Научное понятие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Научное понятие

 Строить научную теорию на предшествующем опыте вовсе не означает следовать в русле проложенного направления. Без анализа предшествующего опыта нельзя начинать строительства нового. Но опыт бывает и позитивный, и негативный; в последнем случае критический анализ устаревшего знания является не менее надежной опорой для строительства нового, чем устоявшиеся теории. Порой крутой поворот быстрее приводит к цели, в особенности, если дорога проложена не в том направлении.

В предыдущем изложении мы проанализировали эволюцию социального представления о народных инструментах и определили основные положения теории народности музыкального инструментария. Неудовлетворенность существующими определениями, трактующими народные инструменты с эмпирических позиций, вскрывающих лишь внешние признаки и не затрагивающих сущность явления, заставила нас в весьма пространной форме провести критический анализ сложившегося представления и попытаться выделить внутреннее содержание понятия “народный музыкальный инструмент”, его первооснову, инициум и из этого зерна вырастить универсальную научную категорию. Общий путь этого процесса, логическая цепочка теоретического анализа представляется нам следующей:

— диалектика содержания понятия “народный инструмент” строится на нерасторжимом единстве двух противоположностей — типического и специфического, типического для определенной социальной общности и специфического в ней как разности со всеобщим;

— типическим инструментарий становится в результате возрастания его социальной значимости, как ответ на культурные потребности общества; специфическим инструментарий становится в результате деятельности этого общества, как отражение его миросозерцания, мироощущения;

— отсюда выстраивается формула народности музыкального инструментария, являющаяся слагаемым двух компонентов: социальной значимости инструмента и его этнического своеобразия. В соответствии с этим научное понятие “народный инструмент” должно включать социально значимые музыкальные орудия, в тот или иной период истории сыгравшие важную роль в развитии культуры определенной социальной общности и одновременно воплотившие в себе особенности миросозерцания, мироощущения этой общности.

Предвосхищая возможную критику положения о социальной значимости, допускающего множественность оценок (“расплывчатого” — по выражению М. Имханицкого), мы показали критерий, снимающий эту проблему: в данном случае это практика социального функционирования, то есть анализ социальных функций музыкального инструмента.

Другой аргумент для возможной критики — неполное соответствие данных положений традиционному общественному представлению о народных инструментах как о музыкальных орудиях, культивируемых в народе, снимается демонстрацией разницы между научным понятием и социальным представлением на уровне обыденного сознания или чувственного познания. Г. Гегель показал эту разницу в своей “Науке логики”, отметив, что философский способ познания “превращает представления в мысли, но, разумеется, следует к этому прибавить, что (он) затем превращает голую мысль в понятие”.[156]

Представления основываются на чувственном познании действительности. Мы видим, что большинство народных инструментов распространены в массах, они преимущественно просты в изготовлении и освоении, зачастую создаются самим народом и т. д., то есть мы наблюдаем их внешние признаки и на них строим свои представления, создающие обобщенные, усредненные, абстрактные образы, которые затем рассудок, по выражению Г. Гегеля, объявляет “пустыми и бессодержательными, голыми схемами и тенями” (там же, стр. 346).

Научное мышление, в отличие от чувственного представления, позволяет проникнуть в сущность явления и отразить его в форме понятия. Таким образом, научное понятие, стремящееся к истине, в отличие от социального представления, допускающего в том числе и общественные заблуждения,[155] должно нести в себе сущность предмета или явления и быть сформулировано в качестве категории.

Здесь думающий читатель может обнаружить, казалось бы, неразрешимое противоречие между последними умозаключениями и некоторыми важными положениями, декларированными нами ранее. Так, в конце первой главы нашего исследования мы с помощью логических операций доказывали, что народность инструментария — это продукт общественного представления, результат отражения в сознании людей определенных музыкальных инструментов, их оценки и присвоения им социального статуса “народных”. Поэтому в рамках элементарной логики, формируя или раскрывая понятие “народный инструмент”, мы должны апеллировать прежде всего к общественному представлению и в нем искать точки опоры для научного понятия. Но тут же мы отрицаем тождество научного понятия и социального представления, тем самым, казалось бы, вступая в противоречие с предыдущим высказыванием.

На самом деле здесь нет никакого противоречия. Научное понятие соотносится с реальной действительностью так же, как и общественное представление. И то, и другое является отражением (рефлексией) этой действительности, равно как они находятся и между собой в диалектическом взаимодействии и взаимообусловленности. Но используя различные методы познания, они, естественно, могут и даже должны прийти к нетождественным результатам. При этом научное понятие по отношению к общественному представлению должно обладать приоритетом, так как при его определении используются более высокие методы познания.

