Радости и трудности

Итак, свобода шагала по Киеву. Устои старого режима рушились одни за другими, к неудовольствию консерваторов, но к радости большинства.

В первые же дни в правительственных учреждениях, в помещении городской думы, в полицейских участках были сняты портреты Николая II и наследника престола Алексея¹⁴⁸. Правда, как оказалось впоследствии, не все подошли к этому вопросу ответственно. Еще в середине мая новый комиссар почт и телеграфа Александр Зарубин разослал телеграмму по всем учреждениям округа, указав, что некоторые начальники учреждений до сих пор не сняли царские портреты «и тем вызвали эксцессы населения против них». Комиссар категорически предписывал немедленно убрать не только официальные портреты, но и вообще всякие изображения бывшего царя и семьи, добавив: «Всякое отклонение от моего распоряжения будет рассматриваться как умышленное, с целью вызвать эксцессы»¹⁴⁹. С другой стороны, нашлись (как всегда) энтузиасты, которым процесс ликвидации символов доставлял удовольствие. Некто И. М. Михно вспоминал о мартовских днях в Киеве:

<…> мы группой[,] человек двенадцать[,] <…> слезли [sic] на крышу Государственной [имеется в виду «городской». – С. М.] думы, стали снимать орлы – герб царя – кричали разойдись, бросали на тротуар, тогда к нам присоединились еще смельчаки, стали слезать на другие здания, аптеки и разные учреждения[,] срывать трон [sic] царя, бросали на дорогу[,] дети и женщины подбирали куски на топливо, а бронзовые таскали на сдачу лома на оборону. Деревянные орлы были покрыты серебром, большинство у частных торговцев. <…> Когда мы шли с товарищем домой в Печерский район[,] по пути нам попалась аптека и на ней еще не збитый [sic] двухглавый орел. Я полез, сорвать, хозяин выскочил[,] поднял шум – это мой собственный, я заявил, что собственности на царский трон нет и бросил на тротуар, собравшаяся публика в этот момент растерян[н]о смотрела на происшествие, но хозяин нас уверял, что вы еще не знаете[,] что будет, вам прийдется [sic] купить и восстанавливать. Все смеялись с собственника орла¹⁵⁰.

На первом же заседании Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций, 4 (17) марта, было принято решение реорганизовать военную цензуру и ввести в ее состав комиссара Исполнительного комитета¹⁵¹. Но всё решилось еще проще: через три дня цензура в Киеве была фактически отменена¹⁵². 21марта (3 апреля) комиссар по делам печати Сергей Ефремов разослал владельцам типографий и литографий Киева циркуляр с убедительной просьбой продолжать присылать по десять экземпляров всей их продукции во Временный комитет по делам печати (который до этого ведал цензурой), по адресу Левашовская, 20, «исключительно для регистрации произведений печати и рассылки их в государственные хранилища» – справедливо отмечая, что произведения печати представляют значительный исторический интерес¹⁵³. (Подобная практика «обязательной рассылки» существует и в наши дни.) Параллельно начались работы по разбору архива Киевского комитета по делам печати. Весь найденный архив был передан в ведение киевского общества журналистов (дела более чем двадцатипятилетней давности к тому времени уже были переданы в архив губернского правления)¹⁵⁴.

