Как утопия стала реальностью: «Строительство БАМа — самое счастливое время в моей жизни»[**]

Как утопия стала реальностью:

«Строительство БАМа — самое счастливое время в моей жизни»[**]

Как ни странно это прозвучит для моего и более старших поколений, многие представители молодежи никогда не слышали аббревиатуры БАМ и не знают, что она означает. По какой-то странной причине грандиозный международный проект оказался практически полностью вымещен из социальной памяти по прошествии менее чем двадцати лет. Как стремительно и громко началась история БАМа, так же стремительно она канула в небытие. В связи с этим закономерно возникают более широкие вопросы: что помнят сегодня о жизни в социалистическом обществе? кто и как помнит? какое значение эта память имеет для настоящего и будущего?

Не без участия социальных наук после развала СССР был создан определенный дискурс памяти о советском, сфокусированный на подавляющей стороне системы[304]. Увлеченность исследованиями закрытых, маргинализованных групп способствовала изучению травматической социальной памяти[305]. Сложившийся внутри этой традиции подход по инерции провоцирует исследователей выдергивать из социальной реальности эпизоды, связанные с болезненными переживаниями групп, как правило, сознательно или стихийно оказавшихся в оппозиции существовавшему в советском обществе режиму. Гораздо меньшее количество работ представляют память о советском как о сложном и разноплановом явлении, хотя в последнее время эта тема проблематизируется все чаще[306].

Развитие традиции исследования памяти о травматичных переживаниях дало свои положительные результаты. Во многом заслугой именно таких исследований можно считать создание методологического аппарата обращения с социальной памятью — ее изучения, понимания, интерпретации[307]. Однако с монополизацией традиции связан и ряд проблем. Практически полное исключение лояльного большинства из картины памяти о советском привело к тому, что само существование его в контексте советского общества приходится сегодня доказывать и обосновывать, чему посвящает целые разделы своей книги американско-российский социальный антрополог А. Юрчак[308]. Данная статья написана с намерением сделать вклад в мозаику памяти о советском со стороны тех, чьи взаимоотношения с государством строились не на сопротивлении ценностям социализма, а, скорее, на согласии с ними.

Статья написана на основании шестнадцати биографических интервью с бывшими строителями БАМа — непосредственными участниками и очевидцами строительства; интервью были получены в ходе исследовательского проекта в 2005–2006 годах в Санкт-Петербурге и Москве. Согласно интервью, принятие решения о поездке на БАМ было продиктовано разнообразными причинами. Среди информантов были люди, движимые исключительно обстоятельствами личной жизни, например желанием сменить обстановку сразу после развода. Другие ехали по распоряжению комсомола, не обдумав как следует собственные желания. Для некоторых определенные сложности представляла интеграция в повседневность советского большого города: для выпускников детских домов, освободившихся из мест лишения свободы и проч. Встречались также люди вполне успешные и благополучные по меркам советского общества 1970-х: молодежь из «хороших» семей, с высшим или средним специальным образованием, нашедшая свое место в социуме тогдашних Ленинграда и Москвы, неплохо зарабатывающая. Однако все без исключения информанты в свое время приняли решение поехать на строительство БАМа добровольно[309].

Основной темой проекта стала БАМовская повседневность. Поэтому в качестве информантов подбирались люди, прожившие там не менее одного года. (Далеко не все прибывшие на БАМ задерживались даже на месяц[310].) Таким образом, выборка информантов, принявших участие в нашем исследовании, имеет серьезную поправку: всё это люди, которые приехали на БАМ и в силу разных причин остались, в том числе те, кому изначально на БАМе понравилось. Данный комментарий важен, поскольку сегодня именно этим людям принадлежит власть конструирования памяти о БАМе.

Память о БАМе

Существующие доминирующие дискурсы представляют БАМ с позиции рациональных экспертов, которые оценивают рентабельность строительства, целесообразность и разумность проекта. Публичная память о БАМе представлена небольшими экспозициями в музеях, посвященных железнодорожному транспорту, и краеведческих музеях бывших БАМовских городов; редкими публикациями в прессе; памятниками, сохранившимися на бывших станциях БАМа; деятельностью ассоциаций бывших БАМовцев[311].

Социальная память о БАМе как коллективное представление, конструирующее прошлое и влияющее на настоящее[312], до сих пор не представлена ни в научном, ни в информационном дискурсах. Между тем именно от этого сегмента памяти в первую очередь можно было бы ожидать нового социологического взгляда на последнюю стройку социализма и на позднее советское общество. Учитывая специфику использованного метода — биографического интервью — и отмеченные особенности выборки, представляется целесообразным применительно к индивидуальным рассказанным историям использовать понятие «нарративная память» и при помощи анализа биографических интервью подойти к реконструкции одного из пластов памяти о БАМе.