Только научная трактовка сущности народного инструментария и ее проявлений в социальной среде позволяет определять закономерности эволюции вида, давать объективную оценку новым процессам и прогнозировать тенденции развития этого самобытного явления народной культуры.

Общие рассуждения — опасная вещь, ошибки в них подстерегают ученого на каждом шагу, стоит только пренебречь отдельными деталями или упустить из виду существенные обстоятельства. Казалось бы, настроишься на нужную волну и обозримый круг типичных явлений естественным образом укладывается в проложенное русло рассуждений. Вот уже и закономерность обнаружена — пора делать обобщения, выводы и восклицать: “Эврика!”. Но останавливает афоризм одного из героев аббата Галиани в интерпретации Мариэтты Шагинян: “Главная ошибка, совершаемая человеком, всегда одна и та же — преждевременное обобщение”. Заглянешь поглубже в мир микроявлений и обнаруживаешь, что не все так просто. Тут же на помощь приходит спасительная соломинка: “Нет правил без исключений”. Но логика неумолима — нет смысла держаться за хрупкую соломинку в серьезном научном деле, если даже единичные частные явления одного порядка не подчиняются свойствам общей закономерности. В этом случае лучше сразу перестраиваться на иную волну рассуждений и прокладывать новое русло в поисках истины.

Общетеоретическое понятие народности инструментария, изложенное нами выше, не представит для науки и общества никакой ценности, если не будет отражать сущности конкретных музыкальных орудий, диалектику их действительного движения в общественной жизни как в макро-, так и в микросоциальной среде. Поэтому теперь, когда мы в целом определили основные сущностные элементы феномена и сформулировали общее понятие, необходимо посмотреть, как оно работает на практике, насколько жизненны, практически значимы наши теоретические разработки и насколько они отражают реальный опыт функционирования конкретных музыкальных инструментов.

Менее всего проблем в этом смысле возникает с инструментами, являющимися постоянными участниками современных народных оркестров: домрами, балалайками, баянами и другими разновидностями гармоник, гуслями, духовыми инструментами и традиционными ударными. Все они, безусловно, соответствуют критерию народности с позиции разработанных нами теоретических положений, как инструменты высокохудожественные, социально значимые и этнически своеобразные. Сложнее обстоит дело с музыкальными инструментами более редкими, менее популярными, не имеющими столь высокого социального статуса.

Здесь мы вновь должны вернуться к дифференцированному анализу инструментария и отметить, что действительно все народные инструменты имеют различный социальный статус и в разной степени этнически своеобразны, а потому к каждому из них требуется особый подход и специальный анализ.

С позиции разработанной нами концепции проанализируем, к примеру, редкие народные музыкальные инструменты. Обратим внимание на то, что редкими они являются по разным причинам. Эти инструменты можно подразделить на три подгруппы:

1) инструменты, исторически вышедшие из употребления и оставшиеся в музыкальной практике лишь в единичных экземплярах в качестве раритетных (гудок, волынка и др.);

2) орудия труда и быта, выполняющие, помимо основной, также и музыкальные функции, но вследствие своих ограниченных художественных возможностей используемые лишь эпизодически (пила, коса, манок и др.);

3) инструменты, принадлежащие малым народностям или иным немногочисленным этническим или социальным группам.

Музыкальные инструменты первой подгруппы исторически сохраняют за собой статус народных, приобретенный в прошлые века. С позиции современного взгляда на народность инструментария, такие инструменты, как гудок, волынка и некоторые другие, ставшие жертвами десоциализации, но, тем не менее, в свое время сыгравшие важную роль в развитии национальной культуры, о чем мы можем судить по сохранившимся историческим источникам, неизменно сохраняют статус народных если не в памяти потомков, то, несомненно, в письменных и иных памятниках истории культуры, а также в научном знании.

Достаточно просто объясняется и редкость музыкальных инструментов последней подгруппы. Малочисленные этнические образования, к примеру, ханты и манси, компактно проживающие в своем национальном округе на территории Тюменской области, численность которых исчисляется даже не десятками тысяч, а лишь тысячами человек,[158] естественно, не могут иметь многочисленных музыкальных орудий. Тем не менее, отмечаемая исследователями исключительная музыкальность этих народностей позволяет им до сих пор сохранять, хотя и в раритетном варианте, различные, для них, безусловно, социально значимые и национально своеобразные музыкальные инструменты.

