Революция и мораль

Революция и мораль

Россия вступала в новый век, до предела наполненный катастрофами, и врачи оказались непосредственными участниками событий. Большинство из них состояли на государственной или земской службе и поэтому обязаны были работать в очагах военных конфликтов и инфекционных заболеваний. Врач на государственной службе не имел права отказаться от участия в судебной экспертизе, присутствия при экзекуциях и казнях, проведения вскрытий казненных преступников. Все это они должны были выполнять сверх своей основной работы и без дополнительного вознаграждения. Земские врачи работали в самых глухих уголках страны, в их ведении находились огромные — в сотни километров — участки, а финансовые возможности земств были минимальными. Неудивительно, что врачи стали одной из наиболее радикально настроенных групп интеллигенции, часто выступая в оппозиции режиму. Психиатры не были здесь исключением⁶⁴. Некоторые — как Н.Н. Баженов и В.П. Сербский — прятали в психиатрических больницах и клиниках революционеров, студентов и нелегальную литературу, другие — как П.П. Тутышкин и С.И. Мицкевич — присоединялись к большевикам. Призывая коллег оставаться «над битвой», Чиж стал крайне непопулярен. Все знали, что, в отличие от многих врачей, отказавшихся присутствовать на экзекуциях политических преступников, он продолжал это делать.

В 1902 году исполнилось полвека со дня смерти Гоголя. Психиатры не остались в стороне от празднования юбилея. Чиж также опубликовал небольшую статью — о Плюшкине, одном из персонажей «Мертвых душ». У этого символа скупости психиатр заподозрил болезнь — старческое слабоумие. Он утверждал, что скупость Плюшкина не была только страстью — тот «утратил даже простые, эгоистические чувства», сохранив лишь «привычки, лишенные смысла и цели». Чиж увидел в этом иллюстрацию общего правила и рекомендовал в сомнительных случаях ввести опеку над имуществом стариков. Ему возражал его бывший студент Я.Ф. Каплан (1875–1907), считавший, что личность «мелочного, несчастного и отвратительного» Плюшкина была продуктом не болезни, а нормальных старческих изменений — таких, например, которые происходили с героями другой повести Гоголя, «Старосветскими помещиками». Каплан цитировал самого Гоголя, писавшего, что старость сама по себе «ужасна и бесчеловечна». Чиж, который был намного старше Каплана, возражал ему: по его мнению, здоровый человек даже в самой глубокой старости «не может пасть так низко, как пал Плюшкин, не может жить вне общества, не может любить только богатство»⁶⁵.

Когда к спору Чижа и Каплана присоединились другие психиатры, стало ясно, что речь вдет о чем-то большем, чем только медицинский диагноз. Роль арбитра взял на себя врач Ю.В. Португалов, находивший психиатрический анализ литературы преждевременным. По его мнению, надо было сперва разработать специальный «психопатологический метод в литературной критике», и не только при участии психиатров, но и с помощью психологов и социологов. Любая психологическая или психиатрическая интерпретация героев Гоголя, писал Португалов, перечеркнет их значение как социальных типов и будет противоречить как замыслу самого писателя, так и сюжету произведения. Плюшкин — это символ эпохи, которая на глазах у Гоголя и его современников уходила в прошлое, сменяясь новой — капиталистической. Плюшкин был типом, созданным для контраста с Чичиковым, в котором Гоголь вывел новый исторический тип предпринимателя-капиталиста. Ища у Плюшкина патологии, Чиж и Каплан не поняли самого важного — социального значения романа, которое нельзя игнорировать, в особенности в современный период⁶⁶.

Другие психиатры согласились с тем, что, психологизируя и патологизируя Плюшкина, Чиж и Каплан «увлеклись ложной тенденцией — объяснять общественные недостатки и преступления нервными и душевными болезнями». Психопатология, по мнению одного из них, могла «служить только подсобным проверяющим средством» в решении социальных и философских проблем. С другой стороны, этот же врач признавал, что профессиональный работник «только тогда может почувствовать себя счастливым, если он будет ясно видеть тесную и необходимую связь своей профессии с общим важным делом нравственного совершенствования и общественного благополучия»⁶⁷. Настаивая на учитывании общественной и литературной критики, психиатры давали понять, что сами готовы участвовать в общественной и политической борьбе. Вопреки обычному стремлению расширять свое влияние, распространяя медицинский язык на другие области, они добровольно ограничили сферу профессиональной компетенции, чтобы заявить о себе не только как о врачах, но и как об общественной силе. Делая заявления о том, что в стране с антинародным режимом медицина не может обеспечить здоровье населения, врачи на деле призывали к политическим переменам. На Пироговском съезде в 1904 году и на съезде Союза отечественных невропатологов и психиатров годом позже докладчики в один голос заявляли, что улучшение здравоохранения и здоровья населения невозможно без серьезных реформ. Те, кто, подобно Чижу, призывал оставаться «над битвой», были подвергнуты остракизму. Поэтому невинная на первый взгляд статья о Плюшкине была встречена резкой критикой.

В 1903 году на годичном собрании Юрьевского университета Чиж сделал доклад, в котором речь шла о здоровье уже не героев Гоголя, а самого писателя⁶⁸. Психиатр развивал старую тему о том, что для общественной морали лучше считать Гоголя больным, чем предателем. Он решил, что писатель «страдал и умер» от меланхолии. Но, несмотря на все его усилия, речь Чижа не убедила его оппонентов, и они обвинили его в навешивании ярлыка на дорогого сердцу писателя. По-своему заботясь о репутации Гоголя, врач Л.П. Каченовский утверждал: Чиж «сеет хаос в головах читателей», и им будет трудно понять, как «душевнобольной может писать гениальные произведения и быть великим альтруистом». С его собственной точки зрения, все так называемые странности Гоголя вполне укладывались в поведение нормального человека и могли быть следствием вспышек плохого настроения в периоды его частых соматических болезней. К тому же, считал он, Гоголь был балованным ребенком, не получил должного воспитания и поэтому не мог сдерживать приступы дурного настроения и не выказывать свое нездоровье. К тем психиатрам, которые с пристрастием изучали поступки Гоголя, преувеличивая их патологический характер, Каченовский адресовал библейскую притчу о соринке в глазу ближнего и бревне в собственному глазу⁶⁹. Стало ясно, что время суждений о сумасшествии Гоголя, подобных суждению Белинского, прошло. Как обнаружила полемика вокруг работ Чижа, идея о социальной миссии литературы вышла из моды.