Деньги в мире детей США: Маршруты по дороге к счастью
Деньги в мире детей США: Маршруты по дороге к счастью
Словосочетание «дети и деньги», перефразируя давно транслируемую рубрику одной из известных отечественных радиостанций[121], скорее всего вызовет сложные ассоциации и размышления на тему чистоты мира детства, натиска мира взрослых, в том числе и коммерческого, необходимости приучать детей к ответственности и проч. Это в том случае, если говорить о дне нынешнем, т. к. восприятие детей в качестве потенциальных (и реальных) рабочих рук, использование детского труда (в семейной и отчужденной форме) — хорошо известные страницы из истории европейского Средневековья и Нового времени, включая и американский опыт. Сегодняшние столкновения детей и денег, как в форме абсолютно абстрактной, так и весьма предметной — монетно-купюрной, кажутся вполне естественными, если речь идет об обществах и культурах, которые принято считать коммерциализированными. В этом смысле ни одна страна мира не пользуется столь очевидной репутацией коммерциализированной, как США. Поэтому вопрос о взаимодействии денег и детей в США сторонний человек может воспринять как саркастически-риторический. Не быть этих отношений не может, ибо таковы основные «ценности» американской культуры, и эти взаимоотношения едва ли должны (или могут) служить золотым стандартом с точки зрения защиты детей от «мира чистогана». В то же время реалистичный взгляд подсказывает нехитрый вывод: преследование собственных целей и стремление к личному счастью так или иначе связаны с установлением и реализацией неких принципов вовлеченности личности в денежный обмен и умением управлять своими денежными потоками (бюджетом и т. д.). Возникает вопрос: как именно и когда учить детей обращаться с деньгами и принимать финансовые решения (независимо от избранного пути самореализации); какое место занимает этот сюжет на раннем этапе человеческой жизни, в детстве? И клишированные утверждения «деньги не могут купить тебе счастье» («money can’t buy you happiness»), «есть другие ценности» и проч. не отменяют необходимости указывать детям путь (или пути) управления финансовыми средствами. Конечно, финансовая грамотность не является обязательной и непреложной дорогой к счастью, так же как и неумение обращаться с деньгами не обязательно станет препятствием на той самой дороге. Сама концепция счастливого детства и счастливых детей утвердилась в западном мире сравнительно недавно — к XX веку, однако в современном мире право детей на счастье кажется неоспоримым. Остается проблема: как сохранить за ними это право в будущем[122]. С точки зрения здравого смысла задача каждого современного поколения взрослых — помочь детям выстроить свои приоритеты (в большей или в меньшей степени совпадающие с родительскими) и отвести в них должное место денежным сюжетам. Взаимовлияние детей и денег становится предметом исследования представителей разных дисциплин: психологов, педагогов, философов и проч. Рекомендациями по поводу того, что именно соответствует универсальным задачам такого обучения, пестрят многие западные издания (от публикаций в прессе и Интернете до специальной научной литературы).
Цель данной работы — не столько создание многоплановой и сложной картины мира детства через призму денежных отношений в современных США, сколько обозначение тех пунктов на карте детского мира, которые представляются в этом смысле узловыми, и тех принципов перемещения, которые обеспечивают безопасное продвижение вперед, навстречу миру взрослому. Установки по социализации детей, бытовавшие в США первой половины XX столетия (вплоть до конца 1950-х гг.), издавна утверждали известные ценности (в первую очередь протестантские): приветствовали труд, накопление, оправданность денежного вознаграждения. Однако в связи с изменениями в системе ценностей опыт детского и подросткового существования в обществе массового потребления меняется, особенно за последние десятилетия. Установки и практики семейного воспитания в отношении индивидуального успеха ребенка, бедности других и проч. не избежали мощного влияния феномена политкорректности. Социализацию как таковую продолжают обозначать вполне универсальными для американского среднего класса (и простирающимися за его пределами) вехами.
Освоение разнообразных практик и постепенное раздвижение границ денежного мира детей в современных США по-прежнему обусловлено узнаваемыми традициями и устоями среднего класса — самой многочисленной, хотя и не исчерпывающей палитру населения, категории. Именно его аттитюды и практики (при известной своей дифференцированности) принципиальны для восприятия не просто бытующих, а определяющих установок применительно к современным США. Средний класс семиотически обозначает Америку как таковую. Ведь некоторые ценности из области американских семейных отношений действительно носят универсальный характер. Включение детей в личную трудовую деятельность; денежные операции; социальные отношения, имеющие элемент денежного обмена, — все это имеет особое звучание в контексте американской концепции автономии и постепенно возрастающей самостоятельности ребенка, тесно сопряженной с индивидуализмом, причем на всех этапах жизненного пути. С точки зрения большинства американских родителей (особенно тех, кого условно называют родителями европейского происхождения), именно «независимость является самой важной долгосрочной целью (курсив мой. — М.З.) для ребенка»[123]. Она имеет безусловное финансовое измерение и выражается в известной (правда, относительной) автономии по отношению к родителям. Предпочтительно покинуть родительский очаг при поступлении в колледж, превратив дом в «опустевшее гнездо» (empty-nest), — для родителей это переходный период от счастья с детьми и от непосредственного общения с ними к счастью без детей. Подобная система должна рассматриваться в контексте всех межпоколенных отношений, причем двусторонних, и в конечном итоге — торжества индивидуализма (что не исключает возможности оказания финансовой помощи в чрезвычайных ситуациях). Экономическая ситуация вносит коррективы в то, как именно реализуется концепция финансовой взрослости или зрелости — некоего конечного пункта в продвижении ребенка по пути взросления. В идеале окончание школы, поступление в университет или колледж как раз и служат смысловой и временной границей самостоятельности (хотя именно родители, как правило, оплачивают высшее образование). Предполагается, что теперь ребенок будет жить автономно. Однако в результате экономического кризиса многие молодые американцы, окончившие четыре года колледжа (т. е. первую ступень высшего образования), возвращаются в родительский дом — в первую очередь ради экономии средств. Об этом еще пойдет речь ниже.