При анализе чисто национальных музыкальных орудий малых этнических образований и сопоставлении их с тотальными народными инструментами возникает другая, более сложная проблема: соотношение понятий “народный” и “национальный” инструмент. Часто этими терминами пользуются как синонимами, однако, на наш взгляд, это возможно далеко не во всех случаях.

В памяти возникает весьма обтекаемая фраза Б. Асафьева: “Глинке, как никому, было доступно народное в музыке и национальное как отражение народного...”.[159], что академик различает эти понятия, однако не настолько, чтобы разделять, поскольку одно есть отражение другого. Здесь, в оценке Б. Асафьевым творчества М. Глинки, пожалуй, имеется связь с формулой метода соцреализма, используемой советским искусствоведением: “Национален по форме и интернационален по содержанию”. То есть “народное” есть качественная оценка содержания явления, а “национальное” — форма отображения действительности. Тем не менее, ощущаемое различие не дает ясной характеристики данным понятиям и, на наш взгляд, представляет это различие лишь с одной стороны — художественной, но не социальной.

По отношению к музыкальному инструментарию социальные реалии проявляются в более открытой форме, и потому, дифференцируя понятия “народный” и “национальный”, мы не можем обойтись без анализа современной социальной действительности и особенностей функционирования в ней музыкальных инструментов.

Проблема здесь даже не в самом инструментарии, а в социальной и национальной структуре конкретного общества. Поскольку всякая демографическая среда на уровне территориального или государственного образования неоднородна по составу, необходимо констатировать расслоение большинства культур на более мелкие, локальные субкультуры, имеющие своеобразные черты, обусловленные как местом проживания и национальным составом, так и социальной принадлежностью граждан к различным классам, общественным группам и т. п. Отсюда исторически обусловленное подразделение элитной и простонародной культуры, якобы чуждых друг другу; отсюда многовековая борьба православной церкви в России с музыкальными орудиями традиционной сельской общины, как форма противоборства культовых и народных традиций; отсюда закрепление привилегии пользования отдельными инструментами за определенными социальными слоями в средневековой Западной Европе и другие искусственно создаваемые препоны естественной эволюции музыкального инструментария.

Однако всякая разнородная социальная общность, проживающая компактно, — конгломерат наций, классов и иных социальных групп — более тесно объединена внутренними культурными и экономическими отношениями, нежели существующая автономно. Поэтому даже при наличии антагонизмов между классами или другими социальными группами в культуре этой разнородной общности имеется все же больше общих черт по сравнению с инонародной культурой. То есть социально-культурная общность (выше мы называли ее психологическим понятием “этническая общность”) сильнее классовых противоположностей.

На основе анализа истории развития национальных культур необходимо признать, что этническое чувство сильнее классовых противоречий. Этническая принадлежность и присущие национальному человеку качества даются ему изначально (что не означает “от рождения”); классовое же — временно и преходяще.

В истории мировой культуры были периоды, когда тот или иной музыкальный инструмент соответствовал требованиям самых различных слоев общества, несмотря на отмечаемые особенности культовой, светской и народной музыки. Это относится, к примеру, к распространенному в XII — XIV веках в странах Западной Европы фиделю (виеле). Б. Струве отмечает, что “этот смычковый инструмент использовался в церковном обиходе и в светской музыке; некоторые разновидности его широко бытовали в народной музыкальной жизни”.[160] Другой более поздний пример — виола — это “детище благородного, достойного человека”, которая, по мнению исследователя истории виол и скрипок, нередко использовалась в музыкальном быту и среди буржуазных слоев; ее так же можно было встретить на народном празднике и даже в кабачке. (там же, стр. 57).

Общий вывод Б. Струве о том, что область бытования того или иного инструмента “почти никогда не была замкнутой” (там же), позволяет говорить не только о соответствии этих инструментов интонационным, ладовым и другим особенностям музыкальной культуры различных социальных слоев, но и выполнении ими разнообразных социальных функций: сопровождение культовых обрядов, массовых народных праздников, светских приемов, интимных встреч и т. п., то есть о широком применении во всем обществе независимо от национальной или социальной принадлежности. Подобные тенденции наблюдались и в Древней Руси, и в более поздние периоды истории России.