4-го (17) марта решением Временного правительства были распущены Отделения по охранению общественной безопасности и порядка (знаменитая «охранка», созданная в 1866 году), а также жандармские управления, подчинявшиеся Департаменту полиции Министерства внутренних дел. В свое время эти органы, разумеется, немало пользовались услугами агентов (осведомителей). Списки агентов охранки в Петрограде были опубликованы уже в первой половине марта¹⁵⁵. Киев вскоре последовал примеру столицы: 29 марта (11 апреля) был опубликован первый список из шести человек, сотрудничество которых с жандармским управлением было безусловно установлено. Помимо их имен, агентурных кличек и краткой характеристики деятельности (где и с какого времени работал, о чём осведомлял), были названы и суммы вознаграждения. Самый низкооплачиваемый из шести агентов получал от 10 до 15 рублей в месяц, а самый солидный, Василий Смесов, по кличке «Петроградский» – 200 рублей в месяц, начиная с 1909 года. Смесов жил в хорошем районе Киева, на Михайловской, 24¹⁵⁶, работал помощником присяжного поверенного и юрисконсультом киевского областного военно-промышленного комитета; осведомлял «о партийных и общественных течениях, а также специально о работе военно-промышленного комитета»¹⁵⁷. Вопрос «о провокаторе Смесове» был вынесен на заседание Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций 6 (19) апреля. Был поставлен вопрос о его аресте, «так как он знает многое по вопросу о снабжении армии (печати не подлежит)». Однако сам Смесов в это время находился в Курске у матери¹⁵⁸. Комиссия по разборке дел сотрудников киевского жандармского управления продолжала работу в последующие месяцы – и регулярно публиковала новые обнаруженные фамилии сотрудников этого управления¹⁵⁹.

Как уже говорилось, полицию заменила милиция. Начальником киевской милиции был капитан Калачевский, а 12 (25) марта на эту должность был избран поручик Лепарский¹⁶⁰ (отмена чинопочитания не на словах, а на деле!). В начале мая Совет солдатских депутатов принял решение немедленно отослать на фронт тысячу бывших киевских полицаев, «которые почему-то до сих пор находятся в Киеве»¹⁶¹.

Вообще же с отправкой солдат на фронт возникали проблемы. Как обычно происходит в подобных случаях, многие поняли наступившую свободу в весьма широком смысле – в частности, как свободу от воинской дисциплины. Дезертирство приобрело массовый характер (разумеется, не только в Киеве). По воспоминаниям Андрея Занкевича (литературный псевдоним – Андрей Дикий), 17 (30) апреля на Сырце состоялся большой митинг, причем автор утверждал, что на призывавших на митинг плакатах так и было написано: «Товарищи дезертиры! Все на митинг на Сырце!». На этом митинге, сообщает Дикий, была принята резолюция, предложенная штабс-капитаном Демьяном Путником-Гребенюком, «о немедленном сформировании украинской части в Киеве и немедленном “зачислении на все виды довольствия". <…> Довольные своим «достижением», дезертиры принялись штурмовать Святошинские трамваи, на которых они, конечно, ездили бесплатно“¹⁶². В том, что все эти солдаты были дезертирами, есть основания усомниться. На объединенном заседании исполнительных комитетов днем ранее действительно шла речь о требовании собравшихся на этапном пункте 3000 солдат-украинцев сформировать из них украинский полк и под украинским флагом отправить их на фронт¹⁶³. В отчете об этом заседании в газете «Киевлянин», не отличавшейся симпатией к украинцам, слова «дезертиры» нет. Константин Оберучев, со своей стороны, утверждал, что 18 апреля (1 мая) группа дезертиров (он называет число 4000) во главе с Путником-Гребенюком явилась ко дворцу, где и заявила о требовании признать их «Первым Украинским имени гетмана Богдана Хмельницкого полком»¹⁶⁴. Однако украинско-канадский исследователь Василий Верига говорит о «3,574 вояків-українців, що були поранені й, повиходивши зі шпиталів, перебували на розподільному пункті в Києві, чекаючи висилки на фронт до різних частин». По версии Вериги, Оберучев несправедливо назвал этих воинов дезертирами, и это так возмутило Путника-Гребенюка, что тот выхватил свою золотую георгиевскую саблю и бросился на Оберучева. После этого Путника-Гребенюка, разумеется, арестовали – и выслали на фронт, где его следы затерялись¹⁶⁵. Доподлинно известно, что решение об организации полка имени Богдана Хмельницкого было принято на украинском военном съезде (о чем речь ниже).