Комплекс социально-политических изменений, произошедших в стране на рубеже 1980–1990-х годов, заставил последнее советское поколение ревизовать собственный социальный опыт, соотнести его с действительностью и выбрать для себя стратегию дальнейшего обращения с собственной памятью. Группа бывших БАМовцев, посвятивших молодость и часть зрелости строительству железной дороги, рисковала быть непонятой, а возможно, и осужденной за участие в реализации проекта, который не получил однозначной оценки ни в советском, ни в постсоветском дискурсе, и потому на долгие годы «замолчала» о своем опыте:

Я никогда не рассказывала <…> Это моя юность, моя радость, моя жизнь. И мне совершенно не хочется, чтобы кто-то мне в глаза смеялся и говорил, что я, там, идиотка, делала все эти годы. Хотя на самом деле я интереснее многих прожила (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Это умолчание позволяет воспользоваться методологическими инструментами исследования травматичной памяти, хотя в данном случае травматична не сама память, а внешняя реакция на нее, вызванная радикальной трансформацией официального дискурса. Исследователи травматичной памяти используют понятие «молчащих» социальных групп[313], называя так обладателей воспоминаний, не артикулированных во внешнем дискурсе в силу внешних причин. С помощью метода устной истории исследователи продемонстрировали, что память является индикатором социальной позиции для воспроизводства социального неравенства. Память «исчезающих групп исчезает», «память подчиненных групп является подчиненной памятью». То есть целесообразно анализировать не только содержание повествования, но и его форму, такие характеристики, как эмоциональный фон рассказа, его пространственный охват, количество упоминаемых родственников и знакомых, «якоря» памяти, от которых рассказ отталкивается[314].

Следуя рекомендациям исследователей «молчащих» групп, в первую очередь стоит сказать об эмоциональном фоне воспоминаний, который проступал в ходе биографических интервью, поскольку именно эмоциональная составляющая нарративов вызвала удивление и определила тему статьи. В целом в интервью представлены различные воспоминания, структура коих довольно сложна. Последовательность излагаемых событий иногда нарушена. Оценки самой идеи строительства БАМа и собственного участия в стройке, выдаваемые информантами, не всегда однозначны, а порою противоречивы. Однако при этом в интервью ярчайшим образом выделяется эмоциональный фон, связывающий разрозненную группу информантов в единое сообщество, в группу единомышленников. Этот эмоциональный фон выносит в особую плоскость биографии и памяти позитивно-ностальгические воспоминания о БАМе, вплоть до того, что проведенные там годы вспоминаются как самые интересные, самые лучшие, самые насыщенные событиями, самые главные годы во всей жизни. В биографических воспоминаниях БАМ, помимо всего прочего, раскрывается как уникальный по своим масштабам и содержанию социальный эксперимент, заслуживающий пристального внимания исследователей.

«Мы пожили при Коммунизме»[315]

Множественные модели социальных утопий, созданные теоретиками в разные эпохи, неизменно объединяет ряд моментов: все они вырастают из неудовлетворенности существующей реальностью и основаны на вере в возможность безупречной социальной модели, при которой вероятным становится воплощение идей социальной справедливости и всеобщего благополучия. Для советских людей периода застоя понятие утопии имело особое значение. Речь идет о людях, живших в стране воплощенного социализма в ожидании коммунизма — социального строя, который существовал на тот момент только как идеальная модель, только в марксистско-ленинском учении и отнюдь не был обделен очевидно утопическими тезисами. Вместе с тем, если верить информантам, да и многочисленным воспоминаниям, существующим в самых разнообразных жанрах, ожидание коммунизма было вполне реальным. Образ коммунистического общества буквально «витал» в советском обществе 1970-х годов, вдохновленном прогнозами власти о «построении коммунизма к 1980 году».

По общему признанию, модель коммунистического общества не была претворена в жизнь. Однако благодаря исследованию мы имеем возможность увидеть: в сознании целой группы людей в определенное время в определенном месте этот призрак ожидания (почти) совпал с действительностью. Возможно, поэтому при анализе конструкта БАМовской действительности, который возник в воспоминаниях бывших строителей, нарративы выстроились в схему, близкую к модели идеального коммунизма.

Материал биографических интервью позволяет воспользоваться этой моделью как аналитической схемой и на основе данных составляющих рассмотреть воспоминания бывших БАМовцев о годах строительства железной дороги. Начать стоит с поиска на карте того места, к которому по сей день тянутся звенящие нити памяти о счастливо прожитом.

География БАМа.

Известный публицист и культуролог М. Берг выделяет такие географические особенности утопии, как крайняя удаленность, «можно даже сказать, бесконечная удаленность», и территориальная отчетливость, неприкосновенность границ[316]. Вторая географическая особенность утопии — замкнутость, обособленность, которая начинает функционировать как грань между старым и новым и одновременно как структурное начало другого, Иного места с иными фундаментальными основаниями[317].

В переводе с древнегреческого «утопия» означает «место, которого нет». Изначально БАМ существовал как набор абстрактных локально-пространственных характеристик. Карта БАМа накладывалась вторым слоем на уже существующую карту Восточной Сибири и Дальнего Востока. Объекты на карте первого слоя служили одновременно приблизительными ориентирами БАМовского пространства и конечными пунктами инфраструктуры и цивилизации. Всего за десять лет активного строительства второй слой карты отчетливо проявил новый географический рисунок, а регион приобрел второе название — БАМовский.

