Николай Васильевич Гоголь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Николай Васильевич Гоголь

Хотя существует столько же версий жизни Гоголя, сколько биографов, в наиболее распространенной из них жизнь писателя оказывается резко разделенной на две половины. Первая — та, во время которой написаны полные мягкого юмора «Вечера на хуторе близ Диканьки», другие рассказы и повести, комедия «Ревизор» — произведения, принесшие Гоголю заслуженный успех у публики, критику официальных властей и репутацию оппозиционера. Уехав в Италию, Гоголь продолжал работать над «Мертвыми душами», первый том которых появился в 1842 году. Роман, в котором увидели сатиру на провинциальную жизнь помещиков, закрепил за писателем славу борца с общественным злом, врачующего социальные язвы смехом.

В 1840-х годах Гоголь бывал в России только наездами; тем с большим нетерпением российская публика ожидала новых работ писателя. С момента издания первого тома «Мертвых душ» прошло пять лет, но вместо ожидаемого второго тома Гоголь опубликовал книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Она произвела эффект разорвавшейся бомбы — настолько ее проповеднический тон резко контрастировал со всем, опубликованным прежде. Гоголь позже оправдывался, что писал книгу для себя, когда был тяжко болен и готовился к смерти. Она содержала собрание писем и эссе на религиозные, политические и исторические темы — духовное завещание писателя, с помощью которого он стремился пробудить спящие души своих читателей. Но публика была поражена новым постным лицом популярного сатирика и жизнелюба. Кроме того, Гоголь брался за наставления в том, в чем у него самого не было никакого опыта, — как губернатор должен управлять губернией, помещик — имением и какой должна быть супружеская жизнь. Только консервативная партия славянофилов приветствовала «Выбранные места» — торжествуя над западниками, которые ранее произвели писателя в общественного деятеля левого толка. Но и те и другие были шокированы подобострастным отношением Гоголя к власти. Распространился слух, что писатель был подкуплен. Подливая масла в огонь общественного возмущения, официальная критика поспешила объявить, что новая книга Гоголя — знак того, что тот полностью одобряет политику Николая I и его правительства. Дошло до заявлений вроде: «Гоголь умер, когда написал свою последнюю работу [“Мертвые души”]. Его физическая смерть гораздо менее важна»3.

Как известно, умиравший от туберкулеза В.Г. Белинский написал Гоголю открытое письмо. Прежде один из самых восторженных поклонников писателя, Белинский в свое время провозгласил Гоголя основателем нового литературного направления — так называемой натуральной школы, — защищая от критики за использование низких сюжетов и неблагородного языка. Яркая и остроумная полемика Белинского как ничто другое способствовала признанию писателя. «Я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса, — писал Белинский Гоголю. — И Вы имели основательную причину хотя бы на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь». Он заявил, что писатель глубоко заблуждался, уповая на религию и не видя, что проблемы, с которыми сталкивается русский народ, политического плана. Одно из «писем» Гоголя, адресованное «русскому землевладельцу», возбудило особый гнев Белинского, и он заклеймил прежнего любимца как «проповедника кнута, апостола невежества, поборника обскурантизма и мракобесия». Он же первым во всеуслышание сказал, что единственное приемлемое объяснение поступка Гоголя — безумие: «Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться. Или — не смею досказать моей мысли…»4

Написанное в австрийском Зальцбрунне, вдали от российской цензуры, письмо Белинского содержало резкую критику царского режима. Его публикация в России была невозможна, а за распространение копий полагалось тюремное наказание: в частности, именно из-за этого Достоевский попал в Сибирь. Тем большим влиянием стали пользоваться в России и автор письма, и его мнение об общественной роли и нравственной миссии искусства. Линия, разделяющая искусство и жизнь, была стерта, и это стало традицией. Эту традицию, — согласно которой одни и те же оценки применяются и к повседневной жизни художника, и к его произведениям, — Исайя Берлин считал специфической для России. Публика равно выражает «похвалу и поругание, любовь и ненависть, восхищение и презрение как по отношению к художественным формам, так и выведенным в них человеческим характерам, чертам личности авторов и содержанию их романов»5. Гоголь стал для этой традиции пробным камнем. Несколько поколений читателей, критиков и историков разбирали и судили его личность с неменьшим пристрастием, чем его произведения. А идея Белинского о «двух Гоголях» — одном, пламенном патриоте, и другом, предавшем свободу и либерализм, — надолго утвердилась в умах читателей.

Сам Гоголь воспринял критику его последней книги как «пощечину» и сравнивал происходящее с тем, как если бы «еще живое тело человека стало предметом анатомического исследования». В частной переписке он признал свои промахи, объясняя это «болезненным состоянием ума», в котором он находился, когда писал «Выбранные места». Но Гоголь не отказался от взглядов, которые там защищал, и не верил, что они могут нанести вред его читателям. Не соглашался он и с тем, что в его взглядах произошли резкие перемены, говоря, что и «Ревизор», и «Мертвые души» были продиктованы теми же стремлениями, — изобразив коррупцию душ, подтолкнуть читателей к самосовершенствованию6. В 1848 году Гоголь осуществил свое давно задуманное паломничество в Святую землю и сделался адептом священника отца Матфея (Матвея Александровича Константиновского). Тому удалось окончательно убедить Гоголя, что светское искусство — грех, за чем последовало сожжение второго тома «Мертвых душ». Отец Матфей благословил писателя поститься, и Гоголь (который прежде был большим любителем хорошо и вкусно поесть) довел себя строгим постом и молитвой до изнеможения.

Врачи, которых вызвали встревожившиеся друзья писателя, не могли прийти к единому мнению и подвергли уже измученного постом Гоголя распространенной в то время «героической медицине» — кровопусканию, клизмам, пиявкам и гипнозу. Владимир Набоков находил описание последних дней жизни Гоголя невыносимо трагичным7. По свидетельству доктора А.П. Тарасенкова, один из врачей стал «магнетизировать» Гоголя.

Когда он положил ему руку на голову, потом под ложку и стал делать пассы, Н.В. сделал движение и сказал: «оставьте меня». — Поздно вечером был призван Клименков и поразил меня дерзостью своего обращения. Он стал кричать с ним, как с глухим и беспамятным, начал насильно держать его руку, добиваться, что болит… Ясно было, что больной терял терпение и досадовал. Наконец он умоляющим голосом сказал: — «оставьте меня!» — отвернулся и спрятал руку. — Клименков советовал кровь пустить или завертывание в мокрые холодные простыни; я предложил отсрочить эти действия до завтрашнего консилиума. — Между тем, в этот же вечер искусным образом, когда больной перевертывался, ему вложили suppositorium из мыла, что также не обошлось без крика и стона8.

На следующий день Гоголя, почти без сознания, погрузили в теплую ванну, поливая голову холодной водой. Затем его уложили в постель, прикрепив к носу дюжину пиявок. Это «лечение», вместе со слабительным и кровопусканием, по признанию Тарасенкова, ускорило конец.