие один из механизмов, которые считались чудом эпохи. По приказу ал-Муктадира действительно можно было наблюдать, как «из земли постепенно выросло дерево, которое заполнило купол и излило струи розовой и мускусной воды, в то время как на его ветвях распевали механические птицы».

Закончиться визит должен был в зале, расположенном в наиболее отдаленной части резиденции халифа и его двора, где под грандиозным куполом перед осевой перспективой широко открытого айвана восседал сам суверен. Роль купола в исламских дворцах Ирака известна. Той же функциональной торжественности служили конструкции типа айванов с их большими дугообразными, выложенными из кирпича арками, перекрывающими продолговатые, широко открытые наружу своей четвертой стороной комнаты, иногда сообщающиеся с одним или несколькими залами, расположенными позади. Эту модель, несомненно, задал сасанидский дворец в Ктесифоне, который, даже основательно разрушенный, долгое время возбуждал зависть аббасидских халифов, готовых полностью его уничтожить, если верить арабским историкам. Сохраненный прообраз в дальнейшем стал воспроизводиться с несколькими вариантами в расположении, как свидетельствуют руины. Бывало, что один или три соединенных айвана выходили во двор или, как в Джавсак-Хакани, на сады и лестницы, нисходящие к Тигру. Бывало, что четыре айвана группировались вокруг центрального купольного зала по крестообразной схеме, которая первоначально зародилась в Хорасане, в Ираке же ее появление датировать невозможно. Несомненно, первый пример можно обнаружить только во дворцах Самарры, несмотря на спорные теории, пытающиеся реконструировать по этому плану дворец ал-Мансура в Круглом городе. По-видимому, айван всегда выступал в роли парадного зала, где собирались привилегированные приближенные и восседал суверен, чтобы принимать близких и демонстрировать себя во всем своем величии. Именно там находилось сердце государевых покоев, имевших, кроме этого, менее официальные залы приема и отдыха, а также частную молельню суверена, которая поражала невиданным богатством декора, но не могла соперничать в размерах с дворцовой соборной мечетью, размещавшейся, вероятно, в поясе дворцовых укреплений. Во всяком случае айван не предполагал никаких монументальных входных ворот, даже церемониального назначения, которые ошибочно пытались разглядеть в айванах Джавсак-Хакани.

О «халифском» использовании айвана свидетельствует также рассказ ал-Шабушти о празднике, устроенном в Самарре во дворце Балкувара правящим сувереном по случаю обрезания его сына ал-Мутазза. «Когда ал-Мутаваккил решил сделать обрезание Абу Абд Аллаху ал-Мутаззу […],—рассказывает хронист, — в айване расстелили ковер и установили для халифа посреди айвана сарир, рядом с ним расставили 4 000 инкрустированных камнями позолоченных скамей, имеющих фигуры из янтаря, амбры и камфары, одни были просто инкрустированы камнями, другие — позолочены и инкрустированы. Ал-Мутаваккил воссел на сарир и велел войти эмирам, военачальникам, близким и разного рода сановникам; когда они заняли места согласно рангу, перед ними поставили золоченые, инкрустированные различными камнями подносы с напитками. Между расставленными по обе стороны зала подносами было оставлено свободное место, где слуги из обтянутых кожей корзин разбросали золотые и серебряные монеты так, что гора монет выросла до подносов. Служители взошли на эту гору и от имени халифа приказали помощникам пить и брать после каждой чаши по три пригоршни этих монет. Как только какое-либо место оказывалось опустошено, его снова пополняли из корзин. Служители на весь зал кричали: „Эмир правоверных говорит вам: возьмите, что пожелаете”. Помощники протягивали руку, брали монеты, и когда кто-либо из них переполнял мошну, то выходил, доверял их своему слуге, а затем возвращался на место. Кроме того, каждому помощнику после полуденной молитвы было вручено три прекрасных почетных платья соответственно его рангу. По совершении послеполуденной и закатной молитв были сделаны новые раздачи; когда они прекратились, помощники получили скакунов под седлом. Затем ал-Мутаваккил освободил во имя алМутазза тысячу рабов и дал каждому из них 100 дирхамов и три платья. Во дворе дворца, напротив айвана, было 400 певиц из Убуллы, облаченных в разные одежды и держащих множество ивовых подносов, наполненных фруктами, цитронами, апельсинами — несмотря на их редкость в этот сезон, — сирийскими яблоками, лимонами, а также 5 000 букетов нарциссов и 10 000 букетов фиалок. Халиф приказал раздать певцам, дворцовым слугам и членам его дома то, что он приготовил для них, — миллион дирхамов. Кабиха, мать ал-Мутазза, велела отчеканить миллион дирхамов со следующей надписью: „Благословление Аллаха ради обрезания Абу Абд Аллаха ал-Мутазза”, которые были розданы цирюльникам, гвардейцам, воинам, дворцовым интендантам, черным и белым слугам».