Следовательно, траектория «подготовительный класс школы — колледж/университет» может разниться не только под влиянием таких субъективных факторов, как родители, сиблинги, опыт дружбы, наконец, личные предпочтения, но и в результате финансовых возможностей, продиктованных общим экономическим климатом. Разнообразие — в духе политкорректной атмосферы приветствуется — во всяком случае, это декларируется, но некоторые культурные универсалии сохраняются, и они очевидны. Каждый ребенок постепенно создает собственный мир денежных представлений и действий, связанных с деньгами, знакомясь с элементами жизни, имеющими денежное выражение, в первую очередь — вполне конкретное, во вторую — абстрактное. Путешествие ребенка по «денежному миру» происходит при постепенном смещении его деятельности от игровой активности и роли получателя денежных благ в любом виде к деятельности трудовой и роли не только реципиента, но и активного «тратящего» и даже «зарабатывающего» начала. Чем дальше, тем больше ребенок приобретает самостоятельность в выборе сумм для трат и конкретных сфер их приложения. Дети заняты созданием своего ареала денежных практик и представлений, связанных с деньгами: с ростом возможности собственной «настоящей» деятельности расширяется и география использования денежных средств — сейчас, благодаря Интернету, уже безграничная. Это — почти «стройное» — шествие усложняется противоречивыми и порой откровенно конфликтными установками, которые призваны одновременно взрастить трудовую, самостоятельную и самодостаточную в материальном смысле личность (чтобы можно было тратить) — и, с приобретением этих навыков, отгораживаться от чрезмерного консюмеризма, помнить о необходимости постоянного самоограничения, планирования, точных расчетов и проч.
В этой связи возникает вопрос: что предлагается в качестве универсальных рецептов обращения с деньгами, чтобы деньги в детском восприятии, но опосредованном взрослыми ожиданиями, укладывались в концепцию счастья, достижения мечты, успеха, но не становились самоцелью? И в этом контексте звучит еще одна проблема: каков на практике гарантированный залог возможности достичь счастья в будущем и какова его денежная составляющая?
В сюжеты для рассмотрения мною включены: символика монет в жизни детей американского прошлого; обладание собственными деньгами (и монетами в том числе) как знаковый символ самостоятельности сегодня; коллекционирование монет, их использование в начальной школе; получение денег в качестве родительских пособий и их распределение, возможность их траты, накопления (копилки, распределение денег на категории) и др. Изначально эта тема интересовала меня больше с точки зрения финансовой ответственности детей/родителей, ее границ и их подвижности, (псевдо)самостоятельности решений и проч. Однако не менее любопытен и маршрут, по которому следует ребенок в освоении денежного мира, которое происходит и в хронологическом измерении — по мере взросления, и в географическом, а теперь еще и в виртуальном. В качестве источников я использовала мини-интервью, анализ родительских блогов и форумов, Интернет- и печатных публикаций, детской литературы, данные включенного наблюдения.
Изучение разных аспектов детства как феномена происходит усилиями представителей разных дисциплин, не говоря уже о смежных направлениях. К тому же речь идет о совокупном анализе фактически нескольких составляющих: собственно детства, родительства, других социальных институтов (школы и проч.)[124]. Даже беглый обзор этой все набирающей популярность области исследований не мог бы войти в формат данной публикации. Отмечу лишь, что при работе над ней я учитывала несколько подходов: более современную трактовку функционализма с точки зрения социализации индивидуумов как социального процесса взаимодействия, предполагающего освоение социальных норм и родителями, и детьми; концепцию «жизненного пути» и маршрута освоения социальных ролей; положения о выраженной возрастной стратификации в США; социальное конструирование — как родителями, так и детьми. Полезны новые исследования в жанре «географии детства», учитывающие пространственные и топографические параметры «прохождения» детьми пути взросления. Все эти направления так или иначе касаются предмета моего интереса — денежных элементов жизни детей на разных этапах и в разных контекстах. Что касается социальной обусловленности денег, взаимоотношений их и человека, то и эти направления давно разрабатываются на стыке разных дисциплин: экономической социологии, экономической антропологии, психологии и проч. Подробное освещение того, что уже сделано (западными исследователями, а также отечественными специалистами), опять-таки стало бы слишком амбициозным начинанием[125]. Для моей темы важна трактовка индивидуума (и ребенка в том числе) как социального и экономического актора. Освоение детьми множественных и вариативных ролей в этой и смежных сферах и сопряжение их действий с предлагаемыми нормами и составляет смысл перемещения ребенка в денежном мире — как, повторюсь, «диахронного», связанного с личным взрослением и весьма стремительным изменением внешнего мира, так и «синхронного», топографического, с той лишь разницей, что современная топография детского мира обязательно подразумевает виртуальное пространство и значимость его в «денежном вопросе» увеличивается с возрастом ребенка.