В силу известных причин на БАМ было трудно добраться на обычном транспорте. Железную дорогу, так же как и автомобильные трассы, вновь прибывающим БАМовцам только предстояло построить. В том месте, где кончалась железная дорога, пересаживались на автобусы. В том месте, где заканчивалось шоссе, пересаживались на вертолеты. Точный маршрут и пункты пересадок, как правило, впервые узнавали, проехав к месту назначения.

Изначально БАМ не имел адресов. Письма с Большой земли посылались на номера бригад, без указания привычных почтовых координат: этих координат еще не существовало. Поселки и города БАМа, вся инфраструктура начали создаваться параллельно с железной дорогой. Для страны сообщество БАМовцев существовало почти виртуально. В стране о БАМе говорили: «там, где кипит жизнь», «там, где строится дорога века». В песне пелось: «Я там, где ребята толковые, / Я там, где плакаты „Вперед“». Что именно происходило «там»? У обычного советского человека существовало несколько возможностей узнать об этом. СМИ регулярно сообщали о событиях на стройке. При этом официальный дискурс последовательно конструировал героизм строителей, преодолевающих ежедневные трудности и ценою огромных усилий помогающих стране построить важнейший участок железной дороги. Согласно воспоминаниям бывших БАМовцев, они действительно чувствовали подчеркнутое внимание к себе со стороны власти, особенно в начале строительства. Самые первые отряды отправляли на стройку «с большой помпой»:

Нас привезли в Москву, поселили в гостиницу — вообще! Потом на автобусы посадили — «Икарусов» двенадцать было — и по всей Москве провезли. Светофоры все нас пропустили. Мы колонной ехали, с сопровождением. В мавзолей очередь была <…> провели нас без очереди. <…> Потом на станции митинг был, и пока мы ехали, на каждой станции митинг, угощенье (М. 1955 г.р. 12 лет на БАМе).

Вместе с тем в стране было известно, что на БАМе платили сравнительно высокие зарплаты, в магазины БАМовских поселков и городов частенько завозили дефицит. Друзья и родственники, приезжая в гости с БАМа, привозили импортные товары в подарок и непривычно легко обращались с деньгами. Рассказывали, что на БАМе хорошая рыбалка, охота, а вместо привычного такси случается использовать вертолет. Уже этих двух дискурсов достаточно, чтобы в представлении позднесоветского обывателя БАМ оформился в некоего «Другого» позднего советского общества. Без сомнения, это влияло и на самовосприятие БАМовцев тогда, и на их память о БАМе, с которой мы имеем дело сейчас.

Особенности топографии стройки изначально поместили БАМ вне стандартной системы географических координат. Непохожесть БАМа на всю остальную советскую страну обводит границей территорию, на которой происходит стройка. Воспоминания в интервью воспроизводят способ репрезентации БАМа как особенного места. Несравненны богатства тайги: реки с кристально чистой водой кишат рыбой. Таежная природа наделяется целебными и даже чудодейственными свойствами: среди прочего рассказывается о необыкновенных исцелениях у источников или при помощи таежных трав.

Пребывание на БАМе выделяется в особый этап жизни, тесно связанный с историей страны и вместе с тем уникальный и позитивно вспоминаемый, в том числе в силу территориальной удаленности и относительной оторванности БАМовского сообщества от жизни обычных советских граждан. В интервью эта дистанцированность выражается в противопоставлениях: «БАМ — Большая земля», «БАМ — Союз». Локализация — настолько яркая и значимая характеристика БАМа, что идея счастья, связанная с опытом пребывания там, — временная по сути — переводится в пространственную категорию.

Сообщества БАМа.

Практически все социальные утопии предлагают тот или иной вариант изменения существующей социальной иерархии. Модель идеального коммунизма подразумевает отсутствие деления на социальные классы и упразднение государства.

Рассказы о том, как было принято решение ехать на БАМ, имеют важный социальный аспект. Во-первых, среди мотивов называется желание уехать от закостенелости и предопределенности социальной структуры советского общества эпохи застоя:

На работе все было понятно: стал инженером, жди, когда уйдет старший инженер. Что-то особенное должно было произойти, чтобы в обход кого-то тебя повысили (Ж. 1957 г.р. 18 лет на БАМе).

Культурная жизнь и возможности проведения досуга в большом городе тоже устраивали не всех:

Даже агитации не надо было, потому что на самом деле, там, завод, там, вечерние какие-то пропивки, какие-то кафешки и бары, которых вечно не хватало, куда, там, чтобы попасть, надо было или кому-то червонец дать, или в очередь какую-то биться… Иногда нужно было весь вечер вот так вот по городу проходить и никуда не попасть. То есть для молодежи свободы интересов не было совершенно. Поэтому, конечно, для нас вот этот призыв, для нашего поколения, мне кажется, — это такой большой шаг в большую жизнь, в интересную и очень романтическую (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Идеологическая подоплека проекта строительства «главной железной дороги страны» требовала от желающих поехать прохождения определенных фильтров и соблюдения ряда условностей. В частности, на БАМ отбирали людей, имеющих рабочие специальности либо желающих их приобрести. Наличие высшего образования не приветствовалось; среди информантов встречались такие, которые скрывали наличие у них диплома о высшем образовании. Для БАМа изначально формировалась по возможности однородная социальная среда из представителей рабочего класса или из тех, кто имел желание в нее влиться.