В любом случае не вызывает сомнения, что проблема дезертиров в Киеве стояла остро. 15 (28) мая в городе провели большую облаву на дезертиров, в которой было задействовано около 5000 вооруженных человек. Основным организатором ее был поручик Лепарский. За одно только утро задержали более двух тысяч, которых отправили в Контрактовый дом и в юнкерское училище на Подоле, а также на распределительный пункт на Жилянской, 56. Весть об облавах разнеслась по городу, и к двум часам дня у этого пункта собралась толпа в 4000 человек. Они потребовали от начальника пункта выдать более тысячи увольнительных записок, которыми и воспользовалось соответствующее количество дезертиров – после чего толпа двинулась по Караваевской и Крещатику на Подол¹⁶⁶. Там произошло вооруженное столкновение с юнкерами, и лишь вовремя данный последними залп в воздух охладил толпу. («[Щ]е крок, і Київ став би ареною уличної оружної бійки», – вспоминал Грушевский¹⁶⁷.) К вечеру порядок в городе был восстановлен, а часть «активистов» задержана, отправлена на вокзал и выслана на фронт. Выяснилось, что важную роль в событиях сыграл депутат одного из советов большевик Кожура, который сагитировал толпу дезертиров на сборном пункте¹⁶⁸. 18 (31) мая вопрос о дезертирах обсуждался на заседании исполнительных комитетов. Была оглашена резолюция, осуждавшая дезертирство как угрозу революции. Большевики тут же заявили, что не согласны с такой резолюцией и желают огласить свою. Они предлагали «употреблять в отношении дезертиров лишь моральные меры воздействия, так как они являются лишь людьми, которым война окончательно опротивела и которые желают скорейшего заключения мира». Поручик Лепарский предложил оратору в следующий раз поехать вместе с ним и попробовать успокоить дезертиров путем морального воздействия. Таск «в сильном волнении» заявил, что такую резолюцию могли написать только дезертиры – в ответ на что большевики со словами «Если мы дезертиры, то вы все здесь контрреволюционеры» покинули заседание¹⁶⁹…

Аромат свободы вдохнули не только дезертиры, но и уголовники. Еще и до революции, в феврале, в Лукьяновской тюрьме имели место «волнения». Тогда обошлось без серьезных последствий. Но 9 (22) мая около двадцати заключенных на прогулке напали на охранников, обезоружили их, отобрали ключи, открыли камеры и выпустили своих товарищей. Бежало около 45 человек. Лишь семерых в течение последующих полутора месяцев удалось поймать¹⁷⁰. Случай этот оказался в истории тюрьмы далеко не последним.

Но, разумеется, подобные запреты не могли не привести к образованию «черного рынка», а также к разного рода неприятностям, связанных с суррогатами.

Хорошо известная мера, призванная улучшить поведение граждан, – «сухой закон». На всей территории России таковой был введен постановлением Временного правительства от 27 марта (9 апреля)¹⁷¹. Запрещалась свободная продажа любых напитков с содержанием в них алкоголя более 1? %. В Киеве разрешения на приобретение крепких напитков следовало получать в канцелярии комиссара Временного правительства, во дворце¹⁷². Нарушителей время от времени вылавливали. Так, 30 марта (12 апреля), по заявлению Лепарского, Исполнительный комитет принял решение закрыть ресторан «Буф», ввиду того, что в нём продавали спиртные напитки, а помещение реквизировать в пользу городского Продовольственного отдела. Более того, начальника милиции уполномочили и впредь закрывать в таких случаях рестораны и кафе, только докладывая об этом Исполнительному комитету¹⁷³. В середине апреля Совет рабочих депутатов обсуждал вопрос «о мерах борьбы со спаиванием населения одеколоном, потребление которого, в качестве содержащего алкоголь напитка, приняло угрожающие общественному здравию размеры». Решено было настаивать на конфискации всех запасов одеколона и запрещении его розничной продажи¹⁷⁴. Если это и было сделано, то продажа, разумеется, переместилась «в тень»…