Описанная таким образом часть дворца, отведенная для официальных приемов, занимала, очевидно, лишь ничтожную площадь в ансамбле зданий, дворов и садов, который в Джавсак-Хакани, например, мог раскинуться в длину более чем на полтора километра. Здесь царило многообразие и путаница: отдельные апартаменты, составлявшие покои халифа и членов его фамилии, помещения для деятельности чиновников и сановников, при этом неизменно соблюдалось характерное для стран ислама четкое разделение жилища на открытую для чужих половину и запретную зону гарема.

В доступной части несколько обособленно располагались государевы библиотеки, их посещали ученые, для них работали наиболее искусные переписчики. Их методическая организация нам известна если не по рассказам аббасидских хронистов, то по крайней мере по отголоскам, донесенным позднейшим египетским историком ал-Макризи, описавшим библиотеку фатимидских халифов в Каире, возможно более значительную, чем библиотеки Багдада и Самарры, но явно воспроизводившую некий оригинал: «Эта библиотека, — пишет он, — находилась в большом дворце и состояла из сорока комнат, хранивших колоссальное количество книг по всем предметам. Однажды, когда при халифе зашла речь о „Книге Айна” ал-Халила, государь велел принести из библиотеки тридцать экземпляров этого труда и среди прочих авторскую рукопись […]. Сама библиотека располагалась в зале бывшей больницы. Халиф прибыл туда на коне и сошел на землю перед специальным возвышением, на которое он воссел. Библиотекарь […] предстал перед государем и поднес ему замечательные своей каллиграфией кораны, а также другие требуемые книги. Если халиф желал изучить какой-либо труд, он его увозил, а затем присылал обратно. В библиотеке было множество расположенных вдоль стен зала и разделенных перегородками шкафов, каждый из них имел весьма прочную дверь, запираемую на замок и на задвижку. В них хранилось более 100 000 томов в переплете и некоторое количество свитков. Здесь можно было увидеть богословско-правовые труды различных школ, сборники преданий, трактаты по грамматике, астрономии, алхимии, хроники, частные истории большого количества правителей. Каждая книга была представлена несколькими экземплярами. Там можно было найти и незавершенные авторами труды. Лист бумаги, прикрепленный к дверце каждого шкафа, перечислял содержащиеся в нем манускрипты. Кораны помещались отдельно, в комнате над библиотекой. Там можно было встретить знаменитых каллиграфов. К библиотеке были приставлены два переписчика и двое слуг. Прежде чем уйти, халиф уделил какое-то время осмотру и затем удалился, пожертвовав смотрителю 20 динаров».

Что касается служебных и подсобных помещений дворца, которым должно было соответствовать определенное количество сооружений, то установить их предназначение исходя из планировки невозможно, но они занимали, если верить старинным свидетельствам, огромные площади. Выше мы встречались с великолепием Большой конюшни халифа ал-Муктадира в Багдаде. В сочинениях ал-Макризи или ал-Калкашанди можно найти другие описания утилитарных подсобных помещений этого рода, находящихся в пределах стен двух фатимидских дворцов в Каире, от конюшен для лошадей и верблюдов до мельниц и складов скоропортящихся продуктов, не считая многочисленных кладовых, названия которых не требуют комментариев: гардеробная, подразделявшаяся на публичную и частную; винная; поварни; кондитерские; «расходная», или кладовая для провизии; кладовая для пряностей и пахучих веществ; мебельная; кладовая украшений, благовоний и драгоценностей; седельная; палаточная; оружейная; знаменная; кладовая торжественных принадлежностей, где хранились знаки отличия и парадное оружие; наконец, «распорядительная», в задачи которой входило украшение цветами различных частей здания.