Отправной точкой для меня является хорошо известный тезис ведущего американского эксперта в изучении денег Вивианы Зелизер (к чьим работам я еще буду возвращаться) об их социокультурной обусловленности, символическом и практическом значении[126] и также ее идея об эволюции восприятия ребенка в XX столетии — от экономически полезного, но эмоционально не оцененного до эмоционально бесценного[127]. Вывод Зелизер о «сакрализации» детских жизней, о превращении детей в объекты нравственного и религиозного порядка, в ценность социального плана базируется на анализе их постепенного отлучения от рабочей силы, а также на изучении детского страхования, которое получило распространение в последней четверти XIX века. В 1896 году в США было застраховано полтора миллиона детей, однако в это же время в стране возникло движение, выступающее категорически против такой аморальной коммерческой эксплуатации детских жизней — «дьявольской» практики, которая являла собой профанацию, денежное осквернение святости ребенка[128]. Оппоненты же утверждали, что как раз страхование и символизирует сакрализацию ценности жизни ребенка, особенно бедного, в случае смерти которого страховка смогла бы обеспечить достойное христианское погребение. Зелизер обращает особое внимание на многофакторность процесса, в результате которого жизнь ребенка стала восприниматься как однозначная эмоциональная ценность, а безвременная кончина — как трагедия, которую к началу XX века и страховые компании интерпретировали с точки зрения моральных, а не материальных потерь.
Действительно, в США (как и во многих европейских странах, и в России) подавляющая часть общества (к примеру, американский средний класс) в течение прошлого столетия перестала относиться к детям как к некоему рыночному источнику доходов или ресурсов, компенсирующему неминуемые траты и имеющему денежный эквивалент. Вместо этого дети видятся как источник эмоционального удовлетворения и радости, т. е. они стали одним из главных способов и путей самовыражения, прохождения важного этапа жизни, достижения личного счастья, для кого-то являясь абсолютной ценностью и самоцелью. Речь идет о характерном для модерна детоцентристском императиве, приоритете детских интересов, перестановке их на первое место — в сравнении с родительскими[129]. Это объясняет многие современные элементы воспитания (и, в частности, «общение» ребенка с деньгами).
Среди отечественных исследователей антропологии денег, безусловно, заслуживают упоминания тексты Н. Н. Зарубиной[130], С. Б. Абрамовой[131]; собственно этнографический аспект представлен в цикле статей, опубликованных в журнале «Этнографическое обозрение». Он открывается некоторыми замечаниями С. П. Тюхтеневой о необходимости этнографического/этнологического/антропологического изучения денег — хотя бы потому, что «вся наша сегодняшняя реальность полна упоминаниями о них… и изменение социального контекста отношения к деньгам меняет систему ценностей и культуры в целом»[132]. Это наблюдение, конечно, применимо не только к российской действительности. А разнообразная — с этнической точки зрения — «окраска» социокультурной функциональности денег подчеркивается в другой статье уже упомянутой Н. Н. Зарубиной, которая повторяет тезис признанного американского эксперта по социологии, антропологии и истории денег Вивиан Зелизер об их (денег) множественности[133]. Весьма подробный материал содержится в работе Светланы Махлиной, которая рассматривает происхождение денег, их знаковые особенности, этнографические различия (касаясь, в частности, и США). Она же вспоминает значимую для данной статьи мысль Сципиона де Грамона (1620), воспроизведенную Ф. Броделем в его труде «Структуры повседневности»: «Деньги, говорили семь греческих мудрецов, суть кровь и душа людей; и тот, у кого их нет, свершает свой путь (курсив мой. — М.З.) подобно мертвецу среди живых людей»[134]. Антрополог С. П. Тюхтенева отсылает к целому ряду обзоров по «денежной» проблематике, включая и работы западных специалистов, — к примеру, исследовательский проект по антропологии денег в Калифорнии[135]. Правда, общее число трудов по теме денег и культуры, и особенно культуры детства и денег, остается не столь значительным — не случайно известный антрополог Кит Харт неоднократно высказывал свое сожаление по поводу отсутствия достаточной рефлексии о мейнстримовских денежных практиках в США[136]. Однако некие академические изыскания встречаются. Так, Рубин Джордж Оливьен полагает, что в Америке, в отличие от Бразилии, деньги являются абсолютным социальным фактом[137]. Их сакрализация в разных обществах, включая американское, возможна, если они «сакрализуются особыми процессами»[138].
В своей статье я хотела бы выдвинуть следующие положения:
— В продолжение тезиса В. Зелизер о дорогостоящем бесценном ребенке обращает на себя внимание то, что предполагаемый итог усилий воспитания и взращивания детей включает их финансовую компетентность как залог будущей возможности их собственной счастливой жизни. Более того, этот цикл может повторяться — и будущие независимые взрослые смогут обзавестись собственными детьми и т. д. Такова четкая, культурно одобряемая для среднего класса цель к моменту окончания детства — восемнадцати годам, поступлению в колледж и, в идеале, покиданию родительского дома.