Прежде чем получить «путевку» на БАМ, практически все добровольцы проходили стажировку, в ходе которой проверялись их здоровье и физическая подготовка, а также проводилась агитационно-пропагандистская, или «разъяснительная», работа. Целью этой работы было выяснение мотивов поездки на БАМ, индивидуальных целей и задач, проверка идеологической лояльности. Таким образом, будущих строителей-БАМовцев как бы готовили к переходу в «другой» мир, к началу «другой» жизни. В действительности для многих эта поездка означала разрыв с привычным социумом, переход в другое измерение, где иначе существуют статусы, а точнее сказать, где их изначально не существует. Заслуги и достижения, провинности и проступки в подавляющем большинстве случаев обнулялись по прибытии на БАМ. В социальной жизни каждый БАМовец получал новую отправную точку в биографии. Благополучные, социально состоявшиеся молодые люди и представители маргинальных слоев позднего советского общества попадали в единый котел, по замыслу довольно сильно приближенный к утопическому коммунистическому обществу и довольно сильно отличавшийся от обычной позднесоветской повседневности.

Основой социальных и трудовых отношений на БАМе, согласно воспоминаниям, были отношения дружеско-приятельские. Сообщества БАМовских поселков предстают в интервью как сплоченные сообщества единомышленников, в которых все делается коллективно: «Вот если свадьба, значит, гуляют все вместе, нету такого, знаете, как вот пригласили того-то. Гуляют все. Концерт — гуляют все, работают все и гуляют все» (М. 1949 г.р. 10 лет на БАМе). Отношения с начальством также ближе к приятельским, нежели к привычным отношениям подчинения: «Там я просто мог начальнику сказать на „ты“, если что-то не нравилось, что-то не устраивало. Это было в порядке вещей» (М. 1953 г.р. 12 лет на БАМе). Руководящие работники в воспоминаниях характеризуются не только как профессионалы, но и как члены большого коллектива, обладающие теми или иными человеческими качествами: «очень грамотный, очень человечный»; «…у нас был прекрасный начальник поезда, который с чувством юмора, который грамотнейший вообще до мозга костей строитель» (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Повседневность БАМа в воспоминаниях предстает насыщенной и интересной за счет богатой культурной жизни:

У нас был очень хороший ансамбль «Сокровища». Прекрасные солистки: Галя Матвеева. Володя Бондаренко — отличный гитарист. И такие были танцы. Такие все эти были интересные концерты, выступления. Все, этим все горели (Ж. 1957 г.р. 18 лет на БАМе).

Согласно воспоминаниям бывших строителей, их свободное время было занято спортом, самодеятельностью, охотой, рыбалкой. Жизнь на БАМе, как им кажется, подала исключительно положительный пример их детям:

Они же видели, как у нас горели глаза, как мы дружили, как мы всё это пели. Они же у нас выросли в спортзале. Какие у нас были идейные разговоры (Ж. 1957 г.р. 18 лет на БАМе).

Особый поворот на БАМе приобретали личные и семейные истории. Некоторые приезжали семьями, однако преимущественно это была молодежная комсомольская среда, взаимоотношения между полами в которой строились по особым правилам.

Все ребята, конечно, приехали якобы туда холостые. Никто в штамп же не заглядывал. Соответственно, начались такие ухаживания, потом все эти танцы… (Ж. 1954 г.р. 8 лет на БАМе).

БАМовская жизнь «с нуля», жизнь «по-новому» часто предполагала, в том числе, и приобретение или смену брачного партнера.

С особым удовольствием рассказывается о работе, которая, как правило, представляла собой тяжелый физический труд в суровых климатических условиях:

Это когда уже научились, вы знаете, было просто наслаждение смотреть, как ребята работали. Рельсы укладывают — как часы: все движения точные, слаженные. Тут подают, тут укладывают, тут следующие… (Ж. 1957 г.р. 18 лет на БАМе).