Поварни, в частности, могли быть весьма просторными, и отдельные тексты указывают, что в Каире поэтому они выносились за пределы дворца, с которым их соединял подземный переход. Именно оттуда доставлялись невиданные блюда и монументальные сладкие сооружения, бывшие особым украшением халифских беседок во время празднеств, подобных тому, что поразило путешественника Насира-и Хусрава, рассказывавшего, что блеску государева сарира соответствовали шедевры кондитеров и пирожников, выставленные напоказ, в частности «дерево, похожее на апельсиновое, у которого ветви, листья и плоды были из сахара и возле которого были расположены тысяча статуэток и фигурок — тоже из сахара».

С другой стороны, нам почти ничего неизвестно об упомянутых Насиром-и Хусравом легких «павильонах», которые, как и айваны, удостаивались быть местом собраний под председательством халифа. Тексты сообщают, что они располагались среди зелени, где было особенно приятно отдыхать. Но ни один археологический памятник не представляет нам их подлинного вида. Их можно вообразить наподобие тех беседок из дерева и фаянса, которые оживляли персидские и турецкие дворцы последующих эпох, но это всего лишь предположение.

* * *

Кроме того, у нас есть прекрасная возможность дополнить данные аббасидских руин сравнением с умаййадскими резиденциями, которые, будучи значительно более древними, меньше пострадали от времени, возможно, потому, что были более основательно построены. Эти, еще в большей степени утилитарные, хотя уже роскошно обустроенные замки — выше мы рассматривали характер сельских усадеб, связанных с процветанием древних земельных владений, — в сущности, представляли собой первые образцы стиля, утвердившегося в Багдаде и Самарре. Самые замечательные из них, такие как привлекающие внимание путешественников с конца XIX в. Кусайр-Амра и Мсхатта или возвращенные недавними раскопками из забвения Западный Каср-ал-Хайр и Хирбат-ал-Мафджар, дают представление о генезисе монументального типа, который спустя одно-два столетия должен был достичь своего апогея.

Их высокие стены без окон, возведенные из камня, обожженного и сырцового кирпича или блоков песчаника, украшен — ные иногда резьбой по камню или штукатурке, но обязательно имеющие по углам массивные башни, до сих пор вздымаются зачастую среди пустыни, свидетельствуя о стремлении халифов к безопасной изоляции, которая воплотится в системе укреплений огромных аббасидских дворцов. Их внутренняя организация вокруг центрального двора с портиками, на который выходили апартаменты из пяти, шести, а то и семи комнат либо более просторные залы, иногда отстроенные по типу базилики, также позволяет понять, как складывались огромные ансамбли последующей эпохи, которые, в свою очередь, размещали вдоль осевого плана вереницу частных апартаментов, замкнутых на самое себя вокруг центральной комнаты, и анфилады залов, дворов и коридоров, ведущих в грандиозное помещение для приемов или аудиенций халифа.

Разнообразие деталей умаййадских построек было, конечно, неисчислимо. Иногда доминировали эллинистические и римские традиции прямоугольного укрепленного лагеря или просто сирийского дома с внутренним двором, представленные, например, в типичном плане Хирбат-ал-Минийи и Западного Касрал-Хайра. Иногда, напротив, побеждало стремление воспроизвести в групповой структуре симметрично повторяющихся комнат, в сводах и куполах сасанидский стиль, о чем свидетельствуют такие здания, как Каср-ал-Харана или Мсхатта. Другие вариации касались либо размещения жилых комнат на трех этажах, либо отведения места для амбаров и кладовых в общем ансамбле, либо размеров, требуемых замыслом — шла ли речь о небольшом укрепленном здании со стороной в 35–70 м или о настоящем дворце, достигавшем в длину 140 м. Наконец, разнообразие внутреннего декора сочетало в себе все античные и восточные традиции искусства фрески, стенной мозаики, облицовки и полурельефной резьбы, усиливая конструктивную разнородность и наглядно демонстрируя эклектический характер раннего исламского искусства.

Но неизменная строгость композиции была обусловлена в первую очередь потребностями придворного церемониала, который начинал складываться под растущим иранским влиянием, постепенно изменявшим первобытную простоту арабского племенного общества. Именно так в залах для аудиенций появилась закругленная экседра,[16] где впредь восседал суверен, иногда скрытый занавесью. Исключительно этим влиянием объяснялось также одновременно вытянутое и трехчастное устройство этих самых залов, где по обе стороны от узкого центрального прохода должны были выстраиваться ряды придворных, гвардейцев и сановников. Подобная композиция великолепно обыгрывала тему внешних входных ворот замка, через которые должны были входить визитеры и придворные. Они были украшены двумя высокими башнями, образующими центральный пролет простой перемычкой, буквально испещрены утонченными резными мотивами невероятного разнообразия — как растительными, так и геометрическими, обрамленными иногда серией слепых аркад или декоративных панно, разделенных на секции, и даже могли иметь величественно возвышающуюся фигуру кого-нибудь из правителей, как в Хирбат-ал-Мафджаре или в Западном Касрал-Хайре, например.