Неприятный сюрприз преподнесла киевлянам той весной природа. Киев всегда был подвержен наводнениям: весной уровень Днепра поднимался на несколько метров, и водой заливало Труханов остров, Предмостную слободку, Оболонь, а при сильных наводнениях также частично Подол. В 1917 году весенний паводок выдался особенно сильным. Об этом было известно заранее: зимой в Киеве и к северу от него выпало очень много снега. Еще в марте специальная комиссия предупредила жителей Подола, чтобы они не слишком рассчитывали на «предохранительные от наводнения паллиативные сооружения» (земляные дамбы, баррикады из мешков с песком), которые могут не достичь цели¹⁷⁵. Предсказания сбылись. За три дня в начале апреля (по старому стилю) вода поднялась более чем на три сажени (6,5 метров); всего же уровень воды поднялся приблизительно на 9 метров – на несколько десятков сантиметров выше, чем при большом наводнении 1875 года. Некоторые жители Слободки и Труханова острова вынуждены были в буквальном смысле вскакивать с постелей и спасаться бегством среди ночи – иногда по пояс в воде. В ночь на 5 (18) апреля к тому же разыгралась буря, сорвавшая с причалов много пароходов, барж и лодок; не обошлось без человеческих жертв¹⁷⁶.

Когда вода подступила к Подолу, под угрозой оказались не только жители, но и городская тепловая электростанция. Она была построена очень близко к Днепру – на углу Андреевской и Набережно-Крещатицкой улиц – по технологическим требованиям: станции для работы нужно было очень много воды¹⁷⁷. Это же стало проблемой. 5 (18) апреля, в разгар паводка, на заседании Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций был выслушан доклад городского головы Бурчака и принято решение: просить городского голову «принять на себя обязанности со всей полнотой власти, чтобы спасти электрическую станцию»¹⁷⁸. Но даже городской голова был не властен над стихией.

Дальнейшее расследование показало, что виной, вероятно, была оставшаяся под землей старая труба, по которой когда-то сливалась в Днепр вода из бань. Теперь вода хлынула по этой трубе в обратном направлении и проникла в здание.

7 (20) апреля утром Бурчак посетил электростанцию, где велись работы по замуровке окон и дверей, а также строилась оградительная кирпичная стена; считали, что нет оснований опасаться затопления¹⁷⁹. В конце марта – начале апреля вода трижды было прорывала фундаментную плиту здания, но были поставлены насосы, и воду быстро удавалось откачать. С 9 (22) апреля в Днепре вода пошла на убыль, и казалось, что худшее позади. Но в начале третьего часа ночи на 13 (26) апреля произошла катастрофа. Вода внезапно хлынула в подвал в семи местах настолько сильным потоком, что пытаться бороться с ней было бесполезно. Речь могла идти только о том, чтобы благополучно остановить электрические машины, избежав взрыва. Это сделать, к счастью, удалось. Вскоре обнаружилось, что на улице недалеко от здания была бурлящая воронка глубиной в четыре с половиной метра. Оттуда, скорее всего, вода и просочилась под фундамент. В четыре часа утра уровень воды в подвале электростанции, в полном соответствии с законом сообщающихся сосудов, сравнялся с уровнем воды в Днепре¹⁸⁰.

В городе погас свет, прекратилось водоснабжение (водопроводные насосы были электрическими), остановилось трамвайное движение. Газета «Киевлянин» не выходила три дня, поскольку ее типография также пользовалась электричеством. В течение нескольких следующих дней воду откачали. 14 (27) апреля вечером пустили в ход одну из машин и дали ток наиболее важным потребителям (на вокзалы, в арсенал, здание думы, штаб милиции)¹⁸¹. Постепенно работа электростанции наладилась, хотя в полной мере она так никогда и не возобновилась¹⁸².

Данный текст является ознакомительным фрагментом.