— Таким образом, при утверждении принципа безусловной эмоциональной близости ребенка и родителя путь во взрослую жизнь во многом сводится к активному утверждению одной из главных американских ценностей — независимости и к важнейшей ее составляющей — финансовой самостоятельности. Родители не ожидают «финансовой отдачи» от ребенка и в будущем (оговорюсь, что данный вопрос не входит в рамки статьи).
— И в детстве деньги также определяют отношения между родителем и ребенком[139].Отчасти поэтому одним из ключевых элементов нормативной культуры детства и родительства становятся весьма сложные, меняющиеся со временем «договорные» отношения между родителями и детьми, предполагающие обмен (например, стипендию/пособие родителей). Высокая стоимость ребенка не должна приводить к его избалованности и финансовой безграмотности, несмотря на неизменный фактор коммерциализации детства.
— Несмотря на декларируемое многообразие семейных образов жизни, денежный опыт американских детей среднего класса характеризуется некоторыми универсальными практиками и ритуалами, которые обусловлены как средой обитания (преимущественно пригородной), так и высокой степенью структурированности детского мира. Физическое обладание деньгами продолжает играть достаточно важную роль, несмотря на растущее значение электронных денежных операций.
— Финансовый кризис, поразивший США в 2008 году, вызвал некоторые (временные) изменения в том, насколько молодые американцы действительно отвечают ожиданиям родителей в плане ощутимой финансовой самостоятельности, — но не изменил общую концепцию.
Итак, эмоциональная бесценность детей увеличивает их стоимость — «в среднем и высшем классе царит дорогой бесценный ребенок», утверждает Зелизер[140]. Счастье от детей возможно при условии счастья самих детей, которое в немалой степени обуславливается денежным эквивалентом стоимости элементов счастья. Рост затрат на ребенка связан и с тем, что большая концентрация ресурсов на одном ребенке сопряжена с постепенным снижением рождаемости в течение последних пятидесяти лет. Поэтому «стоимость» ребенка расценивается не столько и не только как «ущерб» бюджету взрослых (подобные настроения, от шутливых до полусерьезных и серьезных, социально приемлемы), а как необходимое условие обеспечения высокого качества жизни самому ребенку. Иными словами, эмоциональное удовлетворение могут и должны принести те дети, расходы на которых «правильно» подсчитаны. Погружение «бесценного» ребенка в мир подсчетов и расчетов начинается с того момента, когда обсуждается возможность появления его у родителей. Этот шаг в идеале предполагает очень четкую калькуляцию ресурсов — неслучайно многие сайты, предназначенные для родителей, предлагают детальный расчет этого проекта, когда учитываются состав семьи, доход, место проживания, будущие образовательные амбиции и многое другое. В калькуляцию входят: время, которое ребенок будет проводить с родителями или с их максимально адекватной заменой; пространство и место детского этапа жизни; игрушки, образовательные программы, занятия и опыт (experience), в том числе культурный; одежда (с девочками, по мнению многих, получается дороже); возможные дополнительные занятия (от тех, которые приятны или увеличивают будущую конкурентоспособность, до тех, которые необходимы для коррекции проблем); наконец, медицинская страховка. Современная «стоимость» ребенка до поступления в колледж колеблется от 170 тыс. долл.[141] (минимум, не включающий популярные занятия музыкой и плаваньем, летние лагеря или походы к ортодонту — что принципиально, учитывая внимание американцев к состоянию зубов) до 300 тыс. долл.[142], что составляет почти 50-процентный прирост за последнюю четверть века. Обучение в колледже может стоить еще столько же. В этих расчетах не учтена потеря в заработке при отсутствии оплачиваемого ухода за детьми-дошкольниками[143] (включая потери от не-работы матери или отца или их не-продвижения по карьерной лестнице из-за нехватки времени). Прогнозы свидетельствуют: ребенок, рожденный в 2009 году в семье со средним доходом, к восемнадцати годам обойдется родителям в 222, 350 тыс. долл., не считая главного финансового обязательства по отношению к детям — оплаты учебы в колледже[144]. Рачительность людей, задумывающихся о детях, вовсе не считается предосудительной или социально табуированной, хотя почти любой текст с финансовыми выкладками сопровождается пояснением: «голый экономический подход к деторождению все же расценивается как моветон». Но журналисты вполне позволяют себе говорить о «финансовой кровопотере» (financial bleeding), связанной с детьми. Нередко следует обращение к эмоциональной стороне дела: «как говорила мама (в собирательном смысле. — М.З.) — в жизни есть не только деньги»[145]. Правильно распланированное количество детей, время их появления и даже затраты на рождение (это актуально для семей или индивидуумов, испытывающих сложности с естественной фертильностью[146]) — свидетельство того, что и родители, и ребенок могут получить лучшие шансы в жизни благодаря реализации большей ответственности. Главным в совокупных подсчетах становится расчет стоимости будущего образования (так или иначе, оплата обучения ребенка, включая, хотя бы частично, университетский уровень) — давний и непреходящий элемент американской мечты. Правда, экономические флуктуации неминуемо влияют на способность родителей оплатить весь цикл обучения. Так, сейчас многие американцы жалуются: экономический кризис настолько ухудшил их финансовое положение, что опыт старших детей оказался несопоставим с опытом младших. Речь идет о том, что ресурсы, которые семья может позволить себе потратить на ребенка, более ограничены — в первую очередь, из-за изменения ситуации на рынке рабочей силы, включая риск безработицы.