В это же время исламское государево жилище впервые начинает оборудоваться банями, которые имитировали грекоримские термы, должным образом их адаптируя, и которые без больших изменений сохранятся и в аббасидских дворцах. В более или менее развитой форме их можно обнаружить в Западном Каср-ал-Хайре или в Кусайр-Амре, например, равно как и в пышном ансамбле Хирбат-ал-Мафджара. Здесь использовались апробированные с древности приемы, позволяющие создать хитроумную последовательность теплых и жарких залов и эффективные парильни на подземных печах, подогреваемые также прямым сообщением с горячим паром, исходящим из котельной. Во всех этих банях, за исключением Хирбат-ал-Мафджара, античный фригидариум со своими прохладными бассейнами и предусмотренным для игр палестры простором, абсолютно ненужный в таком качестве для цивилизации совершенно иной физической культуры, трансформировался в обычный зал для отдыха и раздевания, который иногда путают с помещением для более или менее торжественных аудиенций суверена. Кроме того, и выбор декоративных тем для бань, и вся их орнаментация в целом служили прославлению могущества нового господина, который наслаждался здесь изысками чужестранного наследия и с большим удовольствием, чем где-либо, ощущал свою связь с эллинистическими и сасанидскими предшественниками.

Что касается рощ, садов и других тенистых пространств, предназначенных придать еще большее великолепие исламским дворцам, то впервые их стали насаждать тоже вокруг умаййадских резиденций. Несомненно, они играли утилитарную роль защищенных участков, на которых с помощью ирригации можно было выращивать урожайные культуры, но они начинали также получать функцию государевых парков, подобных тем, что существовали в древних «парадизах» эллинистических царей. Первостепенное значение они приобретут в аббасидских резиденциях, засаженные редкими видами растений и населенные дикими птицами и животными. Даже эспланады и въездные дворы, предназначенные для смотров или парадов войск, получившие большое распространение в государевых городах Ирака, характеризовали уже монументальные композиции Хирбат-ал-Мафджара, где они вписались в общий ансамбль с классическим перистилем, размещенным внутри замка.

* * *

По образу умаййадских замков и наследовавших им аббасидских дворцов, в провинциях позднее были возведены не менее пышные палаты, тоже пострадавшие от времени и людей. Здесь можно упомянуть знаменитый мервский дворец в Хорасане, резиденцию ал-Мамуна и сооружения Саманидов в Бухаре или вспомнить более западную резиденцию Ибн Тулуна возле Фустата, резиденцию Аглабидов близ Кайруна или прибрежный укрепленный город Махдийа, на котором держалось фатимидское могущество в Ифрикии, — сегодня от них почти ничего не осталось. Ничто не сохранилось и от огромных фатимидских дворцов в Каире, которые вздымались некогда в центре города, с огромными площадями по обе стороны, — и это лишь несколько примеров из множества других. Если бы не сирийские «замки пустыни» и внушительные по своим масштабам аббасидские руины в Багдаде, нам пришлось бы довольствоваться упоминаниями в текстах или искать какие-то более определенные археологические данные в Испании, в кордовской долине Гвадалквивира, на берегах Гильменда в Афганистане или же на безлюдных склонах Такабруста, в сердце алжирского массива Ходна, где так называемая Кала, или «крепость», клана бану хаммад, хранит память о ветви Зиридов, которые ее основали и расположились в ней в XI в. Ибо в соответствии с внешне парадоксальным правилом это были, как и в предшествующие эпохи, изолированные резиденции, находящиеся в наименее доступных регионах, и они более других имели шанс сохраниться до наших дней в своем древнем блеске или, по крайней мере, не полностью потеряться под позднейшими конструкциями.