Отсюда вывод: многие музыкальные инструменты “выросли” из рамок чисто национального инструмента вместе с демографическими изменениями самого общества. Поэтому они отражают миросозерцание не нации, а, скорее, определенного социума — сложного смешения наций и народностей, объединенного психологическим понятием “этническая общность”.

Сугубо национальные музыкальные инструменты, то есть используемые лишь какой-либо одной нацией или народностью в чистом виде, сегодня уже большая редкость. К таким инструментам относятся, пожалуй, лишь музыкальные орудия малых наций и народностей России, сохраняющих традиционный инструментарий с прошлых веков.

Наконец, об инструментах второй подгруппы, которые достаточно сложно вообще назвать музыкальными, так как основная их функция не связана с художественной деятельностью. В частности, еще К. Вертков в свое время предлагал манок лишить права называться музыкальным инструментом до тех пор, пока он не прекратит использоваться по прямому назначению, то есть на охоте имитировать крики птиц или животных.[161] Подобное, по-видимому, можно было бы сказать и по отношению к пиле, косе, дровам, наполненным водой бутылкам или набору глиняных горшков. Тем не менее, вопрос о принадлежности данных орудий к музыкальным инструментам для музыковедов остается открытым. До сих пор в специальной литературе можно встретить статьи, к примеру, о том же манке, как о музыкальном инструменте.[162]  Из всех подобных орудий труда и быта более всего шансов иметь статус музыкального инструмента, пожалуй, у пилы, так как, во-первых, она обладает достаточно широкими мелодическими возможностями — высота звука изменяется в зависимости от силы сдавливания инструмента, во-вторых, для звукоизвлечения на ней используется специальное приспособление — смычок, сугубо музыкальное орудие.

Однако не следует спешить с возведением пилы в ранг народных, пусть даже редких музыкальных инструментов. Правильнее, на наш взгляд, говорить о существовании в русском народе традиции использования орудий труда и предметов домашнего обихода в бытовом и любительском музицировании, традиции многовековой, отражающей стремление народа к поиску звукового самовыражения, самобытной, потому мы и называем ее народной.

В русской фольклорной практике в качестве музыкального инструмента использовался чуть ли не всякий стучащий, звенящий, трещащий, шумящий, свистящий и т. п. материал или предмет. Еще в XVIII веке Я. Штелин описал пример “особенной музыки”, которая была в ходу в России на литейных заводах, когда “двое парней или кузнечных работников изображают музыкантов, из которых один скребет или проводит тупым ножом либо куском железа по тонкому железному листу в такт танца, другой же при помощи подвешенного толстого литого куска железа, заменяемого часто большим железным котлом, изображает бас”.[163]

Подобную практику и нужно называть народной музыкальной традицией. И если сегодня в народном ансамбле появится исполнитель на пластмассовой расческе или механической печатной или счетной машинке, то причислять последние к музыкальным инструментам нет никакой необходимости, но при этом признать за этим ансамблем право развития самобытной, оригинальной народной традиции.

Аналогично следует трактовать и редкий строй некоторых инструментов. Если поэт и бард из Самары М. Алфимов придумал собственный гитарный строй и уже много лет с успехом использует его в своем творчестве исполнителя авторской песни, то это не означает, что мы нашли еще один народный строй. Мы можем говорить, опираясь на многообразие подобных фактов, о наличии народной традиции использования инструментов в различном строе. Русским же гитарным строем может называться только строй, получивший общественное признание.

В фольклористике вообще легко совершить большую ошибку, приняв единичный образец явления за народный, то есть типический. К этому провоцирует даже принятая методика отчета о полевых экспедициях, требующая тщательной фиксации в том числе и единичных фактов и явлений фольклорной практики.[164] Однако не отдельный своеобразный экземпляр музыкального инструмента и не конкретная однажды своеобразно исполненная, пусть даже традиционная песня являются народными. Народными необходимо признавать не частные явления, а типические, не конкретный инструмент, а его вид, то есть общее понятие о музыкальном инструменте.

Абсолютизация этнического фактора зачастую приводит к тому, что всякий найденный старинный или современный используемый в простонародном быту музыкальный инструмент сразу же автоматически без социальной оценки объявляется народным. Фольклористы иногда говорят: обнаруженный в народе, у человека из народа — значит народный. То есть, в этом случае, без социальной оценки присваивается социальный статус; единичное возводится в ранг типического. Между тем как народное — это обязательно типичное, характерное для данной общности или хотя бы только для ее части, но части, отражающей ее “лицо”.