Наконец, родители должны реализовать принцип личной ответственности за себя на будущее (что особенно четко видно в условиях возросшей продолжительности жизни), он же подразумевает и то, что родители не могут пожертвовать всем ради детей — иначе они безответственны[147].
В идеале коллективное счастье всех детей и каждого ребенка должно было бы распространиться по всей территории США. С точки зрения давно идущего общественно-политического дискурса главный и по-прежнему невыполняемый гарант этого счастья в настоящем и возможности его в будущем — решение проблемы детской нищеты и бедности (childhood poverty). Статистика печально красноречива: около 39 % детей растут в семьях с низким доходом[148], более 22 % — в нищете. Этот показатель рассчитывается весьма сложным образом, и не все тенденции за истекшие двадцать лет столь малоутешительны, однако общую картину американские эксперты признают негативной[149]: к осени 2012 года 16 млн детей в США считаются бедными[150]. Нехватка средств проявляется и у семей (особенно неполных), и на разных муниципальных уровнях (от графств до федеральных программ); она, увы, хорошо документирована и активно обсуждается[151]. Экономический кризис 2008–2010 годов лишь усугубил ситуацию. Весь цикл вхождения ребенка в монетарно-денежный мир, конечно, существенно зависит от финансовых возможностей семьи и от того, насколько стабильно это положение. Чем менее стабильна экономика, тем больше вероятность, что один и тот же ребенок на протяжении своего детства будет оказываться в разных экономических ситуациях (не говоря о болезнях, несчастных случаях и т. п.). Поэтому предлагаемые «рецепты счастья» выписываются не всем. Неоспоримые основы правильного воспитания и социализации не могут быть эффективно распространены на любого американского ребенка. Но задача (и надежда) родителя — создать максимально уютный мир и одновременно указать путь к автономии, оградив ребенка от потрясений, и тем самым подсказать дорогу к возможному обретению счастья.
Счастливое детство и счастливое будущее требуют постоянного финансового сопровождения, а стоимость компонентов детства весьма прозрачна. Порой бесхитростны и рецепты экономии: грудное вскармливание, собственное приготовление детского питания, полудомашние формы яслей (стандартный дневной центр по уходу за детьми может стоить до 15 тыс. долл. в год в штате Массачусетс — существенная часть от общего заработка обоих родителей; менее формальный вариант — на 5 тыс. долл. дешевле) и, конечно, все те вещи (одежда, игрушки и т. д.), которые принято передавать друг другу. Вероятно, от того, что именно удается сэкономить, зависит и разнобой в оценках затрат самих родителей на появление малыша: от «я не ожидала, как это недорого, все эти цены накручиваются СМИ, а ведь нужны лишь памперсы…» до «так дорого, что не хочется знать, сколько именно мы потратили»[152].
Социально приемлемыми считаются обсуждения дороговизны детских товаров, услуг, школ и особенно финального этапа родительского пути — обучения в колледже.
Моему сыну предложили продолжить образование в Бостоне. Но он выбрал менее престижный вариант. У нас просто нет таких средств (П, 56).
Однако обращение к стоимости неизбежных (по крайней мере, теоретически) затрат вызывает некоторые, впрочем не всегда громкие, оговорки:
Конечно, когда наша дочь тяжело заболела в десять лет, мы не думали о деньгах, но лечение стоило так дорого — без страховки Blue Cross Blue Shield мы бы не обошлись (Реклама по телевидению).
Или:
Это было ужасно. Мне позвонили ночью и сказали, что сын в реанимации, у него полностью разбита челюсть — и это после того, как мы несколько лет платили за ортодонта (П, 56).
Морально-этическая оправданность дискуссии о «стоимости» уже появившихся детей и «доходов от них» представляется спорной некоторым исследователям: Квортруп считает, что дети превращаются в «позиции бюджета родителей, т. е. в дорогие объекты — как жилье, машина, бытовые приборы»[153]. В других работах утверждается, что дети — и «источник радости, и бремя», но эти противоположные характеристики уравновешивают друг друга[154]. Здесь кроется ответ на вопрос, который присутствует в сегодняшнем дискурсе: если в условиях современного американского общества дети не являются экономической помощью (родителям) в детстве и не становятся ею в будущем, не означает ли это, что люди с детьми менее счастливы, чем те, кто предпочел бездетный образ жизни? Разница, судя по различным опросам общественного мнения, непринципиальна: значительно более несчастными оказываются вообще одинокие, т. е. несемейные, люди. Основной разрыв в ответах приходится на момент появления первого ребенка, а большинство родителей не жалеют о том, что завели детей. Рекомендуя избавиться от стресса, связанного с оплатой «качества» детства, некоторые авторы ссылаются на мнения биогенетиков, которые утверждают, что эффект родителей на результат воспитания невелик: можно иметь много детей, более спокойно относиться к их выращиванию и просто получать удовольствие — т. е. быть счастливыми. К тому же, по мнению экономиста Теда Бергстрома, и среди охотников-собирателей, и в сельскохозяйственных обществах дети потребляют больше калорий, чем производят. Иными словами, ответные экономические действия детей в далеком прошлом были просто невозможны, а значит, концепция их исконной экономической целесообразности — миф[155].