Трудности вспоминаются как полезные испытания, воспитывающие характер, либо как незначительные помехи интересной, насыщенной и, что немаловажно, необычной жизни:

Совершенно все азартные, до работы все злые, интересные. Я, допустим, работала в научно-исследовательском институте здесь, в конструкторском бюро. То есть как бы вот резинка, карандаш и кульман, и вдруг, понимаете, приезжаю: фуфайка, каска, там, лопата, сапоги сорок пятого размера, но такой кайф, это же такая экзотика, ну что вы. На самом деле, когда все это было в новинку, все это было интересно, азартно. Работы совершенно не боялись, потому что как бы работали вот все бок о бок, и люди совершенно разных профессий, совершенно разных, там, и интеллектуальных способностей… И при всем при этом, я говорю, были вообще очень уникальные люди, и поэты, и вообще… (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

<…>

Мы делали подконтактную сеть. Представляете, яму вручную четыре с половиной метра… Я там со своим метр шестьдесят, вот такая вот худющая, значит, с этим ломом, только искры летят. А потом придешь, руки вот так трясутся, а в спортзал все равно бежишь… (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Многие БАМовские праздники были связаны с трудовыми достижениями — например, с датами завершения укладки участков железной дороги, окончания строительства тоннеля, стыковки двух участков дороги и т. д. Они оставили яркие воспоминания:

Это когда мы пришли в длинных платьях, накрытые столы, концерты, все прочее. И бригада Бондаря в валенках — только уложили они там это очередное звено, пришли, плясали в ватниках и валенках, а мы в длинных платьях. Это было праздничное такое событие, все это красиво было: и столы были, концерт был подготовлен, и там вот, как на месте стыковки, большой такой транспарант, празднично, все люди — весь поселок собрался — встречают как героев, как победителей… (Ж. 1957 г.р. 18 лет на БАМе).

Помимо необычного трудового опыта приехавшие на БАМ получили доступ к необычному быту и досугу, а для молодежи периода брежневского застоя это было крайне важно. Жители крупных городов, селившиеся в частных домах, начинали ежегодно сажать огороды и заводили домашний скот. Снабжение БАМа товарами широкого потребления было не всегда равномерным, но в годы активного строительства — вполне изобильным. В поселковых магазинах можно было приобрести дефицитные по тем временам товары: зимние сапоги, ковры, японские зонтики, коньяк и т. п. Перебои с продуктами случались, но в целом во второй половине 1970-х — первой половине 1980-х серьезных проблем не возникало. Зарплаты рабочих были несколько выше, чем средние зарплаты на Большой земле. Поездки в отпуск за границу и на море — в порядке вещей:

И мы ехали за границу, мы по югам ездили, круизы были, по отпускам уезжали, мы все время людьми чувствовали. Нормальные были деньги. Мы действительно были нормально обеспечены и родителям помогали (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Для жителей городов, приехавших на БАМ, экзотическими формами досуга становились также охота, и рыбалка, и собирание грибов и ягод в тайге: это было неотъемлемой частью повседневности практически всех БАМовцев.

Елена Травина описывает в своей статье разные источники, в которых позднесоветский человек искал «другой мир»: журналы, турпоездки, кинофильмы[318]. В случае БАМа ищущая субъектность человека позднесоветского общества падала на плодотворную почву созидания «другой» социальной реальности.

Экономика БАМа.

Ранней коммунистической литературе была свойственна проповедь всеобщего аскетизма и уравнительности[319]. Позднее Ф. Энгельс вывел такие константы коммунистической модели общественного устройства, как общественная собственность на средства производства и уничтожение частной собственности[320]. Согласно модели идеального коммунизма, деньги по мере развития коммунистических отношений должны были исчезнуть.

С собственностью на БАМе, особенно в первое время, дело обстояло просто: ее на БАМе изначально не существовало. Собственность, как и весь остальной БАМовский мир, создавалась руками строителей. Первые отряды доставляли на вертолетах прямо в тайгу. Одновременно с ними привозили самое необходимое: палатки, продукты питания, рассчитанные на определенный срок, элементарные инструменты (молоток, пила, топор). Параллельно с железной дорогой создавались поселки и соответствующая инфраструктура. Постепенно вырубались просеки, строились дороги, детские сады, больницы, спортзалы, школы, вокзалы и проч. Строители сами придумывали название ими же построенному поселку, сами выбирали место для кладбища, уезжали в отпуск и возвращались по железной дороге, проложенной собственными руками. Это сотворение собственного мира — очень важный аспект памяти о БАМе. Именно поэтому рассуждать о собственности на БАМе в привычных категориях нельзя. Она имеет особое, символическое значение. Помимо квартир и домов, которые со временем получали жители БАМовских поселков и городов, нарративная память стремится включить в тот же ряд и железную дорогу, «которую построили мы», и «нашу школу», и «наш спортзал», и «нашу больницу», и все больше приближает собственность БАМа к коллективной собственности. И еще одна деталь вводит собственность, приобретенную на БАМе, в разряд символической: современная рыночная цена ее чрезвычайно низка. Покидая БАМ, бывшие строители практически не могли воспользоваться экономической составляющей, заработанной за годы строительства.

Распространено представление о том, что на БАМ ехали на заработки. Интервью отчасти подтверждают справедливость этого мотива: например, литовские рабочие имели возможность заключать трудовые договоры с республиканскими комсомольскими отделениями, согласно которым через несколько лет работы на БАМе в качестве вознаграждения им предоставлялись квартиры в их родных городах. Из интервью с бывшими российскими БАМовцами следует, что вопросы оплаты труда, вознаграждений и поощрений были продуманы так же плохо, как и многие другие аспекты строительства. Единственное исключение представляют собой государственные целевые вклады: ежемесячно отчисляя на них деньги, человек мог спустя определенный срок приобрести автомобиль.