В одной из работ И. Мациевский описывает изобретение крестьянина из прикарпатского села, с помощью которого исполнителю удается одновременно играть на цимбалах по системе “бас-аккорд” (как на баяне), большом барабане и на скрипке.[165] Можно ли подобное музыкальное орудие назвать народным? Закостенелый фольклорист ответит: да ведь оно создано и практикуется народным умельцем-исполнителем. Мы же ответим: нет, так как этот вид музицирования не является типическим, а лишь специфическим для конкретного исполнителя.[166]

В фольклорном исполнительстве отсутствует тиражирование, как повторение абсолютно идентичного, а потому не может быть всякое исполнение одинаково типичным. Каждое исполнение и каждый конкретный музыкальный инструмент имеют свои особенности, в которых в той или иной степени присутствует мера народного. Отдельное исполнение или конкретный инструмент в различной степени удовлетворяют требованиям народности. Различия этого не может быть в самом социальном представлении, оно заключено в соотношении конкретного явления с социальным представлением, в соответствии этого явления художественно-эстетическим представлениям общества. Здесь на первый план выходит принцип художественности — важнейший фактор народности, обеспечивающий высокий социальный статус того или иного музыкального инструмента.

В популярной телепередаче “Играй, гармонь” один из “народных” исполнителей пел песню “На муромской дорожке”, упорно пропевая, вместо “муромской”, “на мурманской дорожке”, что тоже, по-видимому, некоторыми трактуется как фольклор, народное искусство. Однако фольклор — это народная мудрость, а не народная глупость, и потому нельзя антихудожественные явления выдавать за народные. Народный исполнитель не тот, кто сидит в переходе и на гармони или баяне, перевирая мажор с минором, веселит случайных прохожих. Народный исполнитель тот, кто воспринял национальную традицию исполнительства, ее дух, и сумел художественно, эстетически точно с позиции современников ее передать и развить.

Расслоение народных музыкантов, с точки зрения их художественных возможностей, существовало всегда. Б. Струве приводит любопытный фрагмент из прошения средневекового трубадура королю Кастилии: “Не следует объединять всех жонглеров (жонглеры — бродячие музыканты. — Д. И.) под одним наименованием; между ними наблюдаем большую разницу. Те из них, которые хорошо несут свою работу, имеют право жаловаться, что их смешивают с жалкими уличными бродягами, кое-как играющими на том или ином инструменте, поющими на перекрестках дорог для всякой сволочи, бесстыдно выпрашивая подаяние, не смея показаться в благородном доме...”.[167]

Далеко не каждый исполнитель, песенник или инструменталист является образцовым интерпретатором, мастером. Образцовое исполнение все же является исключительным даром лишь части исполнителей или коллективов. Принимая за образцы народного искусства нетипичные особенности отдельного исполнения, конкретного своеобразного инструмента и т. п., исследователь выдает нетипичное за типическое и совершает тем самым большую ошибку, выдавая это за народное. Не всякий обнаруженный у народного исполнителя инструмент, прием, оборот и т. д. является народным, а лишь тот, что прошел сито социальной оценки и получил признание в определенной социальной среде.

Когда мы говорим о народном инструменте, песне, творчестве и т. п., имея в виду только место его бытования, то указываем лишь на форму функционирования явления и никоим образом не затрагиваем его содержания. То есть место бытования — это лишь очередной внешний признак явления, но не его суть. Народное, с точки зрения формы функционирования, только тогда становится народным по содержанию, когда приобретает качество, органически слитое с художественностью, эстетической ценностью и социальной значимостью.

Народное всегда художественно с позиции эстетических норм самого общества, ибо в противном случае оно не может быть социально значимо. Социальное восприятие действительности композитором, исполнителем или инструментальным мастером создает качество народности в ощущениях современников при условии, если оно воплощается художественно.

Круг замкнулся: народность инструментария невозможна без социальной значимости, последняя невозможна без соответствия художественно-эстетическим представлениям народа. Вывод неминуем: не все народно, что функционирует в народе. Народность есть категория оценочная.

Взятая в этом аспекте проблема народности инструментария предстает как проблема качественная. Здесь концентрируется внимание на том, какими должны быть музыкальные инструменты, исполнительство и творчество народников, чтобы заслужить право называться народными, чтобы быть достойными общественного внимания и как высший этап — любви народа.

Здесь же возникает и чисто практическая проблема: каким путем должен развиваться народный инструментализм, чтобы быть социально значимым, художественно-эстетически ценным и этнически своеобразным, чтобы стать вровень со своим веком и своим народом.