Однако большинство исследователей не сомневаются в том, что занятость совсем юных детей представляла собой повсеместное явление во многих обществах, отличались конкретные обстоятельства (где именно трудился ребенок, в какой форме получал оплату, подвергалась ли его жизнь опасности и проч.)[156]. Подобный труд в любом случае был не источником личного удовлетворения, хотя и имел образовательную ценность (подмастерья), а способом избежать несчастья, выжить. К началу XX века, учитывая повышение возраста, начиная с которого дети могли работать, и реформирование законодательства, можно говорить о постепенном переходе от детского труда к «хорошей, приемлемой» работе детей. Это не остановило многолетние дискуссии об определении понятий «детский труд», «трудовая занятость дома», «индивидуальная деятельность» (скажем, мало кто считал возможным лишить отчаянных и быстрых мальчишек, стремительно передвигавшихся по улицам, заработка от продажи газет). Особенно много споров вызывали дети-актеры. К 1930-м годам (особенно ближе к окончанию Великой депрессии) работа американских детей в значительной степени превратилась из инструментальной в образовательную, т. е. полезную для ребенка. Помощь по дому приветствовалась, но — применительно к среднему классу США — как интересная и обучающая. Менее обеспеченные соотечественники в юном возрасте продолжали работать и отдавать весь свой заработок или его часть семье. Именно в этот переходный период оформляется сама концепция родительского пособия или стипендии— allowance, заключает Зелизер, сразу превратившаяся в образовательный инструмент для ребенка, который мог научить правильно сберегать (откладывать) и тратить деньги, делиться с нуждающимися (save, spend and share)[157].
При всех этих переменах детский труд, который влияет на качество жизни взрослых, в известном смысле встречается даже среди современных семей среднего класса: именно на детей (а не на мужей) работающих матерей приходится часть домашней работы. Но в гораздо большей степени это характерно для девочек из испаноязычных и афроамериканских семей[158]. Еще более принципиальную экономическую помощь оказывают дети иммигрантов первого поколения[159], становясь переводчиками в весьма широком смысле слова (вплоть до уплаты банковских счетов, налогов и организации крупных приобретений).
Несмотря на торжество декларируемой политкорректности в отношении прав детей, они сами (их внешность и/или способности) также продолжают представлять некий монетарный эквивалент (всеобъемлющее рассмотрение этой проблемы представляется мне в данном формате невозможным). В большинстве случаев подобная ситуация опосредована не просто согласием, а деятельным участием родителей. Спрос на детскую карьеру в модельном бизнесе увеличился из-за экономического кризиса 2008 года. Несмотря на то что первоначальные затраты на фотосессии и проч. достигают нескольких сот долларов, а юные модели зарабатывают 100–120 долл. в час, родители признаются, что «готовы использовать любые ресурсы», если в будущем нужно накопить на пять университетских образований[160]. Политкорректные переживания о том, что для девочек вредно излишнее внимание к внешности, уступают место прагматичным соображениям. Один из самых одиозных примеров родительского тщеславия (но лишь отчасти маргинальный — с точки зрения американского мейнстрима) — детские конкурсы красоты, которые словно специально для этой публикации блестяще изображены в недавнем американском фильме «Маленькая мисс Счастье» (правда, в оригинальном названии слово счастье не фигурирует — «Little Miss Sunshine»).
Итак, первое персональное столкновение ребенка с личными деньгами, ему предназначенными, может произойти еще до рождения, например во время недавно появившейся, но весьма популярной традиции «праздника по поводу появления будущего первенца» (baby shower): его организуют друзья и/или родственники, и он предполагает одаривание семьи ожидаемого малыша (впрочем, сегодня можно направить эти деньги и на благотворительные нужды)[161]. Обычно речь идет о весьма практичных подарках. Но есть и те, что несут скорее символическое значение (связанное одеяло, вышитое полотенце и проч., иногда — серебряные монеты). В последнее время все чаще могут подарить деньги, но американцы считают подобное прочтение традиции «неамериканским» (скорее европейским или азиатским) вариантом и относятся к этому несколько скептически. Во всяком случае, открыто заявлять о своем желании получить подобный обезличенный подарок будущим родителям не рекомендуется — это считается невежливым, даже грубым[162]. Когда же знаменательное событие свершается и малыш появляется на свет (или — и это не праздная оговорка — в семье новоиспеченных родителей, коль скоро речь идет об усыновлении), то серебряный доллар (silver dollar) или даже целое дерево, сделанное из подобных монет, считается достойным, традиционным подарком наряду с другими изделиями из серебра или высококачественного мельхиора. В некоторых случаях первые монеты становятся началом будущей коллекции или остаются «на память» (keepsakes). В прошлом не менее традиционным считалось открытие банковского счета на имя ребенка или приобретение облигаций. И сейчас можно услышать немало рекомендаций о том, что «копить на колледж никогда не рано…» и детский счет, который до восемнадцати лет подлежит лишь пополнению, нужно открывать как раз после рождения малыша.
