Неврастения и ее радикальное лечение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Неврастения и ее радикальное лечение

Как и понятия вырождения и слабой воли, диагноз «неврастения» был ценностно нагружен. Он возник в Америке в середине девятнадцатого века; считалось, что эта болезнь — общая для белых американцев и их европейских предков — поражает прежде всего наиболее цивилизованных и тонко устроенных людей. В России этот диагноз также имел политические подтексты, позволяя психиатрам обсуждать, под видом здоровья нации, социально-политические темы — от земских реформ до современного искусства. Как и их западные коллеги, российские психиатры сходились на том, что наиболее подвержена неврастении интеллигенция — «работники умственного труда». Различия между американскими и русскими неврастениками состояли в том, что, хотя пациенты Дж. М. Биарда и С.В. Митчелла были истощены «жестокой конкуренцией в погоне за долларом», им все же были доступны удовольствия и радости жизни. Русские же неврастеники, как правило, редко получали достойное вознаграждение за свой труд. Не имели они и того преимущества, которым обладали их западные товарищи по несчастью, — возможности вращаться в светских «неврастенических кругах»58.

Типичный русский неврастеник — это тяжело работающий интеллигент, бедный и ослабленный физически, зажатый рамками репрессивного строя и страдающий от нереализованного желания послужить обществу. Профессор психиатрии С.С. Корсаков, у которого было много пациентов такого рода, даже получил от коллег и друзей имя «заслуженного врача российского рабочего интеллигента»59. А единомышленник Корсакова Баженов лелеял мечту основать специальную лечебницу для трудовых интеллигентов. В речи на торжественном открытии частной клиники для душевнобольных воинов, пострадавших на японской войне, он предлагал после окончания войны клинику не закрывать, а перепрофилировать. Необходимо отдать ее интеллигенции — «труженикам на ином поле битвы, с не меньшим числом жертв», — которая не может позволить себе дорогое частное лечение и для которой казенные больницы не подходят60.

Вопрос об устроении на общественные средства специальных заведений для нервнобольных обсуждался на IX съезде Общества врачей имени Н.И. Пирогова в 1904 году. Об открытии в России заведений по образцу немецких «народных санаториев» для «нервнобольных в популярном смысле слова, т. е. людей с расшатанной, слабой нервной системой, переутомленных, нервозных, неврастеников, истеричных, ипохондриков», говорил врач С.С. Ступин. Для этой категории пациентов «обычный больничный строй не подходит: в специальных отделениях для нервнобольных он слишком однообразен, тяжел; в психиатрических больницах угнетает лишение свободы и близость душевнобольных».61 Однако время для обсуждения этого вопроса было выбрано неудачно. На фоне политических событий психиатры нашли идею санаториев pium desiderium — же-дательной, но трудноосуществимой. К тому же, утверждали самые радикально настроенные из них, в настоящей политической ситуации пользы от санаториев будет мало. По словам А.И. Ющенко, «нужно заботиться об улучшении общественных условий жизни, вызывающих расстройства нервной системы, особенно неврастению»62. Профилактика неврастении эффективнее ее последующего лечения, а для этого требуется устранить ее социальные причины — бедность, голод, антисанитарию — словом, нужны политические реформы. Этот боевой настрой отразился в психиатрическом языке: лечение неврастении называлось «борьбой за здоровые нервы», — выражение, сохранившееся и после революции63.

Но на следующем съезде Пироговского общества профессор неврологии Московского университета В.К. Рот (1848–1916) вновь поднял вопрос о санаториях «недостаточных» больных. Он предложил для борьбы с нервными болезнями образовать всероссийское общество, которое пропагандировало бы психогигиену и изыскивало средства на санатории. Интересно, что всего десятилетием ранее Рот отрицал существование неврастении, считая большинство неврастеников просто ленивыми людьми. «Пусть они знают, — наставлял он таких пациентов, — что хороший умственный багаж, привычка к работе, чистая совесть и любовь к ближнему представляют собою такую динамогенизирующую силу, которая может расшевелить самую неподвижную клетку!» Позднее он, однако, поддался всеобщей вере в неврастению и стал настаивать на необходимости ее профилактики и лечения.