Когда мы работали — семьдесят пятый, семьдесят шестой год, — машину получить в Союзе было сложно. У нас (на БАМе. — Е.Б.) открывались лицевые счета на машину, на которые ты мог с зарплаты положить определенную сумму денег. <…> Когда у тебя набиралась сумма на машину <…> ты мог в банке либо эту сумму полностью получить, либо дать заявку и получить машину, поскольку ты строитель БАМа (М. 1955 г.р. 9 лет на БАМе).

Для позднесоветского общества эта возможность действительно была весьма заманчива. На БАМ ехали в том числе и исключительно с целью заработать на машину. Однако далеко не все в результате этой возможностью воспользовались: кому-то просто не хватало зарплаты, чтобы своевременно вносить деньги на счет; кто-то, накопив некоторую сумму, тратил ее на что-то другое: отпуск, мебель, поездки в город.

Я вот, по-моему, на два или на три года записался. Выплатил, по-моему, где-то раза три только или четыре. <…> А потом поехали мы в Целиноград учиться на крановщиков. Ну а с чем ехать? Я вот этот счет весь закрыл. А до этого тут девчонки приезжали с Иркутска, с университета. Они там на журналистов учились. И вот мы, когда ехали в Целиноград, к ним заехали. Ну и погуляли так. На такси покатались. И деньги кончились (М. 1955 г.р. 9 лет на БАМе).

Деньги вообще имели на БАМе специфическое значение. Зарплаты были разные; в среднем — выше среднесоветских, однако в зависимости от специальности, сезона, участка строительства они могли различаться в несколько раз. Распространенной практикой хранения денег были целевые вклады. На самом же БАМе с деньгами обращались довольно необычным способом. Так, согласно воспоминаниям, деньги не прятали даже в тумбочку: они могли лежать на тумбочке или на подоконнике рядом с кроватью в комнате общежития, где проживало четыре-пять человек. Досуг в БАМовских поселках в основном не требовал денежных затрат, а зачастую, напротив, приносил прибыль в виде натуральных продуктов: рыбы, дичи, ягод, грибов. Питались многие централизованно — в столовой. Редкие расходы на дорогую одежду случались, как правило, во время отпускных поездок. Быт БАМовцев был крайне прост. Так что тратить деньги на БАМе особенно и не приходилось. Однако, по признанию бывших строителей, размер зарплаты все же имел значение.

…Деньги там тратить было некуда, даже если бы мы их получили и начали получать. И поэтому особенно стоимость, заработок, который предполагалось получать, нас не интересовал. Но деньги являлись не то что стимулом, а определенной оценкой, потому что если в школе это оценка «единица» или «пять», то здесь — деньги, заработанные бригадой, значит, определенный объем работы был выполнен: больше — значит, мы выполнили больше, меньше — значит, мы выполнили меньше (М. 1956 г.р. 10 лет на БАМе).

Деньги, таким образом, становились и определенным элементом комсомольского соревнования, мерой рабочего престижа и сплоченности трудового коллектива. Нередко практиковался натуральный обмен: услуга в обмен на пойманную рыбу, бензин — в обмен на ведро грибов и проч. Товары в магазине могли отпускаться «в долг». Тесные межличностные отношения в небольших поселках, где все друг друга знают, делали такую практику возможной. Когда в начале 1990-х начались перебои с выплатами, в магазинах отпускали продукты «под зарплату»:

Это девяностый год, у нас были такие случаи, у нас вообще наличных денег как таковых не было. Давали под запись в магазинах, под твою зарплату, приходишь, подговариваешься, долг оставляешь, муки мешок, там, ящик консервов (Ж. 1954 г.р., 16 лет на БАМе).

В отличие от литовских рабочих рабочие из России если и получали жилье, то в БАМовских же поселках и городах. Как уже было сказано, со временем рыночная цена этого жилья стала несравнимо ниже цен на жилье в городах, из которых строители уезжали на БАМ, — в Москве, Санкт-Петербурге, Саратове, Екатеринбурге и т. д. Практически никто из информантов не смог скопить сколько-нибудь значимого финансового капитала за время работы на БАМе. Многие сбережения уничтожил кризис 1991 года. Таким образом, материальное обогащение как результат многолетней работы на БАМе — скорее миф, который необходимо развенчать хотя бы для того, чтобы понять сложность мотивов многолетнего пребывания на БАМе и основания позитивных воспоминаний о нем сегодня.

Люди БАМа.