Ранние детские впечатления от денег, тактильный контакт с ними опосредован присутствием взрослых или заменен на предлагаемый суррогат — пластмассовые или пластиковые монеты, бумажные деньги (как реалистичных, так и более мелких размеров) и, конечно, игрушечные или старые кредитные карточки родителей, а то и просто картонки. Традиционная игрушка для детей обоих полов — касса (почти обязательный атрибут дошкольных учреждений, изначально приспособленный для подсчета наличности, что следует из названия — cash register) в современном исполнении представляет скорее вариант для электронного считывания пластика. Еще в недавнем прошлом были популярны кассовые аппараты для банка (bank register). На рекламе детского банковского аппарата для подсчета наличных образца 1940-х годов крупными буквами написано «Богатым быть весело!» («It’s fun to be wealthy»): «Складывайте монетки и всегда будете знать, сколько их у вас, а когда накопите 10 долларов, то аппарат откроется».
Существует и весьма экологичный заменитель монет, бумажных денег и пластиковых карточек одновременно — некий универсальный эквивалент, использование которого мне приходилось неоднократно наблюдать. Речь идет о садоводческих деревянных опилках, которыми (для безопасности) посыпаны детские площадки. Как правило, на площадке (и для малышей от 2 до 5, и для следующей возрастной категории) есть некое окошко со столиком, и оно регулярно используется для игры «в магазин». Задолго до специальных опилок и площадок дети находили иные подручные материалы: так, в Новой Англии лунник обыкновенный (Lunnaria annus), которым нередко украшали дома перед Рождеством, служил денежным эквивалентом, за что и получило название «деньги в обоих карманах» (money-in-both-pockets)[163].
Как ни странно, собственный физический контакт современных детей с монетами будет в некоторой степени ограничен — лет до трех-четырех, и не потому, что деньги в их материальном воплощении являются источником инфекции (что было бы понятнее родителям российским), а потому, что монетами можно подавиться (choking hazard). Двести лет тому назад, однако, в одной из самых известных книг по воспитанию детей доллар или монетка, напротив, используются как подсобный материал: «если вы крутите монетку, вы вполне можете указать малышу на то, что она круглая и плоская»[164]. Судя по воспоминаниям взрослых респондентов из раннего детства, монеты им попадались и имели дополнительный, символический смысл, не обязательно привязываемый к реальной их стоимости:
Я хорошо помню, что когда мои пять центов (nickel) родители поменяли на десять (dime), я очень расстроилась и горько плакала — ведь новая монета была меньше по размеру. Мне было года четыре (Валери, 48).
Поле восприятия детьми денег в раннем возрасте быстро расширяется. Дети осваивают систему эквивалентов — что в их детском мире куплено за деньги или указывает на денежную составляющую; сюда входит очень многое, начиная с пространства обитания ребенка (личная комната, игрушки, чуть позже — одежда). Ежедневные наблюдения детей за взрослыми предполагают разную и предсказуемую (повторяющуюся) форму денежных операций. Во-первых, это покупки в супермаркетах или других магазинах, куда ребенок скорее всего отправляется с матерью или отцом, потому что посещение магазинов с детьми любого возраста считается абсолютно нормальным, экономящим время и нередко единственно возможным (ребенка не с кем оставить). Во-вторых — оплата счетов (paying the bills); это отдельная категория домашних обязанностей, нередко женская (особенно если женщина остается дома с детьми), в последнее время несколько упростившаяся благодаря Интернет-опциям. Меньше стали прибегать и к чековым книжкам. Но количество присылаемых по почте счетов все еще существенно, и дети нередко помогают родителям вскрывать конверты. Ребенок не может не слышать: необходимо «заплатить», «оплатить», «послать счет»… В-третьих, это оплата пошлин при передвижении по автотрассе (хотя и здесь сегодня существуют электронные варианты), оплата парковки — дети часто опускают монетки в счетчик. Наличные деньги в ходу на рынках, в маленьких магазинчиках или кафе, которых достаточно много, особенно в открытых торговых центрах пригородов. Дети заходят с родителями и в банки:
Мама, я хочу, чтобы мне тоже сегодня сделали счет, открыли счет. Я тоже хочу свой счет. (Мама объясняет девочке лет четырех, для чего существуют банки.)
Иногда монеты используют при посещении другого важного американского института — почты или же дают на благотворительные нужды небольшого масштаба (когда не выписывается чек или не осуществляется электронная пересылка средств). Именно монеты участвуют в таких проектах, как «Марш десяти центов» или сбор 25-центовиков[165]. Призывы к благотворительности публичны и важны потому, что неучастие хотя бы в какой-то форме практически невозможно. Другое дело, что наряду с этим дети рано начинают слышать, как взрослые пытаются избавиться, а вернее, оградить себя от тех, кто звонит по телефону, присылает электронные письма или даже ходит по домам — и собирает деньги. Но, как мне представляется, баланс с воспитательной точки зрения будет все равно в пользу пожертвований — пусть на уровне монет. Малюсенькая возможность счастья обязательно передается другим. Как будет показано ниже, дети и сами участвуют в более масштабных благотворительных акциях, таких как «требования повысить зарплату рабочим-иммигрантам за счет увеличения стоимости помидоров на один цент» (Валери, 47) или всем известный и существующий много лет сбор монет во время праздника Хэллоуин на нужды фонда ЮНИСЕФ.