Между тем такой ансамбль, как Кала-Бану-Хаммад, мало чем может быть для нас полезен. Недостаточные раскопки не позволяют пока систематизировать различные элементы внутри городских стен и между дворцами. Наиболее знаменитые памятники, остатки донжона Манар и дворца Ал-Бахр, т. е. «при бассейне», невозможно датировать даже приблизительно по причине переделок, которым они подверглись за последние 150 лет. Здесь мы можем отметить прежде всего грубоватость стиля крепости, который предвещал появление дворцов-цитаделей последующего периода и придавал им скорее черты малоизящного горного логовища, чем великолепного обиталища владыки. Напротив, в Кордове или, точнее, в ее пригороде, избранном для своей резиденции великим Абд ал-Рахманом III, град правителя Мадинат-ал-Захра, расположившийся на склоне, нависающем террасой над плодородной долиной реки, демонстрировал совершенно определенное стремление к роскоши, и обнаруженные там среди многочисленных второстепенных сооружений приемные залы позволяют оценить все значение аудиенций государя. В этом легко усмотреть, как уже говорилось, архитектурную транспозицию организации, приданной самым могущественным умаййадским сувереном Испании своему центральному правительству и двору, и тем не менее общие размеры резиденции (четырехугольник 1500 х 700 м, на котором располагались покои правителя, соборная мечеть и кварталы, населенные гвардией и сановниками) не превышали площади одного только халифского дворца в Самарре: такая редукция масштабов соответствовала статусу малой локальной испанской династии в сравнении с великими аббасидскими владыками империи. Наконец, в газневидских провинциях Восточного Ирана, в Газне, руины которой до сих пор мало изучены, и, особенно, в Бусте, где монументальный ансамбль Лашкари-Базар уже привлекал наше внимание, мы находим явные копии дворцовых сооружений эпохи аббасидского расцвета. Здания, построенные Махмудом и его преемниками на пустынной территории, превозносимой древними географами за богатство поливного сельского хозяйства и процветание торговых заведений, в точности воспроизводили типичные модели, известные нам по Самарре, начиная от осевой перспективы дворца правителя до принципа последовательного возведения среди садов и эспланад разновременных обиталищ, каждое из которых соответствовало желанию нового принца. Забота об оборонительной функциональности здесь явно проигрывает сознательному стремлению подражать пышности древних: можно отметить, например, типично иранские конструктивные детали, такие как устройство четырех айванов, расположенных крестом вокруг центрального двора.

Это придворное искусство, которое столь ярко воплотилось в сооружениях великих аббасидских халифов, пережило в X в. свой расцвет одновременно во всех, даже самых отдаленных провинциях империи и было подорвано внутренними беспорядками и трудностями, нараставшими в империи с XI в. Разумеется, обычаи, связанные с прославлением суверена, в дальнейшем закрепятся в исламской среде, и династии, появившиеся гораздо позднее на вершине имперской власти, в свою очередь, как Османы в их стамбульских сераях, Сефевиды в исфаханских шахских дворцах или Моголы с их безмерными делийскими или агрскими «фортами», переймут традиции пышного аббасидского двора. Но пока не наступит это запоздалое возрождение, мелкие локальные суверены постсельджукидской эпохи будут довольствоваться резиденциями более скромных размеров, обустроенными, конечно, с учетом престижа государя, но в пределах, обусловленных все более настоятельной потребностью безопасности. То было время дворца-крепости, гораздо более близкого в своей организации укрепленным замкам в Западной Европе той же эпохи, чем импозантным резиденциям повелителей, характерным для прежней исламской цивилизации. Образцы таких строений, соперничающих в обороноспособности и прочности, можно найти повсюду: от иранских кирпичных замков в диких горных теснинах, примером которых являлся Джам (Фирузкух) или знаменитый замок в Аламуте, до цитаделей в Сирии и Анатолии из прекрасного камня, в которых обитали повелители небольших эмиратов, порожденных тюркским вторжением. Именно такие шедевры военной архитектуры стоят, например, в Дамаске, Халебе, Баальбеке, Бостре, Амиде или Харпуте, до сего дня сохраняя внушительные системы дозорных путей и башен, но имея значительные разрушения во внутренних зданиях, где правитель со своей свитой проживал в обстановке, уже очень отличной от условий аббасидской эпохи.