Тем не менее предложения Рота вновь были забаллотированы теми, кто призывал к более решительным мерам. Будучи сам владельцем санатория для нервнобольных, психиатр из Одессы М.Я. Дрознес (1847–1912) говорил, например, о «необходимости скорейшего устранения того этиологического фактора, который ответственен за распространение нервных и душевных болезней в населении, — общественного строя, гнетущего, бюрократического и подавляющего свободу личности». А психиатр-большевик С.И. Мицкевич с горячностью утверждал, что профилактические меры вроде санаториев — это «жалкий паллиатив». Общество, по его мнению, может спасти только «радикальное лечение» — устранение «основного зла», капитализма. Пропагандировать же санатории — значит «насаждать буржуазно-фарисейские установки» и «выбрасывать деньги в бездонную бочку». Другой врач-большевик, П.П. Ту-тышкин, несколькими годами ранее уже ставил вопрос об организации лечебниц-пансионатов, в которых состоятельные пациенты оплачивали бы содержание бедных. Однако теперь он утверждал, что для борьбы с вырождением необходимы не частные, а общие меры, — прежде всего, смена режима64.

В ответ на критику Рот оправдывался, что вовсе не отрицает необходимости реформ, а лишь боится, что они придут слишком поздно: «пока солнце встанет, роса глаза выест». Говоря о гибели творческой интеллигенции от болезней и алкоголизма, он призвал к срочной помощи учителям, врачам, писателям, которые «не так многочисленны, чтобы холодно смотреть на то, как они гибнут». Но его голос был заглушен голосами тех, кто считал, что санатории без реформ дела не изменят. На заключительной сессии Пироговский съезд принял резолюцию, в которой утверждалось, что улучшение здравоохранения невозможно без введения конституционного правления. Пытаясь сорвать голосование, по приказу полиции в зале грянул военный оркестр, но это врачей не остановило. Дальнейшее развитие событий еще более политизировало медицинскую профессию. Собравшись в мае 1905 года, после катастрофического поражения в войне и гибели русского флота под Цусимой, съезд земской коалиции призвал к введению конституции, гражданских прав и свобод и амнистии политическим заключенным. В июле следующий земский съезд, на котором преобладала интеллигенция, занялся мирным обсуждением предстоящих реформ. А в конце лета правительство, пытаясь ослабить оппозицию, учредило Государственную Думу и подписало мир с Японией. Однако неудовлетворенная законом о выборах оппозиция собрала очередной съезд в сентябре, выдвинула своих кандидатов в Думу и начала активную кампанию за их избрание65.

В сентябре 1905 года, за несколько дней до начала земского конгресса, психиатры собрались на свой съезд в Киеве. Местным организатором этого мероприятия был профессор психиатрии университета Св. Владимира Сикорский. На открытии темпераментную речь на злобу дня произнес В.М. Бехтерев (1857–1927), говоривший о том, что отсутствие прав и свобод ответственно за «недостаток жизненных сил» и угрожает душевному здоровью нации. Свою речь он закончил строкой из песни:

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня…

Возбужденная публика вынесла Бехтерева из зала на руках, а полиция закрыла съезд66. Сикорскому, который был предупрежден специальным посланием министра внутренних дел о том, что вопросы для обсуждения на съезде не должны выходить за пределы профессиональных, с большим трудом удалось добыть разрешение продолжить его заседания.