Мы не ставили задачей данного исследования прогнозирование тенденций развития вида и разработку программы практических действий его совершенствования, вытекающих из новой концепции. Тем не менее некоторые предварительные выводы мы просто обязаны сделать, иначе наша работа окажется незавершенной.

Открытие единства сущности народно-инструментального искусства в любых формах его функционирования, от бытового любительского музицирования до профессионального концертного исполнительства, позволяет сделать важнейший вывод о том, что всякое искусственно создаваемое в теории или на практике разделение вида на различные направления или течения, а тем более их противопоставление, непременно приводит к ослаблению каждого ответвления и народного музыкального инструментализма в целом. Сила вида - в его целостности и единстве частей. Поэтому задачи взаимодействия, взаимообогащения, взаимопомощи и т. п. между различными творческими потоками, вливающимися в одно русло, сегодня становятся актуальными, как никогда.

Проблемам взаимодействия направлений народно-инструментального искусства необходимо посвятить специальные научные исследования. Современный багаж научного знания имеет, к сожалению, больше разработок об их специфике, нежели общности. Тогда как в практической работе композиторам, исполнителям, педагогам-народникам важнее знать о принципах, формах и методах, объединяющих различные виды творчества. Здесь необходимы объединенные под флагом народного искусства совместные действия специалистов по фольклору и народно-инструментальному исполнительству, искусствоведов и социологов музыки, культурологов и исследователей музыкальной педагогики. Только такой подход к исследованиям и практике художественного творчества может обеспечить народному инструментализму высокий социальный статус.

Последующие практические рекомендации определяются теоретически выделенными нами принципами оценки эффективности деятельности — полифункциональностью и высоким художественным уровнем творчества, обеспечивающими народному инструментарию стабильный социальный статус, и этническим своеобразием, без которого музыкальные инструменты также теряют качество народности.

Стремление к полифункциональности вызывает необходимость расширения информационно-музыкального пространства, активизации различных форм и методов пропагандистской и просветительской работы во всех слоях общества, национальных и социальных группах и иных образованиях. Отсюда же следует задача развития многообразных жанровых и иных направлений творчества, открытия ранее неизвестных свойств вида, которые вместе с расширяющимися общественными потребностями актуализируют новые социальные функции.

Тесно связанный с полифункциональностью принцип художественности выдвигает на первый план задачу повышения качества творческой деятельности. Здесь остро встают вопросы подготовки профессиональных кадров и воспитания потенциальной слушательской аудитории. Необходимо решать проблемы музыкального образования и в первую очередь обеспечить переход первой ступени этого образования от режима функционирования к стратегии деятельности, направленной не только на подготовку будущих профессионалов, но и активно действующих любителей. Система специального музыкального образования среднего и высшего звена также нуждается в коррекции функциональной деятельности в интересах обеспечения профессиональными кадрами различных художественных направлений, форм и видов творчества.

Наконец, последнее. Принцип этнического своеобразия требует, во-первых, во всех видах творчества - конструировании инструментов, исполнительстве ,создании репертуара и других — выделения этнической, региональной, социальной и иной специфики, во-вторых, опоры на фольклор и развивающее его современное народное творчество масс, как на живой источник и основу жизнедеятельности народно-инструментального искусства.

Работа над книгой - процесс, который может длиться бесконечно. Казалось бы, в уже готовый материал постоянно вносятся

поправки, уточняются формулировки, продолжается поиск наиболее точных определений и выражений, вновь и вновь обнаруживаются новые примеры из практики функционирования народного инструментализма, без которых, кажется, никак нельзя обойтись. Тем не менее, рано или поздно в любой работе нужно ставить точку. Это вовсе не означает, что все проблемы, поставленные в данном исследовании, решены. Здесь, скорее, разработаны оригинальные подходы к раскрытию сущности феномена, обозначены новые приоритеты в определении понятия “народные музыкальные инструменты”, но никоим образом не поставлены все точки над “i”.

Автор далек от мысли считать свою работу законченной. Безусловно, она, в свою очередь, тоже требует критического анализа. Среди ученых и музыкантов, специалистов и любителей народно-инструментального искусства найдутся и сторонники, и противники изложенной на страницах этой книги концепции. Если появятся приверженцы нового взгляда на сущность народного инструментария, готовые отказаться от привычных постулатов ради поиска истины, автор приглашает их к дискуссии и сотрудничеству в дальнейших исследованиях.