* * *

Суверены золотого века халифата обычно жили в окружении весьма многочисленной свиты, настолько многочисленной, что в момент кризиса аббасидской династии ее содержание стало одной из причин финансового дефицита и, тем самым, падения авторитета власти. Свита состояла прежде всего из собственно прислуги самого халифа и его семьи. Но она включала также множество лиц разной квалификации, играющих определенную роль в жизни дворца, при том что вокруг халифа толпились придворные и сановники, обладающие почетными должностями и присутствующие в силу этого на торжественных аудиенциях, где они занимали положенное им место.

Право входить в это окружение для некоторых групп ремесленников определялось, как мы уже говорили, прежде всего необходимостью обеспечить парадную жизнь и развлечения суверена, а также удовлетворить его потребность в комфорте. Для его гардероба и личной обстановки, для его сокровищницы и кладовых, где скапливались дары, раздаваемые по его приказу, без отдыха работали ювелиры, ткачи, вышивальщики, закройщики, сапожники, столяры, бронзировщики и прочие создатели предметов роскоши, тогда как переписчики и миниатюристы пополняли количество драгоценных манускриптов, хранящихся в его библиотеке. Для благоустройства его парков и садов, освежаемых проточной водой, трудились бесчисленные садовники. Для его охоты держались хищные птицы и дикие кошачьи, первые из которых требовали забот сокольников, вторые — укротителей, способных выдрессировать животных. Для его выездов и конных развлечений в конюшнях под присмотром конюхов должны были содержаться многочисленные лошади. Для его переправ и прогулок по Тигру существовала настоящая лодочная служба. Для его празднеств, помимо необходимых поваров, кондитеров, мясников, водоносов и других слуг, занятых на кухне, требовались разных категорий музыканты, танцоры, рассказчики, шуты и прочие лицедеи, необходимые для развлечений. Дошедшие до нас старинные списки называют еще, например, врачей и астрономов, приставленных непосредственно к персоне халифа в качестве советников и тоже зависевших от управляющего, следившего за функционированием всего комплекса.

Наряду со «специалистами», которые могли рекрутироваться из числа людей свободных, многочисленная прислуга халифа и его семьи состояла главным образом из лиц рабского происхождения. Она включала, в частности, большое число евнухов, обязанности которых не сводились, как полагают иногда, к наблюдению за гаремом. Согласно расхожему принципу эпохи, распространенному и в Византийской империи, из евнухов получались самые верные, лояльные и целиком преданные персоне суверена слуги. Они становились доверенными лицами государя и освобождались, как только достигали определенного ранга, добавляя иногда титул «клиента повелителя правоверных» к своим прежним рабским именам, связанным чаще всего с названиями камней или драгоценностей (Йакут, или «рубин», Лулу, или «жемчуг», Кафур, или «камфара», Бадр, или «полная луна»).

Среди евнухов личной службы существовала иерархия, повидимому очень строгая, но поскольку относительно Багдада нам об этом почти ничего не известно, представление о ней можно составить на основе позднейших мамлюкских источников, касающихся фатимидского двора. Там, согласно ал-Калкашанди, среди важных евнухов, именуемых муханнак, помимо первого евнуха, обязанного особым образом закручивать тюрбан халифа, фигурировали также смотритель аудиенц-зала, секретарь, управляющий дворцом, смотритель сокровищницы, хранитель государственного реестра, смотритель письменного прибора, эконом близких родственников халифа и управляющий столом. Таким образом, этим «слугам» суверена была доступна самая почетная карьера, вплоть до основания в период дробления халифата независимой династии, правившей такой богатой провинцией, как Египет. Важность их роли только возрастала по мере того, как халиф вводил в состав армии рабские ополчения, командование которыми зачастую, как в Византии, осуществляли евнухи.

Кроме этих значительных лиц существовало еще целое множество слуг-рабов, обитавших во дворце и исполнявших определенные функции. Если одни занимались содержанием помещений и их обстановкой, то другие обеспечивали обслуживание стола, третьи помогали суверену одеваться (как та женщина в фатимидском дворце, которая носила титул «украшение сокровищниц» и командовала тридцатью другими женщинами), совершать омовение или держать стремя, когда он садился на коня. Эти многочисленные функции, часто столь же бесполезные, сколь и почетные, были сохранены и при последующих исламских дворах, где они сосуществовали с подлинно государственными функциями и, по-видимому, были еще более отчетливо иерархизированы. Это касалось не только мужчин — рабыни, исполнявшие при халифе разные функции, от внутреннего обслуживания гарема до организации музыкальных и танцевальных развлечений, зачастую были также и его наложницами, иногда весьма влиятельными.