Сикорский никогда не примыкал к радикалам. Его двадцатилетняя карьера была вполне успешной, а репутация — безупречной. Он окончил Медико-хирургическую академию в Петербурге, работал в больнице Св. Николая Чудотворца, а в 1885 году получил кафедру психиатрии в Киеве, которую и занимал более тридцати лет, до выхода на пенсию. Его занимали вопросы детской психологии и психиатрии, воспитания и психогигиены; на международном конгресс по гигиене в 1882 году Сикорский одним из первых поднял вопрос о медико-психологическом обследовании детей с трудностями развития. Его книга «О заикании» (1881), переведенная на немецкий язык, принесла ему европейскую известность. Он основал журнал «Вопросы нервно-психической медицины» (1895–1905), где публиковались материалы по психологии, психиатрии и психогигиене. Сикорский живо интересовался искусством, видя в нем наиболее точный показатель общественного здоровья: «в творческих произведениях сказывается высшая идеальная жизнь их творца — русского народа, и психиатру, без сомнения, необходимо знать эту высшую жизнь столь же близко, как и жизнь болезненную, разрушающуюся, упадочную, декадентскую. Это два полюса душевного существования; с ними необходимо близко знакомиться, чтобы понимать ту широкую середину, [к которой] психиатр применяет основы психической диагностики и принципы нервно-психической профилактики и здравоохранения»67.

В то время как радикалы обрушивались на режим, Сикорский сосредоточил свою критику на школьном образовании: этому была посвящена его приветственная речь съезду. Образование, по его мнению, должно прежде всего воспитывать чувства и закалять волю. Лучшие менторы чувств и воли — родной язык и литература. Поэтому главное место в школьной программе надо отвести им, а не мертвым классическим языкам: «Образование не должно быть заменено филологией!» Подобно французскому историку и психологу Ипполиту Тэну, который в своей истории Французской революции назвал якобинцев патологическими фанатиками, Сикорский видел в революции лишь триумф грубой силы и навязывание чужой воли. Из-за слабовольности русских «каждый фанатик может легко нас взять, и мы не сможем защитить нашу личность от тех, чья воля сильнее». Он советовал каждому вместо того, чтобы бросаться в революцию, начать преобразование общества с себя, закалять волю и характер. В подкрепление своих слов он ссылался на Леонида Андреева и Максима Горького. Эти «два талантливых писателя… предостерегают нас об опасности», как бы говоря: «в вас, в вашем обществе упала идеальность, и вы, произнося хорошие слова, провозглашая великие принципы, считая себя готовыми преобразовать общество, вы не сделали главного — не преобразовали вашу собственную душу»68. Несмотря на усилия Сикорского охладить пыл собравшихся, съезд вынес политическую резолюцию, в которой объявил правительство ответственным за рост душевных болезней. Резолюция требовала прекращения насилия, освобождения политических заключенных и провозглашения прав личности.

Дальнейший ход событий, однако, умерил пыл радикалов. Революция не решила вопрос о земле, и осенью 1905 года крестьяне, рассчитывая вынудить помещиков отдать землю, стали поджигать их усадьбы. На фабриках начались забастовки, в некоторых городах возникли Советы восставших. Во время Декабрьского восстания в Москве было много жертв, в том числе среди врачей (вспомним гибель Воробьева). Напуганная волнениями, оппозиция поспешила отмежеваться от методов вооруженного восстания и приветствовала действия правительства по «умиротворению». На банкете во время земского конгресса поднимались тосты за армию, в поддержку «отечества и порядка».

Встревоженные вспышками насилия со стороны масс, психиатры оставили свои обвинения в адрес режима и стали говорить о революции как массовой патологии69. Многие теперь склонялись к точке зрения Сикорского, что во время революции проявляются «атавизмы» психики и гибнут подлинные семена культуры и прогресса. Председатель Общества московских врачей, член конституционно-демократической партии Баженов выразил обеспокоенность либералов насильственным развитием революции и призывом большевиков к массовому восстанию. Так как массы подвержены внушению и неспособны к созидательным действиям, писал он, апеллировать к ним взрывоопасно. Единственно верный путь к улучшению жизни лежит через «очень медленное и постепенное изменение душ», реформы и развитие образования70. Перед психиатрами встала дилемма: бороться за реформы (которые казались, как никогда, далекими) или пойти на то, что выглядело компромиссом, — на сиюминутные действия по сохранению психического здоровья нации.