Любая утопия зиждется на программе преодоления антропологических констант. Советский проект имел целью воспитание особого советского человека. Своеобразным антропологическим проектом на БАМе стало воспитание так называемого «БАМовского характера». В интервью это представлено сложным конструктом, который, в числе прочих оснований, консолидирует виртуальную группу бывших БАМовцев. В основании «БАМовского характера» лежит общий опыт выживания в суровых таежных условиях, тяжелый физический труд, идея сотворения собственного мира. Можно также выделить некоторые личностные характеристики, позволившие пройти через фильтры отбора: энтузиазм, романтизм, способность к самопожертвованию, патриотизм и проч. Согласно интервью, истинные БАМовцы, БАМовцы, обладающие «БАМовским характером», ехали на стройку не для того, чтобы заработать; они преследовали более благородные цели: помочь Родине, проверить себя. Это напоминает штампы, однако кажется очень убедительным и в интервью, и — что важно — в письмах, которые писались не для власти и не для начальства, а для родных и близких. В интервью с разными людьми неоднократно возникала одна и та же категория — «школа БАМа», понимаемая именно как некий трудный и полезный жизненный опыт:

Знаете, вот эти все сложности, трудности сейчас вспоминаются <…> с удовольствием и с такой вот благодарностью, что ли, что мы прошли все это и построили (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Самый сложный вопрос, на который можно лишь попытаться ответить: почему людям, приехавшим на БАМ, удалось создать такую социальную реальность, о которой они вспоминают столь ярко и позитивно? Пожалуй, можно выделить ряд объективных причин: удаленность государства, относительная свобода в выражении мыслей и чувств, героизация строителей в СМИ, множественные фильтры на пути к БАМу, которые способствовали формированию особой, однородной социальной среды. Есть и еще один момент, который позволил БАМу состояться в качестве беспрецедентной добровольной стройки и столь позитивно вспоминаемого ныне мероприятия: особая субъектность позднего социализма, сформировавшаяся, судя по всему, к середине 1970-х годов. По крайней мере, можно выделить «общие места», которые пытались воспитать в советском человеке посредством идеологии: способность довольствоваться малым в быту и повседневной жизни, восприятие работы как ценности, стремление к преодолению трудностей, воспитанию характера. В целом воспитание «БАМовского характера» — не что иное, как гипертрофированное воспитание советского человека, своеобразное испытание на «советскость». Интервью демонстрируют, что эти «советские» черты поведения и личностных установок имманентны, причем это не только обнаруживается в рамках воспоминаний о былом, но и служит фреймом для понимания и оценки современных процессов и событий.

Выводы

Попытка понять БАМ, анализируя способы проживания его пространства[321], представленные в интервью, обнаруживает один интересный момент: нарративные воспоминания о БАМе вполне гомогенны. Прежде чем сделать из этого наблюдения какой-то вывод, позволю себе в качестве иллюстрации привести аналогию совсем ненаучную. Вот как интерпретируется ситуация, когда один и тот же сон снится сразу двум людям: «Такая ситуация встречается, если оба сновидца связаны похожим образом мышления, отношениями и взглядами на жизнь. В принципе каждый образ есть обобщенная метафора жизни». Без сомнения, необходима была схожесть изначальных установок, схожесть мотивов и ожиданий от участия в строительстве БАМа для того, чтобы породить впоследствии воспоминания столь однородные и по содержанию, и по эмоциональности. Способ проживания БАМа, так же как и сами БАМовцы, — продукт позднесоветского общества, слепок позднесоветской субъектности. Вероятно, поэтому и конструкт памяти о БАМе возникает как утопический идеальный коммунизм, а якорями выстраивания нарратива памяти служат наиболее популярные тезисы коммунистического учения.

БАМ в годы строительства был создан как «музей будущего»[322], которое ждали везде, но которое наступило только на БАМе. В памяти бывших строителей этот музей сохраняется в первозданном виде по сей день. «Музей будущего» превращается в археологический музей, где, как отмечают О. Соснина и Н. Ссорин-Чайков, прошлое описывается языком соцреализма[323]. В определенном смысле БАМ оказался более советским и более социалистическим, чем вся остальная страна СССР. На БАМе ничего не нужно было «разрушать до основания», зато нужно было «строить новый мир». Изначально на БАМе не было собственности. Специфика поселений и уклада жизни порождала особые практики обращения с деньгами. Искусственно созданная социальная среда изначально была уравнена по многим параметрам: по возрасту, характеру занятости, лояльности к официальной политике и идеологии, причастности к комсомольской организации. Необходимость выполнения тяжелой физической работы стимулировала коллективизм в труде. Сравнительно малочисленные поселения актуализировали межличностные режимы общения, а вкупе с климатическими условиями делали совершенно естественными коллективные формы досуга: спортивные игры, праздники «всем поселком», вылазки на природу сообща и вечерние посиделки.

В результате воспоминания выкристаллизовывают конструкт опыта проживания БАМа, позитивно окрашенный и складывающийся в некую формулу, которую можно было бы назвать «БАМовским счастьем». Это счастье становится коллективным для групп людей, которые попали в иную повседневность, территориально отделенную от «большого» советского общества многими тысячами километров. Согласно воспоминаниям, диапазон материальных возможностей на БАМе шире, чем у обычных советских людей. Досуг интереснее и насыщеннее. Высокое начальство далеко, и поэтому ощущается больше свободы в мыслях и действиях. Новая точка отсчета в биографии дает шанс проявить себя и самореализоваться по-новому. Предельно ясно сформулированная миссия — создать новый мир, — словно глоток свежего воздуха, окрыляет и наполняет силами. Работа дает моральное удовлетворение. Уверенность строителей в создании важнейшего для страны объекта подкрепляется высокими заработками и прославлением БАМовцев в СМИ. Физическая работа на свежем воздухе приносит едва ли не физиологическое удовольствие. В результате бывшим БАМовцам в своих воспоминаниях почти удается воспроизвести законченную утопическую картину коммунизма, добавив последнюю недостающую составляющую: всеобщее счастье.