Наша школа — там человек триста — в прошлом году собрала 3 тысячи долларов во время Хэллоуина на строительство школы в Африке. И это здорово, что мы детям могли объяснить — на что конкретно они собирали деньги (С, 48).
В дошкольный период многие дети уже осознанно располагают так называемыми «своими» деньгами, которые они в виде подарков получают от родственников, что для такого возраста считается более чем приемлемым. По моим наблюдениям, чем старше ребенок, тем больше вероятность получения подарка именно в денежной форме: наличные, чек (особенно для детей помладше — поначалу в небольшом количестве, 5–10 долл.), подарочный сертификат (как пластиковый, так и электронный).
Сколько дней до моего дня рождения? Десять? Скоро по почте должны будут мне присылать 25-долларовые чеки! (Саша, 7)
(«Родители мужа на прошлый день рождения подарили именно эту сумму… Странно, что не попросил увеличения стипендии — по-прежнему один доллар в неделю», — комментирует мама.)
На Рождество дети уже не ищут монетки в оставленных Санта-Клаусу чулках-носках, хотя именно этого и требует традиция. Вместо того им — даже дошкольникам — вполне могут достаться специальные бумажные деньги, например редкие купюры в 2 доллара. И все же именно монеты дарят — на счастье!
Кульминация собственно детского денежного счастья при участии родителей — подарок от Зубной феи (the Tooth Fairy; отечественный аналог — вероятно, то, что дарит мышка «на зубок»). Если положить выпавший молочный зуб под подушку (т. е. речь идет как раз о тех детях, которые или собираются, или пошли в школу), то Зубная фея заберет зуб и оставит «денежку». С 1970-х годов получили распространение специальные «саше», в которые и нужно упрятать зуб, а предприимчивые производители предлагают наборы для их изготовления. Замена зуба на монетку практически универсальна и, судя по всему, имеет двойной смысл: компенсация «утраты» и, что более важно, маркировка этапа взросления. «В Америке деньги — символическое средство для обладания властью и независимостью», — утверждает Синди Кларк, автор статьи об этой традиции. Она убеждена, что эти деньги не предполагают родительского контроля и вызывают ассоциации: «куплю то, что захочу», «мне нравится носить свои деньги, я чувствую себя более взрослой и какой-то особенной» — ведь «когда ты становишься старше, ты получаешь деньги» (ответы детей 6–8 лет)[166]. И только в немногих семьях фея предпочитает оставлять интеллектуальный эквивалент — книги.
Сладкое «монетарное» впечатление — действительно ощущение счастья — связано с приобретением мороженого на свои деньги, причем не только в магазине, но и в специальном кафе или на улице, когда к дому приезжает мороженщик. Подобная традиция зависит от климата и потому носит сезонный характер. Мороженщик оповещает о своем прибытии легко узнаваемой мелодией. На его машине нарисованы сорта мороженого и схожих продуктов всех цветов радуги. Дети, включая совсем маленьких, либо просят родителей, либо, что гораздо более типично, решают тратить собственные деньги на мороженое. Отметим, что в решении именно финансовая сторона дела является определяющей, соображение медицинского порядка (мороженое нельзя, потому что болит горло) в американской антропологии детства нерелевантно. Напротив, ребенок может получить дополнительную возможность съесть мороженое или замороженный лед, если у него болит горло или повышена температура. Ну и совсем «торжественное объедание» мороженым происходит, тоже по старой традиции, в рамках специального выхода в кафе (ice-cream parlour), где — опять же за наличные деньги — можно выбрать любимое из множества сортов. Эти приятные денежные впечатления ассоциируются с местностью, которую ребенок довольно быстро начинает считать своей. Обычно это пригород (сабербия), где дети проводят основное время, причем имеют возможность осваивать этот мир и с родителями, и (вокруг дома) самостоятельно.
Мелочь («собственная» и/или выданная непосредственно перед событием) используется детьми и в более дальних походах (в парки аттракционов или игровых автоматов), как правило, в весьма строго ограниченном объеме. Наконец, поездки и путешествия связаны с приобретением сувениров или желанных предметов.
Вчера долго решали с Корой (6 лет), что она хочет купить в Нью-Йорке. Выбрала вот этого единорога, пришлось к ее пяти долларам добавлять — своих денег не хватило, она собрала все, до последней монетки, — объясняет ее мама.
На уровне другого, не сводимого к топографии мира в буквальном смысле, фантазийного перемещения возможность путешествия и знакомства с миром денег безгранична. Детские книжки «про деньги», рассчитанные на совсем юный возраст, конечно, не сводятся к прекрасной Зубной фее. Отметим, что один из первых памятников детской англоязычной литературы (не столь популярный сегодня, но все же переиздаваемый) — «Песенки матушки Гусыни и другие народные побасенки»[167] — упоминает монеты: «Sing a Song of Sixpence»; «Show me first your penny» в известной песенке про пирожника Саймона «Pieman Simple Simon»; знаменитая кривая монета crooked sixpence и замечательный гимн монете — «I love sixpence, pretty little sixpence, I love sixpence better than my life». Правда, вывод разумный: если ничегошеньки не осталось, то лучше жены и нет ничего[168].