Менгс, Рафаэль Кауфман, Анджелика

Менгс, Рафаэль

Кауфман, Анджелика

С Плацером мы кончаем эпоху немецкого барокко и рококо. С Рафаэлем Менгсом, нашумевшим на весь свет своей проповедью о возвращении к античности, и с сентиментальной Анджеликой Кауфман, любимицей наших бабушек, мы вступаем в совершенно иной мир. Исчезает непосредственность творчества, начинается период литературщины. Менгс пишет свои холодные, школьные упражнения, выискивая хорошие указания у древней скульптуры, у фресок только что открытого Геркуланума и даже в камеях и печатках. Анджелика пишет дам всей образованной Европы по раз составленному тарифу [202]

и по раз утвержденному шаблону, согласно которому каждая заказчица должна была походить или на трогательную героиню романа, или на античную весталку. Начиная с Менгса, немецкая колония в Риме считается на многие годы твердыней суровой школьной правильности, и даже Л. Давид подпадает влиянию Менгса. В то же время немецкая живопись становится рассадником приторного маньеризма, и вся слащавая безвкусица, наводняющая Германию еще и в наши дни, имеет своим источником “прекраснодушие”, чувствительность, слезы и улыбки Анджелики.

Екатерина II, в качестве передовой женщины, должна была разделять увлечение “лучших людей” своего времени, особенно литераторов, умным Менгсом и чувствительной Анджеликой. Вот почему у нас имеются три капитальных картины скучного классика и еще три его эскиза, среди которых “Аполлон и Музы” (В наст. время — “Парнас”) 1761 года к знаменитой некогда “Фреске” в вилле Альбани. О том, что Менгс был хорошим знатоком своего дела, говорят его строгие портреты (их много в Мадриде и в Дрездене, где он прожил по несколько лет), среди которых особенной живостью и непринужденностью отличаются автопортреты (1752 год). И Анджелика приятнее в портретах, имеющихся в значительном количестве в наших частных собраниях. Что же касается до ее эрмитажных картин, служащих иллюстрациями к “Сентиментальному путешествию” (“Безумная Мария”; “Монах из Кале”) Стэрна и к переписке “Абеляра и Элоизы” (“Прощание Абеляра и Элоизы”), то будучи вставленными в стены комнат “луисезного” стиля, они могли бы служить пикантными украшениями, но взятые сами по себе они лишены художественного интереса.