Т. Адорно писал, что «проработка прошлого» осуществляется на уровне субъекта. Только таким образом прошлое может обрести завершенные нормы. В противном случае мы наследуем не прошлое, а вытесненный за пределы сознания горизонт, вновь и вновь возвращающий нам то, чего мы не смогли проработать[324].

В отличие от «шестидесятников» и «пятидесятников» поколение 1970-х, которое часто называют «потерянным», не прозвучало полноценно ни в советском, ни в постсоветском контекстах. Быстрые системные изменения постсоветского общества заставили представителей последнего советского поколения переоценить свой опыт, свои биографии и статусы. Без сомнения, этот процесс оказался болезненным, тем более что и опыт, и статусы в очень большом количестве случаев в цене потеряли. В отсутствие каких-либо формальных запретов на рассуждения о советском прошлом целое поколение предпочло «замолчать» о своем жизненном опыте. Исследование подтверждает: нарративная память о БАМе практически полностью замкнута в пределах сообщества бывших строителей БАМа. Эта память — во многом позитивная, ностальгическая и идеализированная — бережно охраняется от негативных оценок и критики, в определенном смысле сакрализуется как нечто ценное и уязвимое. Воспоминания бывших БАМовцев, без сомнения, находятся по сей день под определенным влиянием позднесоветского агитационно-пропагандистского дискурса, о чем свидетельствует риторика интервью. Многолетнее замыкание памяти внутри сообщества БАМовцев привело к тому, что эта память не переработана, не реализована, как бы законсервирована и, вероятно, поэтому поразительно жива и свежа.

Столь же живо и свежо то, что сформировалось в результате большевистского проекта, — субъектность, интериоризовавшая социалистические ценности. Участники стройки не смогли переработать память о БАМе в первую очередь потому, что не захотели. Может быть, предпочли сохранить неприкосновенными романтические воспоминания молодости. Или, может быть, ранний постсоветский дискурс оказался слишком критичным и закрытым по отношению к любым воспоминаниям о советском.

Так или иначе, сегодняшнему дискурсу сложно воспринять память о БАМе в том, не переработанном виде иначе, чем в формате редуцированного поп-арта. В том состоянии, в котором память о БАМе существует сейчас, она вряд ли может рассчитывать на что-то другое. Удастся ли когда-либо преодолеть этот разрыв, или опыт советской повседневности — временами радостной, созидательной и счастливой — обречен остаться непонятной и почти сказочной реальностью для всех, кто не жил в советской стране?

ЛИТЕРАТУРА

Адорно Т. Что значит «проработка прошлого» // Неприкосновенный запас. 2005. № 2/3 (40/41).

Берг М. Без оправдания. Коммунистическая утопия: жизнь после смерти. Доклад на конгрессе в Берлине. «„The Post-Communist Condition“. Искусство и культура после распада Восточного блока». 2004. http://www.mberg.net/kmu/?2.

Воронина Т. Память о БАМе. Тематические доминанты в биографических интервью с бывшими строителями // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64).

Калинин И. Перестройка памяти // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64).

Соснина О., Ссорин-Чайков Н. Постсоциализм как хронотоп: постсоветская публика на выставке «Дары вождям» // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64).

Травина Е. Ностальгия по настоящему // Нева. 2009. № 11.

Филиппов А. Ф. Гетеротопология родных просторов // Отечественные записки. 2002. № 6.

Фирсов Б. М. Разномыслие в СССР. 1940–1960- годы. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге: Европейский дом, 2008.

Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. № 2/3 (40/41).

Чуйкина С. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920–1930-е годы). СПб: ЕУСПб, 2006.

Энгельс Ф. Принципы коммунизма // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. М.: Гос. изд-во политической литературы, 1985. Т. 3.

Эткинд А. Время сравнивать камни. Постреволюционная культура политической скорби в современной России // Ab imperio. 2004. № 2.

Юрчак А. Поздний социализм и последнее советское поколение // Неприкосновенный запас. 2007. № 2 (52). http://magazines.russ.ru/nz/2007/2/ur7.html.

McKinney К. «Breaking the Conspiracy of Silence»: Testimony, Traumatic Memory, and Psychotherapy with Survivors of Political Violence / Ethos. Vol. 35. № 3. Sep., 2007.

Walke A. J?dische Partisaninnen. Der verschwiegene Widerstand in der Sowjetunion. Berlin: Dietz, 2007.

______________________

______________

Елена А. Богданова[325]